- Не дело говорите, Бронислав, - уныло пробормотал Трубышев, оглядываясь на двери. - Меня устраивает Советская власть. Пока, конечно. Если все будет так, как было. Если не прижмет серп и молот к земле... А пока жить можно.
- Какая там жизнь, - проговорил с горечью Мухо. - Два дня назад прочел я в газетах о том, что больше ста бывших врангелевцев попросились назад в Советскую Россию и на суде пели "Интернационал". Так бы - ладно. Но врангелевец, поющий "Интернационал"!.. Все у меня смешалось в голове. Отбросил газету, вынул наган, сел в кресло и дуло к виску... Холодное и колючее дуло, не знаете этого, Викентий Александрович... Как укололся, уронил на пол наган, а сам сижу и плачу... И не стесняюсь... Кончилось наше время... Вот слышу граммофон. Золото и серебро на женщинах. Богатые костюмы на мужчинах. Закуски, как в ресторане "Откос". Разговор о червонцах, о золоте, о Врангеле и песенка наша старая "Дни нашей жизни, как волны, бегут...". А я вижу, знаете ли, "Титаник". Так же тогда вот шел этот пароход в океане, во тьме, и на палубах веселились, и все было в огнях, и все было в искрах шампанского. И не гадал никто из тех сидящих в ресторанах, в каютах, что на пути перед носом корабля гора льда. Еще немного, совсем немного - и удар корабля об лед, и в душе черный туман океана, холодные, ледяные волны. Не напоминает вам наш сегодняшний вечер этот "Титаник"? Ну ладно...
Он бросил окурок под ноги, шагнул к лестнице, ведущей в кондитерскую. Остановился в матовом свете, весь похожий на осыпанную снегом статую.
- Да, вчера у нас на бирже был следователь Подсевкин. Он интересовался, почему оказался у Вощинина бланк удостоверения от биржи труда. Как он к нему попал. Все на бирже, конечно, в недоумении... Ну и я в том числе.
Викентий Александрович постоял, прислушиваясь к шагам по лестнице. Сначала вспомнил: "там под лестницей коечка, а на ней та девчонка". Потом представил лицо этого следователя Подсевкина на бирже, с чистым бланком удостоверения, расспрашивающего сотрудников биржи, задающего вопросы Мухо.
"Ищут. Идут следом". Ему послышалось дыхание на виске. Он даже резко обернулся. Со злобой ударил трубкой о стенку, глухо вскричал и, пошатываясь, пошел в новогоднее торжество.
37
Поля сидела в чулане под лестницей на койке и при свете свечного огарка время от времени поглядывала в зеркальце, подвешенное на суровой нитке к гвоздю на стене.
Не очень-то верила она этим святкам. Мать рассказывала, как в молодости под Новый год тоже ворожила она на своего суженого. В зеркале привиделся ей черноголовый парень. На деревенской улице встретила незнакомого человека. Узнала его имя - Иван. Потом за околицей деревни, на перекрестке дорог в степи, долго ждала и слушала, откуда донесется стук копыт бегущей лошади. Услышала с дороги, ведущей на село Званово. Удивилась, потому что было село это далеко, никого она там не знала и ее никто вроде бы не знал. Но вышло все так: черноголовый парень Иван из этого села приехал однажды свататься. Говорили в деревне: коль все сойдется так, как нагадала на святках, счастливая жизнь выйдет. А не вышло у матери счастливой жизни. Уехал сначала ее Иван сплавлять лес по Вятке, потом в Вольске нанялся в бондарную мастерскую, да вдруг запил вмертвую. И вскоре же сгорел от белой горячки. Как сейчас помнятся слова матери, плакалась в избе соседкам: "Ходила по покойницким, а на полках - пятки голые. Потом, гляжу, ступня торчит большая с растопыренными пальцами. Как закричу: он - Ванька мой..."
Так что не верила Поля этим святкам и гаданьям и больше гадала на то, что происходило вокруг нее в этот новогодний вечер, такой морозно-тихий.
Вот постучал кто-то за стенкой, как дятел в лесу: дед, сторож синягинский, ходит двором, а для повады и острастки тарахтит суковатой палкой по бревнам, по забору.
А вот наверху, в квартире булочника, задвигали стульями, да разом, значит, гости снова садятся за стол. Будут опять пить вино, склоняться над чашками. А какая она, эта еда на столе хозяина? Пахло еще днем удивительно из кухни: и жареным, и уксусом, и ванилью, и маслом, и пирогами, и сдобой с корицей, и рыбой запеченной. А за стенкой, которая отделяет кондитерскую от пекарни, тоже шум и суматоха. Там тоже веселье. Попроще, чем наверху. Пекарь, приказчик, грузчик Сенька - косой, кудрявый мужичок. А еще кухарка Варвара, соседка Поли по жилью. В черном платье, черных катанках - похожая на монашку. Залилась духами, губы подкрасила нивесть где добытой помадой, напудрилась и отправилась в гости к пекарю. Ее звала, но она отказалась. Там все старые, против нее, да и женатые. И у приказчика - в деревне семья, и у Сеньки, да и сам пекарь многодетный.
Нет, не компания для нее. Потому и осталась. Попила чаю с кренделями: сам хозяин принес ей к празднику, да еще косынку, правда, старенькую, стеклярусом расшитую. Но и за то спасибо, вспомнил хозяин свою прачку...
А в глубине кондитерской топот... Чьи-то шаги. Сюда, к каморке. Не Авдей Андреевич? Замерли шаги возле двери, и Поля замерла, притаилась. А дверь отлетела мягко, и на пороге встал высокий мужчина в костюме, в галстуке - тот самый, что ее послал на работу в булочную. Засмеялся почему-то, бросив быстрый взгляд на койку Варвары, шагнул, подсел рядом.
- Ну, нравится здесь работать? - спросил ласково.
- Как же. - Еле-еле разжались губы, а сама вся в комочке, вся задушена, стиснута страхом, даже грудь больно стало. - Спасибо вам...
- Поблагодарить надо, - уже как-то вкрадчиво проговорил мужчина и положил руку ей на плечо. Она двинулась резко.
- Ну-ка, дядя, - сказала. - Чего вам тут надыть?
- Чокнуться с тобой надыть, - проговорил, передразнивая ее, гость и протянул снова руку, собираясь обнять. Но она повела сердито плечами.
- Ну-ка, дядя! - прикрикнула уже зло и строго.
- Все гуляют кругом, а ты в каморке, как в тюрьме. Мышкой сидишь... Обиженная богом.
- Не обижена я никем... И без чоканья обойдусь, без вашего.
- Гадаешь? - спросил тут мужчина и мотнул головой на зеркальце. - Не на меня ли? - И захохотал сытно и весело, пропахший табаком, вином, закусками, нагнулся к ней было. - Хватит до крещенья времени, нагадаешь, успеешь. А пока поговорим-ка по душам.
- Еще чего, - тихо уже проговорила она, чувствуя, как сердце так и стучит под кофточкой в тревоге. - Подите к гостям...
- Подите да подите... Или денег не хочешь на жакет новый, с воротником... Забыла, кто тебя сюда определил? - уже сердито проговорил он, покосился куда-то в угол и замолчал. А глазами по ее коленкам, а рука скользнула по спине. Вскочила Поля, а тут за стенкой, в сенях, вдруг завозился кто-то с засовом.
Поднялся быстро мужчина, шепнул, глядя в лицо, а глаза какие-то неживые - уставились на нее жутко.
- Я подойду... С бутылочкой мадеры. Поняла? И не егози, - добавил уже по-хозяйски, - а то завтра же тебя Авдей Андреевич выгонит на улицу. Пойдешь снова на биржу, а то и на паперть к старухам в очередь за копеечкой.
И едва не бегом в дверь... А на смену ему из сеней сторож-дед. Маленький да кривоногий, заиндевевший от мороза, точно много верст катил в розвальнях сюда на Новый год.
- Эх, и стынет же на воле, - проговорил, отгибая воротник шубы, разглядывая каморку, топая валенками. - А как здесь, в кондитере?.. Ничего не слышно чужого?
- Не слышно, - ответила она. А сама подумала: что ей теперь делать? Ну, как и впрямь нажалуется булочнику, а тот ее завтра же на улицу. Страшно подумать - куда же в такой холод деваться. На вокзал? Или в подвалы?
- Ну, ладно тогда, - прохрипел сторож, задирая голову к потолку. Гуляет хозяин, под хмельком. А и нам не грех пропустить... Пойду-ка я загляну к пекарю. Звали вчерась.
Осталась Поля одна. Чутко слушала - там в кондитерской, на лестнице, вроде стоял этот гость. Нет, не стоял, а, взяв бутылку мадеры, осторожно спускался с лестницы; наверно, прислушивался, есть ли кто, кроме нее, в каморке. Чудилось это ей, но охватил властно страх, да такой, что моментом накинула на себя этот дареный платок, пальто и выбежала на улицу. Хлопнула дверью покрепче, а сама через вторые сенцы, соединяющие кондитерскую с пекарней, пробежала, запинаясь за грохочущие решета, приоткрыла дверь, белую от мучной пыли, да и остановилась, в щель разглядывая, что там внутри пекарни.
За столом тыкались носами друг в друга Сенька и сторож. Приказчик уже был пьян - лежал головой на столе, едва не в плошке, а за печкой, в полумраке, у мучного ларя - пекарь и кухарка. Варвара сидела на коленях у пекаря, выгибаясь по-девичьи, белели заголенные полные ноги. Обнимались без стеснения, при людях.
Поля захлопнула дверь, кинулась теперь во двор.
Завернула в проулок и тут вспомнила опять худое лицо, усики, фуражку с молоточками и шубу едва не до пят. Вез тогда санки с бельем и негромко поругивал ее. Смотрел на нее по-доброму, не как этот гость. И еще звал приходить в уголовный розыск.
А сейчас праздник, люди сидят в гостях друг у друга. Решила она: добежит сейчас до площади, где этот дом в два этажа. Заходить не будет, а обойдет кругом, про себя как бы поздравит Константина Пантелеевича да и назад. К этому времени и Варвара, наверно, вернется.
