Наступил год 2042, «зеркальный» год убийства Льва Троцкого. Злодеяние, которого мы ждали, произошло — но на Земле — и не имело никакого отношения к Марсу. Оно даже не подходило под те параметры, которые сформулировал Шерлок Холмс. Должен признаться, я был в восторге.
— Какой-то рядовой член японского парламента! — радостно воскликнул я.
— Коккай, — вставил Холмс между двумя облаками дыма и двумя глотками виски во время одного из своих визитов, когда мы втроём сидели на веранде, недавно пристроенной мной к коттеджу, и наслаждались погодой, которая с каждым днём становилась всё мягче.
Я не понял, кого я должен кокнуть, и переспросил:
— Что?
— По-японски называется «коккай», а не «парламент».
— Да хоть как пусть называется, — огрызнулся я, — всё равно скопирован с нашего, и значит это именно «парламент». — Предупреждая традиционные дальнейшие разглагольствования Холмса о том, что я по-прежнему остаюсь замшелым британцем посреди меняющегося мира, я поспешно добавил: — Главное, что Камбаяси был мелкой сошкой даже в самой Японии, не говоря о мировой арене, а его политическое кредо, насколько я понял, заключалось в том, чтобы стать парламентским ветераном, не привлекая к себе внимания и не наживая врагов.
— Ну, как минимум одного врага он всё же нажил, — мягко заметил Холмс.
— Чёрт, Холмс, да какая разница! Возможно, как-нибудь не так проголосовал. Это не меняет того факта, что он не имел особого веса в мире или в своей стране, а значит, не подходит под ваши критерии для навязчивой идеи Мориарти.
— Вообще-то, Уотсон, это вы сформулировали вышеупомянутые критерии — если не ошибаюсь, в Юте в тысяча девятьсот девяносто первом году.
— Какая, опять же, разница! Камбаяси был мелкой сошкой, и точка. Что вы на это ответите?
— Я отвечу, — перебила меня Лили, — что он наверняка очень важен для своих родных, этого ты отрицать не станешь.
Я отмахнулся:
— Да, конечно! Я весьма сочувствую миссис Камбаяси и маленьким отпрыскам Камбаяси.
— Джон, какой ты жестокий и бесчувственный.
— Лили, — вмешался Холмс, — уверен, вы давным-давно в курсе, за какого бесчувственного человека вышли замуж. Он только притворяется, что любит хорошую музыку, вино, табак и красивых женщин, а на самом же деле, — Холмс потряс головой, — ему незнакомы тонкие душевные переживания.
Перемежая виски и трубку, Холмс задумчиво уставился во тьму. Мы с Лили обменялись испуганными взглядами, и повисла длинная пауза.
Первым молчание нарушил Холмс:
— На самом деле вы, разумеется, правы насчёт Камбаяси, Уотсон.
— Ага!
Он предупреждающе поднял руку:
— Только насчёт Камбаяси. А в остальном вы сделали далеко идущие выводы, не обладая всей необходимой информацией, а потому ваши умозаключения ложны.
Я предчувствовал, что впереди меня ждёт сокрушительное поражение, а потому замаскировал смятение агрессией, взорвавшись:
— Информацией? Какой ещё информацией? Вы блефуете, Холмс.
— Увы, я никогда не блефую. Убийство Камбаяси совпало с требуемой датой по чистой случайности, но если вы тщательно проверите цифры, то поймёте, что оно припозднилось на несколько часов…
— Минуточку! Я учёл и время тоже!
И тут я выругался, поскольку понял: торопясь обрадоваться, я взял время смерти из новостных отчётов, а поскольку на Марс транслировали новости Би-би-си из Лондона, то и время в них указывали по Гринвичу, а токийское время от него изрядно отличалось.
Холмс улыбнулся:
— Полагаю, вы ошиблись часиков этак на девять. Разница между Лондоном и Токио. Ещё одно совпадение заключается в том, что лондонское время почти до минут совпадало с «зеркальной» точкой, но это всего лишь совпадение. Более того, точно в то же время здесь, на Марсе, было совершено покушение на жизнь Сигера Шерринфорда.
— Господи!
— Ваш брат! — ахнула Лили. — Он…
— Нет-нет, — быстро успокоил нас Холмс. — Надо было мне сразу сказать, что попытка оказалась безуспешной. Майкрофт цел и невредим, и его могучий интеллект по-прежнему работает как часы. — Он бесстрастно добавил: — Впервые осечка.
— Но ведь никто не в курсе важной роли Майкрофта в делах правительства.
— Да, — кивнул Холмс. — Но это старая история. Мориарти ничего не знает о современной политике, будь то Земля или Марс. Откуда бы ему знать? Но это не надо. Его притягивает аура власти вокруг потенциальной жертвы, концентрация авторитета и народных чаяний в одном человеке, причём притягивает бессознательно. Кстати, как определили мы с Майкрофтом, в этот раз убийство пытался совершить сам Мориарти.
Холодок побежал у меня по спине. Лили заметила испуганно:
— Это что-то новенькое. То есть теперь он сам активно участвует в происходящем?
— Да, Лили, — мягко сказал Холмс. — И боюсь, в дальнейшем наш профессор станет ещё активнее. — Он заметно повеселел и добавил: — Видите, Уотсон, я не могу последовать вашему совету. Помните, вы как-то сказали мне, что я слишком увлечён собственной манией по имени Мориарти. Однако проблема стоит острее, чем раньше.
— Похоже на то.
— Так что мне есть чем заняться в ближайшие десятилетия. — А потом мой друг снова бросил свою загадочную фразу: — Я должен возвести гору.
* * *
Шли годы. Дел прибавилось, и я снова вернулся к старым жалобам:
— Лили, я тут как растение! Как самый настоящий марсианский овощ. Только и делаю, что вправляю вывихи да принимаю роды…
— А ещё находишь лекарство от страшных эпидемий, открывая поселенцам новые горизонты.
— Да, — признал я, польщённый, — тут не поспоришь. Но разве один факт меняет дело? Куда всё это ведёт?
— А всё обязательно должно куда-то вести? Джон, нам некуда дальше двигаться. По крайней мере, пока. Разумеется, можно вернуться на Землю…
Я содрогнулся при этой мысли. Несколько лет назад закончились возрожденческие войны, превратившие Британию, Европу и Северную Америку в руины. В итоге Партию возрождения поганой метлой вымели из Объединённого королевства (поскольку она провалилась, а не потому, что люди разочаровались в её идеалах), однако после неё осталось весьма нелицеприятное наследие. По стране начали распространяться похожие националистические движения, обещающие избирателям возврат к некоему мифическому славному прошлому. Земля содрогалась в войнах десятилетиями, что пагубно отразилось и на спутнике Либрация. И только на Марсе пока царили относительное спокойствие и процветание, но и здесь население жаждало новых миров. Случись дальнейшая колонизация планет Солнечной системы до начала двадцать второго века, мне было ясно, что новые поселенцы окажутся из числа марсиан, а не землян. Несмотря ни на что, Марс оставался самым подходящим местом для нас.
— Нет, — вздохнул я. — Конечно нет. Но… я не знаю…
Зато я знаю, — сказала Лили, вернувшись из кухни с двумя бокалами виски с колой. — Это старая проблема, хотя она и в новинку для истории людского рода. Ты страдаешь, мой дорогой, от неизбежной депрессии бессмертного, который понимает, что ему некуда девать себя следующие пару миллиардов лет. Мы привыкли планировать на короткое время вперёд. Обычный человек на твоём месте вырос бы, стал врачом, вёл бы практику сорок-пятьдесят лет, состарился, вышел бы на пенсию и в конце концов умер.
— Да, ты права. Всё так и есть. Но что я буду делать следующие пару миллиардов лет? Или хотя бы миллион? Хотя бы тысячу?
— Давай подумаем об этом через пару веков. Может, к тому моменту уже наладят межгалактические полёты. Какие тогда откроются перспективы! А пока что раз ты говоришь, что ты марсианский овощ, то пусти-ка тут крепкие корни.
* * *
Жизнь шла по своим законам. К 2060-м на Земле началась бойня; народы по очереди пытались перегрызть друг другу глотки за мировое господство.
Марс тем временем набирал силу. Планета процветала, развивались производство и экспорт продовольствия, сырья и промышленных товаров на Землю и даже на спутник Либрация. Население подошло к десятимиллионной отметке, расселившись по множеству долин и кратеров. Теперь кое-где в определённое время года можно было путешествовать по пыльным высокогорным равнинам между поселениями без специального оборудования, насыщающего воздух кислородом. Будущее казалось ещё более интересным, и я почти примирился со своим овощеподобным состоянием, поскольку марсианские земли сулили куда больше, чем мог ожидать среднестатистический овощ.
Если и было облачко на горизонте, так это превращение изначального фанатизма запредельщиков в марсианский национализм, а также спартанская преданность долгу и планете, которая мне неприятным образом напомнила фашизм, расползшийся по миру сто тридцать лет назад, и недавнее движение Возрождения. Снова вошла в лексикон фраза «место под солнцем», которая подразумевала, что вскоре наступит время Марса править всеми обиталищами человека. Подобная мысль яснее всего сквозила в подстрекательских речах Мессиана, лидера этого крыла, чьё сходство в терминологии и способах влияния на толпу с Адольфом Гитлером показалось мне пугающим. Возможно, сказал я Лили, Холмсу и его брату стоило бы направить энергию марсиан в мирное русло. Надо обуздать Мессиана. Но когда я попытался обсудить это с Холмсом, тот лишь загадочно улыбнулся в ответ.
