Ознакомительная версия.
Он резко развернулся, рванув к двери, и едва не расшиб себе лоб о дверной косяк. Пнул дверь, изругался грубо и отчаянно, отчего Дружище снова нелюбезно зарычал. И помчался в прихожую.
Зайцев слышал, как его друг шумно одевается, как роняет тяжелую несуразную куртку на пол, поднимает ее с руганью. Потом визжит «молния» на куртке, зимних ботинках, снова с руганью нахлобучивается шапка на седые вихры. И вдруг сделалось жаль его – дурака стареющего. Жаль его запоздалой влюбленности, его осторожной мечты о возможном счастье. Они же друзьями были всю жизнь. Такое прошли, вспоминать страшно. И ни разу друг в друге не усомнились, ни разу не ссорились. Собачились, бывало, по пустякам, но это же смех. Не портить же такие отношения из-за Любочки.
– Слышь, Толян, остынь, – догнал он Толика уже на пороге, придержал за рукав куртки. – Я же ничего такого… Ты спросил, откуда догадался, я ответил. Без всяких «бэ».
Тот притормозил, но не поворачивался. Отдувался после стремительного одевания и бегства, но уже как будто и не спешил.
– Я бы тоже так сделал, Толян, – представил другу на обдумывание свой последний аргумент Алексей. – Честно!
– Ладно… – Он выдернул из кармана руку, вытянул в сторону Зайцева растопыренную пятерню. – Проехали. Бывай.
– Заходи! – крикнул ему снова в спину Зайцев после рукопожатия. – И новостями делись, не забывай.
– Ага, то-то ты весь обделился, – фыркнул Каверин и покосился на него с кривой ухмылкой. – Кабы я не выцепил сегодня твою красотку, до сих пор бы думал, что она плутает где-то.
– А она, может, и плутает, – предположил Зайцев с тяжелым сердцем. Облокотился о притолоку, обхватил себя руками, его колотило уже всерьез, то ли нервы, то ли хмель пивной выходил, то ли заболеть собирался. – Если она не под домашним в самом деле арестом.
– Так я пошел? – Толик топтался на площадке, последнее замечание друга он оставил без внимания. – Бывай.
– Ага.
Он не уходил, ждал, пока друг дойдет до лифта, пока двери подъехавшей кабины распахнутся. И только тогда крикнул:
– А номер той машины не запомнил, нет, Толян?
Всего на мгновение из-за угла показалось лицо Каверина, но и этого оказалось достаточно, чтобы понять: он не только не запомнил, он и думать об этом не посмел после того, как Света так ловко обвела его вокруг пальца. Но Каверин не был бы Кавериным, если бы не прорычал напоследок:
– Да пошел ты, Заяц!!!
Но Алексей его гнева уже не боялся. Это был привычный гнев – пустой и ничего не значащий, с налетом легкой досады и усталости. Куда страшнее, когда у друга незнакомо темнеют глаза и речь становится до приторного вежливой. Вот тогда беда, тогда – чужие.
Зайцев запер дверь, выключил свет в прихожей, вернулся в кухню. Стол Толик вытер насухо, тарелки все помыл, пиво, правда, не убрал в холодильник. Подумав, Зайцев вытащил из ящика оставшиеся бутылки и рассовал по полкам. Все, больше в кухне делать было нечего. Собаку, задремавшую у ножки его стула, он будить не станет. Он выключил верхний свет, оставив подсветку над рабочим столом, чтобы Дружище спросонья не натыкался на углы и двери, ушел в комнату. Растянувшись на своем диване, который эти дни занимала Света, Зайцев внимательно осмотрел комнату.
Господи, у него с психикой явно что-то не так. Вот кажется, что что-то поменялось, хоть убей. Все вроде на месте, ну! Телик на месте, мебель вся тоже, Светкина сумка с личными вещами в шкафу, это он проверил сразу, как вернулся домой. Тайком от Каверина проверил и не сказал ему ничего. Потому что порадовался, что она еще может к нему вернуться, раз вещи оставила. И в ванной на полочке флаконы с ее шампунем и гелем для душа целы. И халат, и…
Черт возьми, книга!!!
Зайцев подскочил на диване, сев так резко, что в голове зашумело.
Светка все эти дни читала, валяясь в обнимку с пакетом с баранками. Дружище пристраивался у нее в ногах или возле живота, зажмуривал сразу глаза и притворялся спящим, чтобы Зайцев его не прогнал. А Светка читала. Все время что-то читала, так? Так! И сегодня утром, когда он уходил, а она спала, книга эта самая чертова лежала на нижней полке его ультрамодной секционной мебели. А сейчас-то ее нет! А была! И когда он вернулся и проверил Светкину сумку, он башку даст на отсечение, книга лежала на месте. Куда подевалась?!
Каверин, паскуда! Больше некому. И он даже знал, зачем он ее стащил у него. Ему нужны были срочно Светкины отпечатки. Срочно-пресрочно. Ах, паскуда!
Тот взял трубку сразу после первого звонка. Хихикнул идиотически:
– А я это, Заяц, на такси ведь еду, представляешь! Любочке позвонил от машины. Она ругать меня. Выпил, говорит, за руль не садись. А ты все: на домашний, на домашний позвоню…
– А ты и позвонил ей на домашний! – заорал Зайцев не своим голосом, перебивая Каверина. – Ее-то мобильный у тебя, забыл? Забыл, кто мне сегодня по ее телефону ответил?!
Виноватый смешок Каверин скомкал, отозвавшись ворчливо:
– Догадливый ты наш. Соврать никак не получается.
– Книгу!!! За каким хреном ты стащил у меня книгу, сволочь?! – все так же, не переставая орать, надрывался Алексей.
– Сам знаешь, – вздохнул тот. – Это ведь ее книга.
– Нет!
– Ее книга, Заяц, ты ведь тоже врать не умеешь. И я не совсем дурак. – Каверин скороговоркой велел таксисту притормозить у цветочного магазина и снова заговорил с другом. – Она ее духами пахнет, Леш. И не смей врать, что это Любкины духи. Это не ее.
– Сволочь ты! – еле выдавил из себя Алексей, сразу представив укоряющие Светкины глаза.
Она ведь доверилась ему, а он ее книгу к вещдокам позволил присовокупить. Не надо было Тольку в дом пускать. Не надо было. Он, может, и пиво притащил с умыслом, а? С тем самым, чтобы, заговорив зубы Алексею, разжиться чем-нибудь Светкиным? По шкафам неудобно лазить, а книга на виду лежала. И обложка так выгодно глянцем поблескивает. По ней ведь не отпечатки пальцев сличать, по ней душу прочесть можно.
– Сволочь! – снова с чувством выдохнул Леша.
– Ладно тебе, не злись.
Каверин виновато засопел, было слышно, что выбирается из машины. Заходит куда-то, скрипнув дверью. Ах да! За цветочками для любимой. Зайцев хотел отключиться, да не стал. Решил послушать, какие именно цветы тот станет для нее выбирать. Успел, нет ее пристрастия изучить? Розы Любочка не особенно жаловала, считала их банальными.
– Букет ромашек, пожалуйста, – промямлил Каверин едва для Зайцева слышно.
– Это хризантемы! Кустовые хризантемы! – воскликнула продавщица. – Будете брать?
– Пусть будут хризантемы, – совершенно размякшим голосом проговорил Толик и проворчал Зайцеву в ухо: – А на ромашки как похожи.
– Ты тоже на моего друга был похож. А оказался такой сволочью! Одну бабу увел, вторую посадить норовишь! Чего тебе Светка-то сделала?! Спокойный медовый месяц спешишь заработать?!
– Ладно тебе, Заяц. Не злись!
Каверин, было заметно, мучился, и это немного смягчало его гнев. Но совсем, правда, немного. Очень совсем!
– В общем так… Чтобы ты меня не считал окончательно сволочью… Сколько с меня? Ага, спасибо. Вот возьмите. – Он рассчитался и вышел на улицу. – Чтобы ты меня не считал законченной сволочью, Заяц, я скажу.
– Скажи, скажи!
– Я ведь книгу-то, Леш, после чего забрал? После того, как ее отчиму позвонил. Я ведь не домой звонил, ты, как всегда, оказался прав. Я ее отчиму позвонил, визитка его у меня с собой. Не расстаюсь в последнее время, представляешь! Слишком много добра под нехорошим названием мне приходится разгребать из-за этой семейки, вот и не расстаюсь с его визиткой-то, Леш.
– Короче!
Зайцев уронил себя в кресло, непривычно, по-женски поджав под себя ноги. Его снова начало колотить, как давеча. Это предчувствие! Это он теперь уже точно знал – это предчувствие.
– Не приехал отчим ее с матерью еще, Леша. Они все еще путешествуют. И наорал тот на меня за входящий звонок, жлоб. И еще не сказал, приказал не беспокоить его по всякого рода пустякам. Его жена, мать Светки то есть, будто неважно себя чувствует. Простудилась. И они решили повременить с возвращением. Решили еще немного понежиться под тропическим солнцем. Обманула она тебя, брат. Обманула насчет домашнего ареста. А ты на меня – сволочь, сволочь!
– Врешь!!!
Он зажмурился, чтобы не видеть дверцу шкафа, за которой стояла сумка с ее одеждой. Если станет смотреть, то станет задыхаться, он просто может не выдержать, вскочить и выкинуть все ее добро из окна.
Это на языке правосудия называлось состоянием аффекта. То есть состоянием потрясения, глубокого душевного переживания. Он вот как раз сейчас так вот именно глубоко, сильно и больно переживал. И дышать было нечем, и больно. И пальцы сводило, и перед глазами все плыло.
Принимать решение в таком состоянии нельзя. Оно априори было неправильным. Лучше зажмуриться и не смотреть. Лучше…
Ознакомительная версия.
