— Может, тогда захватим Фелипе? — наивно спрашивает Мария. — Мальчик обрадуется…
Фелипе, маленький ублюдок!
— Нет… Давай перенесем Фелипе на самое ближайшее будущее и прибавим к этому еще что-нибудь, что ему бы понравилось… А сегодня — только мороженое и только ты.
— Но мальчик…
— Послушай, Мария… Хоть мы и не так давно знакомы… —
ну же, Габриель! Ясное дело, ты волнуешься и потому переставил местами части фразы, но еще ничего не потеряно, еще можно сказать ты мне очень нравишься — и тогда беседа потечет совсем по другому руслу. Наполненному бурлящей, вспененной водой — с желтоватым оттенком нежности, с красноватым оттенком желания; страсть привнесет в нее бурые тона, кусочки глины, плодородный ил. Скорость потока так велика, что сметет все на своем пути — все ненужные наслоения в виде поганца Фелипе, его матери — истерички Магдалены, и ее родственников, и ее друзей: этих паразитов, со всех сторон облепивших Марию. Все может измениться в одночасье, ну же, Габриель!..
— …хоть мы и не так давно знакомы, но главное я понял. Горе тебя не сломило, а это вполне могло произойти… Ты добрая, очень добрая. Ты проявляешь участие во всех, кто тебе встречается. А как насчет меня?
— Насчет тебя?
— Разве я не заслуживаю такого же участия? Удели мне немного времени. Пожалуйста…
— Ну, хорошо, — сдается наконец Мария. — Мы идем есть мороженое без Фелипе. Это тебя устроит?
— Это будет превосходно.
…Габриель не может отказать себе в фисташковом (единственное, кроме Фэл, радостное воспоминание о детстве), а Мария выбирает шоколадное с пралине, карамелью и толчеными миндальными орешками. Они сидят в уличном кафе, на площади, неподалеку от готического собора тринадцатого века, чей фасад забран в деликатные строительные леса, — но общего вида это не портит, а всего лишь навевает грусть: время беспощадно даже к камням, что уж говорить о людях?.. Люди слишком беспечны и ведут себя так, как будто ничто и никогда их не коснется:
красят лица и цепляют крылья за спину, изображая ангелов
покупают дешевые сувениры— свидетельство их поспешного пребывания в чужой стране
пьют холодное пиво и граниту[23]
поют хором.
Поющих хором человек сорок, все — девочки-подростки в школьной форме: темно-зеленые юбки-плиссе и такие же пиджаки с затейливым, едва ли не королевским, гербом. Они аккомпанируют себе на гитарах, альтах и скрипках, присутствует даже контрабас. Футляр от контрабаса лежит перед поющими и поощряет зевак: «кладите денежки, не стесняйтесь». Не так уж много они сумели набрать, хоть и поют неплохо, — горстка мелочи и с десяток купюр, как все это разделишь на сорок человек, на сорок девочек? Они самые разные, худышки и толстушки, есть высокие, есть очень маленькие, есть даже светловолосые, есть симпатичные и просто красавицы, но нет никого прекраснее Марии.
Сидящей напротив Габриеля. Марии нравится мороженое — и Габриелю нравится, ведь благодаря мороженому он наконец увидел язык Марии. До сих пор язык хранился в футляре рта, как какая-нибудь драгоценность, жемчужина, — и вот он явлен миру и явлен Габриелю: ослепительно розовый, влажный, с острым кончиком.
Язык Марии страшно волнует Габриеля: ведь так легко представить, как он совершает бесконечное каботажное плавание по портам Габриелева тела, не пропуская ни одного. Подолгу останавливается в тихих бухтах, которые — с его приходом — перестают быть тихими. О, этот язык, этот корабль, это суденышко, эта лодка, эта крейсерская яхта с корпусом из ценных пород дерева, с роскошным убранством кают!.. С Ульрикой Габриель был кем угодно, но только не поэтом, а марокканка вызывает у него самые возвышенные чувства, что не отменяет…
не отменяет низменности его желаний.
Пусть этот язык столкнется с языком Габриеля, вот и посмотрим — кто кого. Пусть он спустится ниже, и еще ниже, и еще… Вот это будет развлечение, вот это будет рок-н-ролл!..
— Город очень красивый, правда? — спрашивает Габриель, пальцем вылавливая мошку из подтаявшего мороженого.
— Красивый, — соглашается Мария.
— И ты красивая. А сегодня — особенно. Не знаю, почему так…
— И я не знаю.
— Все из-за паралитика? Он тебя преобразил?
— Что ты имеешь в виду? — кусочек миндаля исчезает на языке Марии, как бы Габриель хотел быть этим миндалем!
— Нет… Ничего. Там и вправду никого не было, кроме старых пней?
— Не говори так. Не разочаровывай меня. Они милые люди. А старик — просто прелесть, хотя и зануда немножечко… И знаешь что? Он поможет мне с лошадьми…
— Каким, интересно, образом? —
Габриель чувствует укол в сердце. Он разочарован и горько обманут, и никаким мороженым этого не подсластить. Ведь именно он до сегодняшнего дня распоряжался мифическими конюшнями, живущими в трепетной душе Марии, именно он обязан был найти ей работу по уходу за лошадьми. Но он все оттягивал и оттягивал и — по правде говоря — палец о палец не ударил, чтобы мечта Марии превратилась в реальность. Просто ляпнул — я могу собрать нужную информацию, и все. А Мария не стала ждать, отправилась окольным путем, в обход Габриеля,
вот гадина!
Неприятное, несправедливое, мерзкое и скользкое слово, Мария уж точно его не заслуживает! Оно мелькнуло в сознании Габриеля и тотчас исчезло, изгнанное другими словами: красавица, добрейшее существо, голубиная душа, так он и будет думать отныне:
голубиная душа.
— Каким образом он поможет тебе, Мария? Он даже не выходит из дому… А у меня как раз кое-что наклюнулось…
— У старика есть знакомый, связанный с лошадьми. Он уже в летах, но когда-то был el picador, принимал участие в корриде. Пикадор… Я правильно сказала?
— Да, все правильно. Значит, этот человек в летах, бывший пикадор… Составит тебе протекцию?
— Пока неясно, но старик обещал поговорить с ним.
— Экс-пикадор по-прежнему связан с корридой? — Габриельделает все возможное, чтобы слово «экс-пикадор» прозвучало уничижительно. Нет ничего хуже немощного человека в летах, утратившего силы, профессию и навыки, и Мария должна знать об этом.
— Нет, что ты… Он давно отошел от дел, но у него маленькая частная конюшня на окраине города.
— Насколько маленькая?
— Такие подробности мне неизвестны. А почему ты злишься?
— Я не злюсь.
— Нет, злишься!.. Ты очень смешной. А мороженое вкусное. Ты спросил сегодня — как насчет меня? Не помнишь, что я ответила?
— Нет. — Габриель не помнит, потому что не получил вразумительного ответа. — По-моему, ты просто повторила мой вопрос.
— Попробуй задать его еще раз.
— Зачем? Что ты задумала, Мария?
— Задай его снова.
— Хорошо. — Габриель чувствует подвох, но все же произносит, медленно, отделяя одно слово от другого, хотя они так и норовят слипнуться в комок, как леденцы: — Как насчет меня?
— У меня насчет тебя далеко идущие планы…
Интересно. Не так давно Габриель уже слышал что-то подобное от другой девушки. От Ульрики. Нюансы сказанного тогда не сохранились в памяти, но общее впечатление радостным не назовешь. Кажется, Габриелю хотели подрезать крылья, хотели ограничить его свободу, хотели заставить играть по чужим правилам и вытащить из кокона обычной и такой убаюкивающей созерцательности. Не это ли послужило причиной разрыва с Ульрикой?.. Теперь и не вспомнить толком, но что скажет ему Мария?
— Я ведь тебе нравлюсь?
— Нравишься. Да.
— Ты мне тоже нравишься.
Это можно считать признанием с привкусом карамели и миндальных орешков, что, если он возьмет Марию за руку и поднесет ее к своим губам? Вполне адекватный жест, не оскорбляющий ни национальных, ни религиозных чувств.
Рука Марии оказывается совсем не такой, какой представлял ее Габриель. Она не мягкая, не застенчивая, о скромном обаянии Востока можно забыть навсегда. Пальцы марокканки похожи на стальные щупальца, и через мгновение уже не понять — кто кого взял за руку. Это из-за бесконечного домашнего труда, успокаивает себя Габриель, бедняжке приходится много работать, постоянно убираться, мыть полы, носить тяжести; передвигать мебель, чтобы выскрести паутину и пыль. Испания не избавила Марию от хлопот, а до этого она всю жизнь прожила в Марокко. В семье, где было полно мужчин и где вся работа по дому традиционно лежит на женских плечах, как тут сохранишь кожу в неприкосновенности?!. Хорошо еще, что обошлось без мозолей, трещин, язв и тяжелых поражений химическими реагентами, но Габриель неприятно удивлен. И руки Марии (теперь их две, левая присоединилась к правой) перехватили инициативу: давят на фаланги пальцев Габриеля, штурмуют запястья, сканируют ладонь — миллиметр за миллиметром.
