- Коль пойдете туда, возьмите и меня с собой. Рад бы помолиться я за свое будущее... Но, в общем-то, я лучше бы со Шкулицким...
- У вас, Бронислав, тоже золото завелось? - спросил Викентий Александрович, пряча усмешку.
- Нет, - ответил тот серьезным тоном. - Это не моя черта - искать золото в магазинах, на толкучке, из-под полы. А потом прятать в печные отдушины. А потом по ночам трястись возле оконной занавески, - мол, не Петлюра ли новый ворвался в город? Или же день и ночь молиться на Врангеля. Чтобы он со своими мифическими дивизиями расчистил дорогу спрятанному и мертвому пока золоту... У меня - вот золото...
Он вскинул длинные руки, потряс ладонями, точно был фокусник во "франко-русском" театре, только что прибывшем в город и гремевшем своими аттракционами на Сенной площади посреди возов дров, сена, керосиновых лавок, обжорок с пирожками.
Охотников испуганно посмотрел на него, снова пригнулся к уху Трубышева. А тот вздохнул и закрыл глаза. Так, с закрытыми глазами, слушал, как жарко дышит в лицо этот тяжкий, как глыба, человек.
- Хотел было к вам... Но слишком велик процент... Велик, Викентий Александрович. Почти как налог.
Викентий Александрович, зевнув, проскрипел креслом, точно собрался подняться. Он проговорил лениво, вроде как ни с того ни с сего и ни к кому не обращаясь:
- Рынок как дракон, который требует без конца еды. Вчера был на бирже. Усиленно ищет местный рынок стройматериалы, цемент портландский, оконное стекло, пиломатериал, кругляк... Да, - добавил он. - А мы в это время не платим финагенту, не ведем торговых книг, гноим краковскую колбасу и не можем дать фининспектору прекрасный отрез на костюм, как дают другие.
- За взятки могут и высшую меру дать, - предупредил Мухо.
Дымковский изрек из глубины комнаты вороньим карканьем:
- Попробовали бы сами, Викентий Александрович, с этой взяткой...
- Недавно одного торговца встретил московского, - продолжал, как не слыша слов Дымковского, Викентий Александрович. - Хороший процент на мануфактуре собирают палаточные торговцы. По очень простой задаче: записывается человек на биржу труда как безработный, подбирает подставное лицо в палатку; пользуясь привилегией безработного, берет в текстильном синдикате мануфактуру, нормированную с десятипроцентной надбавкой, и гребет за день двести, а то и триста червонцев. И живет с королевским почетом. Раскатывает в собственном автомобиле и по вечерам смотрит спектакли вроде "Монастырь святой Магдалины"...
Встал Мухо, прошелся по комнате, щеголяя хромовыми сапогами, играя пальцами, точно на струнах гитары.
- А в Париже на Монмартре ревю. Двадцать пять совершенно нагих женщин исполняют танец на сцене. Надо себе представить, какой сбор. Почему бы вам вот, господа, не открыть такое варьете, такое ревю. Набрали бы с бульвара этих "ламца-дрица", научили бы их распевать "Цыпленок жареный" или там "Ах, шарабан мой, американка". В буфет в разлив "арак" или "дубняк". Да еще въезд на сцену лошадей, машин, как делают в том же Париже. И дождь ударил бы червонцев... Зонтами даже будете запасаться, вот какие дожди посыплют на ваши головы...
Ахов рассмеялся дробно и коротко. Охотников вздохнул. Трубышев поморщился, проговорил:
- Как всегда, вы несерьезны, Бронислав Яковлевич. Кто разрешит, какое местное начальство будет аплодировать голым коленкам ваших "ламца-дрица"...
Вошел наконец-то Синягин:
- Прошу за столик, друзья.
Последними задержались у выхода Дымковский и Трубышев.
Прихватив Дымковского за локоть, кассир проговорил быстро:
- Телеграмма послана в Казань, Илья Абрамович.
Сухое лицо торговца с Мытного озарилось улыбкой. Он подвигал вялыми, бескровными губами, шепнул:
- Что ж молчали, Викентий Александрович, или не понимаете, что это событие? Вот какое вам мое почтеньице, благодетель вы наш.
- Ну-ну...
Трубышев нахмурился, подмигнул сквозь опущенные веки:
- Столик нас ждет.
Он вышел к столу, сел рядом с Леденцовым, потирающим все так же нервно руки. Новогодняя елка, поставленная возле комода, коснулась Викентия Александровича цепкими и пахучими ветвями. Он откинулся резко и недовольно: терпеть не мог в доме елок. Зачем все это: овечки, бусы, хлопушки, серпантин, пряники, золоченые орехи? Во имя чего?
Уже звякали тарелки, штофы в руках мужчин были похожи на ныряльщиков. Мухо нетерпеливо зажевал кусок окорока и смотрел, как струится в рюмки водка. Трубышев тоже оглядел закуски: селедку в уксусе, кружки языковой колбасы, студень, возле которого приборы с горчицей и хреном, огурцы в рассоле с хвостами укропа, икру, похожую на смородиновое варенье, копченую рыбу, от которой невидимо подымался смоленый аромат дыма.
Жил Синягин хлебосольно - ничего не скажешь. Викентий Александрович вспомнил свой дом почему-то - божницу с иконами, умывальник с мраморными окладами, стол, на котором редко появлялась такая вот снедь. Щи да каша вот и весь разносол. Усмехнулся про себя: денег не хватает на осетрину. И потянулся за стопкой, налитой владельцем фабрики за рекой.
Вывалился из-за стола Синягин - широкий лоб его белел, пот струился по щекам: замучился сегодняшними хлопотами.
- За благополучие следующего, двадцать пятого. Ну-с. Как поется в песне: смело, товарищи, в ногу. А иначе говоря, поднимем...
- Браво! - крикнул нетерпеливый Ахов и выпил стопку сразу, потянулся вилкой к закускам, уронил кусок колбасы на стол. Пили теперь под смех заговорили тут все вроде бы разом.
- Викентий Александрович, - захрипел Синягин, подняв руку с пустой стопкой. - Хочется вас послушать.
Трубышев вытер губы салфеткой, бросил ее на колени, вроде как собирался подняться над этим хаосом из закусок и вин, но раздумал. Навалился на спинку стула:
- Мне хотелось бы сказать о наших новогодних елках.
Видя на себе удивленные взгляды, добавил тихо:
- Сказать не имеющее отношение к елке наших гостеприимных хозяев.
Он помолчал, строго заговорил (глаза - в стол):
- Обычай от варваров, от древних германцев, - рубить елки и скакать вокруг них. Ну, им простительно - в лесах, в болотах, в темноте. Рубили елку, зажигали факелы на ней, обвешивали, возможно, черепами своих поверженных противников и плясали под свой древнегерманский гимн, изгоняя из лесов и болот "духов" и нечистую силу. И когда шли готы, скажем, на дряхлый Рим, чтобы взять его штурмом, они верили, что в последних схватках на стенах накренившейся империи никакая злая сила не отведет меч от груди их противника... Ну, а нам это зачем? Сейчас в Советской России религия пала, как пал древний Рим. Боги и нечистая сила признаны выдумкой - и, следовательно, незачем рубить елки и устраивать вокруг них пляски и песнопения... Разве что, - прибавил он тут негромко, - изгнать какой нечистый дух из пекарни или из кондитерской.
Все заулыбались: кажется, никого из сидящих здесь не задели и не обидели слова Викентия Александровича, Он помолчал, подвигал губами, сказал:
- Но это так... Просто отчего-то жаль стало елку. Росла бы в лесу. Вот и речь получилась. А еще вот что. Не велеречив я, Авдей Андреевич, но просятся слова, ах, как просятся... Сегодняшние события заставляют высказаться... С одним беда, с другим. Один - с аукциона, другому - штраф.
Он помедлил, выговорил зычно и твердо:
- Силой должен стать частный торговец. Даже Ленин сказал не так давно: "Учитесь торговать!" Кому он это сказал? Фабричному и мужику из сермяжного угла глухоманного! У кого учиться? У Дымковского, у Синягина, у Ахова. А учиться-то, как видите, вроде бы и нечему... Перебиваются торговцы эти, мелко плутуют от властей, от налогов укрываются. Расти надо, укрепляться, - он оглядел почему-то одного Охотникова. Тот жалко улыбнулся, заерзал беспокойно на стуле.
- Чтобы капитал был в руках... Будет капитал, будет и уважение к вам от Советской власти. Тогда-то она, эта власть, к вам пойдет с протянутой рукой, для помощи. А как же иначе...
Тут он опять вскинул голову, сощурил глаза от табачного дыма: курила беспрерывно Вера, дочь Синягина, высокая девушка в пестром платье с открытыми плечами. Волосы белы, отчего она казалась рано поседевшей, лицо бледно, кожа даже просвечивала, как у больной. Голубые глаза смотрели на всех отрешенно: все здесь мне чужды - говорили они без слов, губы растянулись в брезгливой гримасе.
Остановив мельком взгляд на этих губах, Трубышев продолжал:
- Бедна, гола Россия... Нищета, пустые сейфы заводов и фабрик, толпы безработных... А нужны пушки и винтовки для охраны первого, так сказать, в капиталистическом окружении. Волшебная палочка не выкует эти пушки и винтовки. Их выкуют деньги, золото, капиталы. Вот их-то и будут просить Советы в долг. Как не попросишь, - тут он опять довольно усмехнулся, коль вся советская Красная Русь за год выплавила восемь миллионов пудов чугуна... Это на пищали да на мортиры Пугачеву разве хватило бы.
Мухо с каким-то удивлением уставился на оратора. Протоиерей Глаголев зажевал вдруг что-то, точно от слов Трубышева бешено забила в его желудке соляная кислота, вызывая аппетит.
