— Нет, нет, ничего, я не спал всю ночь, — сказал я, пряча глаза, — а с утра ещё этот обыск…
— Да, да, — понимающе закивал генерал, — я в курсе… об обыске… и… о постигшей нас утрате…
Перед главным корпусом института Склифосовского вкривь и вкось стояло несколько автомобилей с надписью «скорая помощь». Сюда свозят раненых со всей Москвы, чтобы подштопать их тут и потом отправить домой. Или же вынести ногами вперед, в подвал, в морг. Был тот час, когда родственникам разрешают навещать больных. Толпа старалась проникнуть в узкую боковую дверь. Два милицейских сержанта, вместо того, чтобы открыть широкие парадные двери и в минуту навести порядок, отшвыривали людей от входа. Гречанник кивнул милиционерам, и мы вошли в здание сквозь расступившуюся толпу.
У справочного в вестибюле стоял толстый мужик неопределенного возраста, одетый в мятый серый костюм. Увидев нас, он сказал:
— Майор Погорелов, из МУРа. Давно вас жду.
Из нас двоих Погорелов выбрал меня, взял под руку, повел к лифту. В лифте он приблизился вплотную и, дыхнув чесноком и водочным перегаром, спросил шепотом:
— Вы получили какой-нибудь инструктаж? От этих, смежников, ну, из Комитета?
Я пожал плечами, ответил, как и он, шепотом:
— Нет, никакого. Мы только что от Абрикосова.
Он лишь сказал — потяните время, пока я подсоберу материальчик на этого фирмача!
— Фирмач не расколется, — сиплым голосом сказал Погорелов.
— Я с ним пять часов провел. Видите результат? — Погорелов провел пухлой ладонью по своему горлу: — Я-то вот охрип, а фирмачу хоть бы что! Не дает ни одной зацепины. Сейчас его Рашилин колет!
В отдельной палате с табличкой «Посторонним вход воспрещен», на кровати за приставным столиком, заставленным стандартно-советскими металлическими мисками с больничным обедом, сидел крупный лысоватый блондин. Левая рука была перебинтована, висела на груди на широкой черной ленте. Судя по нетронутым мискам, больничная еда иностранцу не нравилась. Рядом на белом стуле сидел долговязый парень в роговых очках. Держа папку на коленях, он допрашивал больного. Я подумал, что этот Рашилин — подчиненный Погорелова и тоже из МУРа, но не угадал. Как выяснилось, капитан Рашилин был следователем из Московского управления КГБ, именно он вел дело об убийстве Леоновича и о покушении на убийство иностранца Мазера. Задавая очередной вопрос, он старательно записывал ответы в бланк протокола допроса. Чтобы не мешать чекисту, мы трое встали у окна. Отсюда открывался вид на Садовое кольцо, на магазин радиотоваров, над которым на наших глазах зажглась неоновая вывеска. В разговор Рашилина с Альбертом Мазером мы не вмешивались.
— И в какое время все это произошло?
— Я уже говорил. Примерно в пять минут одиннадцатого.
— С кем вы пришли в ресторан? С женщиной?
— И с женщинами, и с мужчинами, — отвечал Мазер на хорошем русском языке с еле заметным акцентом, переводчик для допроса ему явно был не нужен.
— Назовите их фамилии, адреса, — серьезно попросил капитан госбезопасности, уже занося что-то в бланк, хотя допрашиваемый даже ещё не открыл рта.
«Что бы такое он мог туда записать?» — удивленно подумал я.
— И на этот вопрос я уже отвечал, если не ошибаюсь, господину Погорелову.
— Вопросы, может быть, мы задаем вам одни и те же, но службы у нас разные. Погорелое и МУР разыскивают убийц, а мы ведем следствие. Я уже разъяснял вам советский закон — дела в отношении иностранцев ведут органы госбезопасности! — спокойным голосом, словно робот, объяснил Рашилин. — Ответьте, пожалуйста, господин Мазер!
— Пожалуйста, повторяю: с работниками Торговой Палаты, УПДК и Министерства внешней торговли. Мы, как это у вас, у русских, называется? Об-мы-ва-ли сделку! Протокол встречи был заранее согласован с руководством, с господином Сушковым — заместителем министра внешней торговли СССР. Можете проверить!
Пропустив эту реплику мимо ушей, Рашилин спросил:
— Где вы находились, когда вошел неизвестный?
— За столиком. Нас посадили неподалеку от бассейна с карасями. Нет, как их? С… карпами!
— Вы можете описать внешность стрелявшего?
— Мм… нет, к сожалению, нет… Я как раз говорил тост. За дружбу. За взаимопонимание. За мир между Западом и Советским Союзом…
— А ваши спутники, как вам показалось, знали его?
— Думаю, нет, не знали. — Гримаса исказила лицо блондина, и он чуть дотронулся до больной руки. — Разве что Юрий Юрьевич… покойный…
— Скажите, господин Мазер, а в каких-либо сделках, так сказать, незаконного характера вы с Леоновичем участвовали? — резко спросил Рашилин и пронизывающе посмотрел на коммерсанта.
Чекистский взгляд его не испугал. Он ответил, не отводя глаз:
— Ни в каких сделках с господином Юрием не состоял…
Капитан Рашилин внезапно остановил свою скоропись, устало откинулся на спинку стула и произнес:
— Ваша очередь, товарищ прокурор!
Он уложил бумаги в кожаную папку с монограммой «Капитану Рашилину от товарищей по работе в день 30-летия», встал, шепнул что-то Гречаннику и резким шагом вышел из палаты.
Настала моя очередь. Я знал, нет, скорее догадывался, что КГБ и ОБХСС сообща или порознь затеяли игру с этим Мазером, условия которой мне не были ясны. Пока я укладывал на коленях бумаги, размышляя, с чего бы начать, чтобы показать класс этому Гречаннику, Гречанник сам показал мне класс. Он стал извлекать со дна своего модного «дипломата» абрикосовские «фигулинки» — гребень, набор и прочие вещественные доказательства. Мазер покосился на них без видимого интереса. Гречанник, выставив на больничной тумбочке коллекцию драгоценностей, перешел к чтению вслух показаний шофера «Совтрансавто», заявившего, что не кто иной, как господин Мазер поручил ему перевезти мешок с ценностями через советскую границу.
Господин Мазер слушал все это очень спокойно. После того как Гречанник захлопнул папку с бумагами, долго молчал. В палате стало тихо, было только слышно, как за окном воркует голубь.
— Госпожу Соя-Серко я знаю уже не один год, — услышали мы бесстрастный голос. Это было тем более неожиданно, что начал он как бы с середины. Я судорожно схватился за бумагу и ручку и стал записывать показания Мазера слово в слово.
«Часто бывал в ее великолепной квартире в районе Арбата, — писал я, — где мы договаривались об обмене товарами. А вот с господином Леоновичем я познакомился несколько позже по рекомендации той же Аллы Александровны. И тоже в Москве, осенью 79-го года. Имел с ним деловые, коммерческие отношения. Суть наших коммерческих операций заключалась в том, что совместно с личными вещами сотрудников нашего посольства в Москве я неоднократно увозил в СССР в значительных количествах женские головные платки с люрексом, дамские шубы из искусственного меха, американские джинсовые костюмы, вельветовые брюки французского производства, видео-кассеты, ручные часы марки „Ориент“ и „Сейко“ и другие товары. В виде встречного груза Леонович приготавливал для меня иконы, картины, серебряные монеты, различную религиозную утварь и антиквариат. Эти товары я отправлял в Европу на грузовиках нашего посольства или прибегал к помощи „Совтрансавто“. Шоферов мне поставлял тот же Леонович… Что же касается гребня с бриллиантами и набора из резной кости, то эти вещи я купил у госпожи Соя-Серко в гостинице „Украина“ в конце прошлого месяца. Для провоза этих ценностей через таможенный пост нужен был официальный документ, что эти вещи не представляют значительной ценности и прочее. Вот почему Леонович повез меня к своему знакомому, директору магазина. Для него оформить документы было несложно. Госпожа Соя-Серко тогда ожидала нас в „жигулях“, напротив комиссионного магазина…»
Записав показания, я задал Мазеру вопрос:
— Скажите, а инженера Ракитина из «Внешторга» вы знали?
— Как его имя? — уточнил Мазер.
— Виктор. Виктор Николаевич.
— Нет, не знал, — твердо сказал Мазер.
И я подумал: «Сейчас бы подключить детектор лжи к башке или другим твоим органам, черт бы тебя побрал, тогда бы мы наверняка знали — брешешь ты или правду говоришь», а вслух сказал:
— Господин Мазер! Ваши действия подпадают под статью семьдесят восьмую уголовного кодекса о контрабанде. Ответственность довольно суровая — от трех до десяти лет. Если же вы подробно расскажете обо всех известных вам преступлениях, то согласно пункту девятому статьи тридцать восьмой облегчите себе положение…
Мазер глянул на меня искоса и вдруг спросил:
— Простите, вы действительно прокурор? У нас такой молодой человек не может быть прокурором…
Я вынул свое кожаное удостоверение и помахал им перед носом фирмача, чтобы он увидел золотые буквы «Прокуратура СССР».
