этот жест выражает нежность и заботу.
Однако кожа ее загорелась огнем в том месте, где к ней прикоснулась Сабина.
Ноющее от боли сердце образовало в груди пустоту.
Тут что-то было, однако дар Блю рикошетом отскочил от скорлупы, которую возвела Сабина вокруг своего ядра-сердца.
Блю широко раскрыла глаза. Сабина бросила на нее взгляд, прочитать который она не смогла, и это еще сильнее потрясло ее, потому что, не имея возможности читать Сабину, она вынуждена была читать себя саму, а ей уже до смерти надоело собственное сердце.
– Тебе одиноко, – сказала Сабина, и только тут до Блю дошло, что ее взгляд выражал жалость. Чувство гордости наполнило ее ноги зудом, призывая бежать прочь, а страдания породили желание бессильно рухнуть на пол, чтобы ее утешила Сабина. Чтобы ее утешил кто угодно, все равно кто. Ей захотелось сказать: «Разве ты не видишь, как мне одиноко? Разве никто не видит, как мне одиноко?»
– Извини, – поспешно произнесла Сабина, – виски сделало меня сентиментальной. Не обращай внимания. – И прежде чем Блю смогла возразить, заверить ее, что все в порядке, что она может об этом говорить, что ей нужно об этом говорить, пожалуйста, дайте ей говорить об этом, Сабина отступила прочь и открыла дверь в свою комнату. – Не хочешь еще по последней на сон грядущий? Во фляжке больше ничего не осталось, но у меня в чемодане еще бутылка. – Она широко зевнула.
Блю пошатнулась.
Насыщенная спиртом кровь холодной волной отхлынула от головы.
Носовые пазухи обожгло зловоние гнилого мяса.
Во рту пересохло, горло сдавило.
В комнате Сабины стояла фигура, наполовину скрытая дверью. Блю разглядела щуплое плечо, длинные светлые волосы, крепко стиснутый кулак разозленного ребенка.
Горло стиснуло еще сильнее. Чья-то невидимая рука зажала ей рот и нос, и она не смогла сделать выдох, не смогла вобрать в легкие свежий воздух, и только стояла, чувствуя обжигающий образ в глазах, чувствуя раздражающий обоняние смрад.
– Ну? – спросила Сабина.
Видение было жутким, но еще хуже было сознание того, что оно так близко к Сабине.
Захлестнутая отвращением, Блю отшатнулась назад, зажмурилась, попыталась удержаться на ногах, однако дышать она все равно не могла.
Она не сможет войти в эту комнату. Не сможет подойти к Сабине, если именно Сабина причина… этого видения.
– Твоя племянница… – прохрипела Блю пересохшим, сдавленным горлом, – как ее звали?
Фигура сместилась. Сначала было видно только одно ухо, теперь появилась скула.
– А ты сама не можешь сказать? – спросила Сабина.
– Нет. Как ее звали? – Блю затаила дыхание, мысленно умоляя Сабину ничего не говорить, назвать другим именем девочку, которую она потеряла. «Только не Джессика Пайк! – подумала Блю. – Только не Элеонора! Только не…»
– Лорен, – сказала Сабина.
– Извини… – пробормотала Блю, и надежда вытекла, словно вода из ванны, в которой выдернули пробку. Позади Сабины она видела чьи-то светлые волосы, скулу и плечо. И прежде чем эти мертвые глаза смогли ее увидеть, Блю развернулась, бросилась к себе в комнату и захлопнула за собой дверь. Согнувшись пополам, она уперлась руками в колени, жадно вдыхая сладостный свежий воздух.
– Ну тогда спокойной ночи! – крикнула ей вслед Сабина, и Блю услышала, как она закрыла дверь, представила ее в той чистой белой комнате, не замечающую девочку, которая стоит у нее за спиной.
От шестнадцати лет до двадцати одного года
Выработался четкий порядок действий: Бриджет бронировала зал на целый месяц. Во второй половине дня отводилось окошко для Блю, поскольку та была еще ребенком, а вечер целиком отдавался Девлину, чтобы тот мог продемонстрировать свое чарующее обаяние, которого так жаждали некоторые зрители. После каждого представления раздавались листовки.
От желающих узнать свою судьбу по картам не было отбоя. В возрасте шестнадцати лет Блю давала три выступления в неделю, а в свободное время готовилась к экзаменам по пяти обязательным предметам, на чем настоял местный совет, несмотря на то что она обучалась на дому. Девлин выступал один раз в день. Он говорил, что, если будет выступать чаще, это его истощит. Бриджет занималась планированием, рекламой, деньгами, а после того как у Девлина случился первый сердечный приступ, взяла на себя роль медсестры. Она уверяла всех, что ключом к физическому здоровью является медитация, что никакие лекарства и диеты не сравнятся с силой рассудка.
В тот год Бриджет накупила множество магических кристаллов, отлила множество свечей, и это напомнило Блю их старую квартиру в Престоне, их прежнюю жизнь. Ее сны превратились в отрывистое стаккато давно погребенных воспоминаний: щека Бриджет на столешнице из меламина, запах старой оттоманки, очередь за субсидией, отсутствие того, кто говорит ей, что он ею «очень гордится», отсутствие теплой руки на затылке.
Денег по-прежнему постоянно не хватало. Блю смотрела из окна на то, как соседи выходили из дома, отправляясь в магазин или на работу, уходя очень рано и возвращаясь к ужину. Она видела, как они несут вещи в машину, собираясь отправиться в отпуск, видела в их окнах отсветы компьютерных мониторов, слышала мелодии их сотовых телефонов, видела купленные в магазине подарки, которые они дарили друг другу на Рождество. Бриджет уверяла, что все это пустяки по сравнению со свободой, которую давал им их образ жизни. Девлин извинялся за то, что у него уже не хватает сил работать больше.
Десяти часов работы в неделю и двух выступлений на сцене в месяц было недостаточно для содержания семьи, но только после второго инфаркта, случившегося у Девлина, Блю поняла, как же бедно они живут. Это произошло дома. Девлин упал – жирная морская звезда, распростертая на полу на кухне, и санитарам пришлось воспользоваться специальным устройством, чтобы поднять его и отвезти до кареты «скорой помощи».
Когда в больнице им сказали, что случилось, Бриджет выла так громко, так пронзительно, что Блю показалось, что она истощила все звуковые волны и воздух просто не справится еще с одним криком. Вцепившись дочери в руку, Бриджет умоляла семнадцатилетнюю девушку сказать ей, что это неправда, спрашивала, кто теперь будет о ней заботиться, кто будет ее любить. Блю сглотнула подступивший к горлу клубок.
– Я буду всегда о тебе заботиться, мама.
Сбережений у них не было. Пенсию мать не получала. Девлин оставил им свой дом, так что можно было не опасаться возвращения в тесную старую квартиру, однако неоплаченные счета накапливались. Когда Блю исполнилось восемнадцать, детские выплаты, на которые полагалась мать, закончились.
– Мне говорят, что я должна устроиться на работу, но моя работа – это ты, – сказала Бриджет.
После визита в пенсионный фонд она на целую неделю впала в ступор.
– У меня попросили бухгалтерские отчеты, чтобы доказать, что мы были самозанятыми. Если я смогу доказать, что работаю какое-то количество часов в неделю, может быть, мне будет положено что-то.
И тогда Блю обнаружила, что
