Подполковник сидел в своем кабинете. Он вообще не особенно любил бывать в подразделениях, на полигоне или стрельбище, предпочитал контролировать жизнь части по донесениям - устным и письменным. Посмотрел Видов на него и жалость уколола в сердце. Видок у комполка незавидный. Мешки под глазами увеличились, мало того, налились синевой, взгляд равнодушный, выложенные на стол крупные руки слегка подрагивают. Как у паралитика.
-- Видов? Вчера только отправили телеграмму, а ты уже тут? Или кто-то из штабников догадался позвонить?... Впрочем, это не имеет значения, главное - прибыл.
Он помолчал, потом наклонился к нижнему ящику письменного стола, достал из него скросшиватель. Положил перед собой и огладил. Словно подготовился пред"явить провинившемуся комроты серьезное обвинение. Семен насторожился, под прикрытием скатерти вытер вспотевшие ладони. Сейчас все выяснится.
-- Как же ты, миляга, додумался поцапаться с нашим особистом?
Значит, корень неожиданного вызова из отпуска и предстоящей нелегкой беседы все же треклятый чекист, разгневанно подумал Видов. Странно, но эта новость успокоило его: во всяком случае кончилась неизвестность, появился реальный виновник и причина вызова.
-- Я не цапался, - коротко доложил он, не вдаваясь в опасные подробности. - Капитан еще раз проинструктировал меня по поводу зарубежных разведок. Вот и все.
Подполковник усмехнулся. Кажется, ему пришлось по вкусу немногословие подчиненного. Ротный не пытался оправдаться. Не цапался - весь сказ.
-- Ну, ладно, - вздохнул комполка и в его горле что-то забулькало. Много перепортили нам кровушки капитан и его начальство, ох, и много же! Спасибо командующему армией - поддержал... Короче, поздравляю тебя с присвоением внеочередного звания "капитан". Надеюсь, стакан нальешь?
Вот это новость! Видов ожидал выговора, возможно - гауптвахты или отстранения от должности, а вместо этого - внеочередное звание! Перепрыгнуть через старлея - поневоле закружится голова и пересохнет во рту.
-- Служу Советскому Союзу!
-- Молодец, хорошо служишь... Но это еще не все...
Подполковник выбрался из-за стола, жестом приказал новоявленному капитану сидеть на прежнем месте, подошел к окну. Неизвестно, что заинтересовало его на плацу - предупреждающе побарабанил по стеклу пальцами.
-- В папке приказ о назначении тебя батальонным командиром...
Слишком много сыпятся блестящих конфетти, как бы не задохнуться под их грудой, опасливо подумал Видов, но вслух снова повторил приевшуюся фразу о службе Союзу. Одновремено размышлял: какой батальон предстоит принять? Неужели командование решило укрепить стрелковый полк еще одним? Неужели, мобилизация?
-- Новый батальон?
-- Нет, старый, - снова вздохнул подполковник. - Твой... Майор, как и твой предшественник по роте, оказался продажной сукой. На следующий день после твоего от"езда его арестовали...
На следующий день? Значит, особист был прав - написал бы ротный донос или не написал - ничего не изменилось бы. Суровый по виду, но добрый в действительности, майор был приговорен.
-- Короче, распишись в ознакомлении с приказами и принимай батальон. Догоняешь ты меня, старика, как бы вскорости не сел на мой трон, - пошутил комполка, грузно опускаясь на заскрипевший стул.
Нет уж, хватит с меня, подумал капитан вышагивая по штабному коридору. Впечатление, как будто идешь по костям: сменил "изменника"-взводного, потом уселся на место "агента вражеской разведки" - ротного, теперь идешь принимать батальон, которым командовал еще один шпион... Не много ли изменников и не пополнит ли их ряды в скором времени одутловатый комполка? О себе Видов не думал - почему-то был уверен в том, что никто не может заподозрить его в предательстве...
Г л а в а 12
"Дорогой Коля, здравствуй! Странно, мы живем в
одном городе, а общаемся с помощью писем! Не пора ли встретиться, поговорить? У меня все по прежнему, здорова. Вот ты спрашиваешь, как я попала перед войной в армию, да еще в батальон мужа? Первое - очень просто: пошла в военкомат, написала заявление, по армейскому - рапорт..."
Подпись - твоя Клавдия.
С детства Клавдия ощущала ущербность. Каких только обидных кличек не навешали на нее мальчишки-остарословы! Купеческое отродье, шлюхино отродье, дерьмо в обертке - самые простые. Отбивалась как могла, такими же едкими словечками, часто - кулачками.
Однажды мать пошила ей к празднику красивый сарафанчик, с рассыпанными по подолу блестками, с рюшами и оборками. Какой девчонке не захочется покрасоваться перед однолетками! Клава выплыла из лавки, будто сказочная принцесса из терема, горделиво оглядела знакомую улицу, прошлась до церкви и обратно. Девчонки завистливо охали, перешептывались. И вдруг соседский подросток - сын пастуха и свинарки - запустил в "принцессу" комом грязи. На подоле вспухло огромное пятно.
-- За что? - из глаз хлынули слезы. - Что я тебе сделала?
-- Настоящее дерьмо в обертке! - расхохотался шкодник. - Станешь выходить на улицу - еще не то получишь! Сиди под материском подолом!
Девчонки, свидетели происшествия, захихикали, проходящий мимо старик что-то осуждающе прошепелявил. Не в адрес озорника - незаконной дочки лавочника. Дескать, ходют тут купеческие огрызки, надоедают людям.
Спасибо отцу - выскочил из лавки, поймал пастушонка, больно надрал ему уши.
Вообще, Терещенко был добрым человеком, зря его в деревне так ненавидели. Что же касается незаконного ребенка, то кто в наше время без греха? Тем более, что свой грех лавочник прикрыл венчанием и регистрацией в ЗАГСе.
Вплоть до своего ареста и реквизиции лавки он помогал бедным односельчанам, с нищих брал половинную стоимости продаваемых товаров, каждый месяц жертвовал церкви довольно солидные суммы. Может быть, именно за необычную благотворительность его и не любили.
-- Особо добрым быть тоже вредно, - поучал он дочку по субботам. Благодарности не дождешься, а вот злости - полон карман. Учти, тебе жить на этом свете. Я скоро уйду - нутром чую, мать тебе не советчица и не заступница... Пока жив - учись, набирайся разума.
Когда отец был в лавке и выглядывал в окошко, Клавдия могла ничего не бояться - сверстники, опасливо поглядывая на крыльцо, обходили ее стороной, ограничивались грязными словечками, брошенными с безопасного расстояния. А когда Терещенко уезжал по торговым делам - беда, целыми днями девчонка сидела взаперти, разглядывая надоевшие журнальные картинки либо обшивая даренных отцом кукол.
-- Чего сидишь дома? - равнодушно спрашивала мать, поглядывая на зашедшего в лавку красавца-кузнеца. - На улице - теплынь, только и гулять. Гляди, лентяйка, сидючи дома недолго и заболеть. Возись тогда с тобой, обихаживай.
Говорит, а сама так и играет, так и колышется. То жеманно рассмеется, то загадочно огладит себя по груди и животу. Похоже, кузнец тоже непрочь позабавиться - щерится предлагающей улыбочкой, косясь на "купеческое отродье", щипет продавщицу за упругий задок. Та не возражает, отвечает легкими шлепками и таким же легким отталкиванием дерзких мужских рук.
Мария неисправима. При взгляде на любого мужика, неважно какого возраста и какой внешности, ее будто карежит. Во взгляде появляется туманное томление, груди вырастают, будто их накачивает какой-то внутренний насос, полная талия заманчиво изгибается. Получив статус законной супруги лавочника, она мигом потеряла к нему интерес. Нет, на всякий случай приходилось уступать его домоганиям, но это - проформа, фикция, ибо любви к быстро стареющему мужчине у нее не было раньше, тем более, нет сейчас.
Что до отношении к дочери - все то же притворство. Материнские обязанности приходится выполнять - кормить, наряжать - заметят соседки равнодушие - осудят, разнесут по всем избам. Но не больше! Муж следил за этим, строго выговаривал супруженице. Та обидчиво всхлипывала. Но стоило Терещенко покинуть деревню, все начиналось сызнова - и шашни с мужиками, и неухоженность дочери.
После непонятного ареста лавочника Клавдия почувствовала себя ущербной вдвойне. Не стало ее защитника и покровителя, что будет с несчастной девчонкой, когда за нее возьмутся безжалостные сверстники? Вот и сидела она в доме, от нечего делать принялась учиться читать и даже писать. Рисовала буковки, раскрашивала их взятыми в лавке цветными карандашами, шептала: аз, буки, ведь...
Мария, после ареста и ссылки мужа, неожиданно получила назначение заведующей магазином. С первых же дней работы в новой должности пустилась в загул. Кузнеца, которому, видимо, приелись слишком уж горячие и нетерпеливые ласки любовницы, сменил кривоглазый звонарь, который после двухмесячного развлечения уступил место в магазинной боковушке местному чекисту.
И - пошло-поехало! А чего, спрашивается, ограничивать себя, если жизнь походит на детскую пеленку - коротка и изгаженна? Что до магазина, то никуда он не денется, есть кому торговать, а чем именно - какая разница, сельчане все сгребают с полок. Под началом - две продавщицы: молоденькая, едва оперившаяся, и старая карга с двумя зубами и пучком волос, кокетливо перевязанным цветной ленточкой.
