- Когда-нибудь потом я…
- Не подходите ко мне! — и она крупным резким шагом вышла из палаты.
Я побежал за ней. Больница вымерла, очевидно, все, кто хоть как-то мог передвигаться, собрались на месте происшествия. Идти было с полкилометра по шоссе в сторону совхоза. Ещё издали я узнал ветвистый дуб, под которым ждал меня Дмитрии Алексеевич утром в четверг. Прошло три дня. А, будь оно всё проклято! Три недели прошло, всего три недели провёл я в больнице, а дел наворочал… будто жизнь прожил. Я взглянул на Анюту. Она шла чуть впереди, торопясь и тяжело дыша. Сейчас она увидит… Господи, хоть бы его уже увезли!
Труп уже увезли, машину тоже. На обочине толклась странная публика, большинство в ярко-розовых бумазейных халатах: театр-балаган! Анюта растерянно стояла в толпе, я старался не терять её из виду. Ко мне сразу прицепился старичок язвенник из тех, которые «все знают». Оказывается, убитого обнаружил ещё в три ночи (а мы расстались в два — что же произошло за это время?). Какой-то дачник спешил из Москвы в Отраду, как вдруг фары вырвали из тьмы лежащего на шоссе человека.
- Он лежал на шоссе?
- Голова на шоссе, а тулово в траве на обочине.
- Как? — меня всего передёрнуло. — Голова отрезана?
- Зачем? Убит тяжёлым ударом по черепу. Я при милиции тут не был, но все знаю. Лежал, говорят, аккуратно, ничком. Тот, видать, сзади подкрался — и наповал.
- Его личность установлена?
- Слишком быстро хочешь! Что ж он тебе, около трупа, что ль сидел? Он, должно быть, уж…
- Кто убитый, известно?
- Художник московский, удостоверение в кармане… и деньги, говорят… значит, не обокрал. Может, не успел? Этот дачник-то как увидал убитого — мигом в отделение подался. Ну а те быстро управились!
- Несчастный случай исключён?
- Какой тут случай? — удивился язвенник. — Самое настоящее убийство. И заметь, с машиной вот какая закавыка…
- Иван Арсеньевич! — позвала меня Анюта.
- Прошу прощения, — я подошёл к ней.
- Вы собираетесь идти в милицию? — спросила она нервно.
- Придётся. Думаю, вам необязательно, я сам опознаю, и вообще…
- Я пойду. У него, кроме меня, никого не осталось. Только… вы прямо сейчас идёте?
- Прямо сейчас. Все это слишком серьёзно. Хотите, пойдём вместе?
- Иван Арсеньевич… — она заколебалась, но все-таки продолжала, — а может быть, завтра?
- В чем дело, Анюта?
После долгого молчания она спросила шёпотом:
- Вы точно знаете, кто убийца?
- Точно. Потому я и должен идти, не откладывая.
- Но все же… вы исполните мою просьбу?
- Постараюсь.
- Не объявляйте сейчас убийцу в милиции.
- Почему?
- Я хочу, чтоб вы пригласили его вечером к вам в больницу, в палату. Я хочу, чтоб он сам все рассказал. У вас есть, на чем его поймать, есть улики?
- Есть. Анюта, вы представляете, что вас ждёт?
- Я вас прошу.
- Зачем вам это нужно?
- Потом узнаете.
Я задумался.
- Хорошо, но только до завтра. А в милицию я все-таки пойду. Я должен убедиться, что это Дмитрий Алексеевич.
- Я понимаю. Нет, не понимаю! Ничего не понимаю! Ещё вчера… он все на картину свою смотрел, помните? И чай пили в саду-в последний раз… А! ладно! не привыкать!.. Вам тяжело?
- Тяжело, Анюта, очень. Но так и быть, попробуем. Вы сами позвоните с почты — это будет, пожалуй, надёжнее.
- Кому? — спросила она одним дыханием.
- Пете…
- Пете?!
- Борису…
- Борису…
- И актёру. Пусть тайное наконец станет явным… скажем, в семь часов вечера, сегодня, в воскресенье. Вас устроит? Но будьте готовы ко всему: вы этого хотели!
27 июля, воскресенье, окончание
Ушли последние посетители и Ирина Евгеньевна (после раннего воскресного обхода), ходячее население больницы подалось в «терапию» смотреть по телевизору зарубежный детектив; мы ждали. Анюта, задумавшись, сидела возле отца; она застала по телефону только Петю: сумел ли тот известить остальных?
Петя сумел. В восьмом часу послышались шаги в коридоре, вошёл Борис и прямо с порога начал свару:
- Ну! Что вам ещё от меня нужно?
- Сегодня узнаете всё.
Наверное, в моем голосе послышалось что-то необычное: математик умолк, как-то съёжился, постоял в нерешительности.
- А художник где?
- Его нет.
- В каком смысле?
Дверь распахнулась, в палату вошли актёр с Петей.
- Добрый вечер! — пропел Ника. — Мне сегодня звонит юноша прямо в театр… требует на допрос. Я и его кстати подбросил. А тут полный сбор! Неужто разоблачать будете?
Все молчали, Ника огляделся и — странное дело! — тоже вдруг замолчал, глаза забегали. Потом спросил тихо:
- Где Митя?
- В морге, — ответил я.
Средь вновь прибывших взметнулось смятение, я посмотрел на Анюту, и меня поразило её лицо, полное жадной жизни. Такой я её ещё не видел. Она упорно не сводила с кого-то глаз — мне не надо было проверять с кого.
- Прошу садиться! — громко заговорил я, все поспешно расселись по табуреткам. — Итак,
Дмитрия Алексеевича нет больше с нами. Сегодня мы занимаемся разоблачением.
- И кого вы собираетесь разоблачать? — угрюмо поинтересовался Борис.
- Убийцу. Подойдите-ка ко мне, Борис Николаевич, подойдите, не бойтесь.
Он криво усмехнулся, встал и подошёл.
- Вот взгляните, — я протянул ему мятый листок бумаги. — Вам это ничего не напоминает?
- Что такое?
- Не торопитесь, рассмотрите внимательно. Вы ведь гордитесь своей зрительной памятью, не так ли?
Борис поднёс листок близко к глазам… пауза… вдруг лицо его выразило изумление, он быстро взглянул на меня.
- Узнаёте?
- Да. Откуда вы это взяли? — он словно задохнулся. — Вы что — нашли труп?
- Нет. Как видите, здесь несколько образцов.
- Но откуда вы…
- Это не я, это Петя. Но я догадался.
- О чем вы ещё догадались?
- Наверное, обо всем.
- Что вы этим хотите сказать?
- Помните, в роще вы меня просили догадаться, а? Ну вот: лучше поздно, чем никогда.
- Мне что — уйти отсюда?
- А как вам хочется?
- Иван Арсеньевич! — нетерпеливо вмешалась Анюта. — Мы попусту тратим время. Пусть уходит, если хочет, лишь бы не сбежал тот.
- И кто здесь тот? — раздался прекрасный бархатный голос — и в наступившей разом тишине все обратили взоры на Нику. — Что так уставились, а? Я, что ли, тот?
- А кто ж ещё? — Анюта, вкрадчиво. — Кто спускался в погреб с картиной?
- Я её не крал. Вы не понимаете главного. Иван Арсеньевич, я сбежал из мастерской совсем по другим причинам, поверьте мне.
- По каким?
— Теперь я не могу их назвать, язык не поворачивается. Но вам, как человеку тонкому и проницательному, признаюсь: я горько ошибся и раскаиваюсь. Вы меня поймёте…
- А я не пойму! — грубо вмешался Борис. — Я не пойму, почему убийца среди нас разыгрывает благородную роль и его никто не остановит!
- Боря, ты прав! — Бывшие супруги обменялись молниеносными взглядами. — Глаз с него не спускай.
- Я — убийца? — голос Отелло внезапно осип. — Ну, знаете…
- Николай Ильич, помните вашу фразу о том, что вы игрок по натуре?
- Ну и что?
- Буквально помните?
- Да не помню я ничего!
- Эта фраза помогла мне проникнуть в психологию.
- В психологию убийцы, вы хотите сказать?
- Да.
- Мне просто смешно! Вот тут перед вами сидит человек, — актёр ткнул пальцем в математика, — который годы ненавидел Митю.
- И вы, и ваш Митя…
- Ладно, хватит. — Ну чего я тянул? Ведь она сама захотела! — Вы оба не виноваты.
- Иван Арсеньевич, на фиг! Не томите! — взмолился Вертер, а Игорёк завопил что есть мочи:
- Я с самого начала говорил, что это она!
Она поднялась, глаза вспыхнули, я сказал поспешно:
- Анюта, запомните это мгновенье. И берегите силы — сегодня они вам ещё понадобятся.
Наступила затаившая дыхание пауза, в которой как бы со стороны я услышал свой голос:
- Хочу сделать заявление. Шестого июля 1983 года художник Дмитрий Алексеевич Щербатов задушил свою невесту Марию Черкасскую.
И в этой чреватой возгласами паузе прозвенело в ответ:
- Это правда, Иван Арсеньевич?
- Правда, Анюта. Он сознался, после того как я изложил ему свои соображения, выделив три момента, которые явились для меня ключевыми в расследовании убийства. Мне продолжать?
- Продолжайте и не обращайте на меня внимания.
- Это невозможно. Итак, три момента: французская драгоценность, портрет и полевые лилии. Обо всем этом я узнал Анюта, от вас.
- Разве? Странно.
- И все же: два разговора — самый первый в палате и второй в беседке. Вы упомянули про обручальное кольцо, которое Дмитрий Алексеевич собирался подарить вашей матери ко дню свадьбы. Но она вышла замуж за вашего отца. Тогда и началась эта история, кульминация которой случилась три года назад, а развязка — только сегодня ночью. Он действительно любил вашу мать — так, как способен был любить: до самозабвения, до забвения всего, в том числе и всего человеческого. У вас на даче в бывшей родительской спальне я видел фотографию. Юные Павел, Митя и Любовь. Я видел ваш групповой портрет, я сравнил. В сущности, и не надо никаких доказательств, чтобы догадаться о движении его чувств, точнее, об их концентрации, превращении в неподвижную тяжкую манию.
