Ознакомительная версия.
К нам подошел высокий парень с кусочками синего неба в глазах и с вьющейся золотой шевелюрой.
— Это и есть твой Белецкий? — спросил он у Виктора и протянул мне руку: — Будем знакомы, гладиолус. Про Илью Фрейма на слыхал? Не слыхал? Тогда еще услышишь.
Он ловко перехватил у Виктора мой чемоданчик, подбросил его, поймал и, почесав переносицу, убежденно сказал:
— Ни золота, ни валюты. Вывод: частный магазин в Москве открывать не собираешься. Верно?
— Абсолютно.
— То-то же. Фреймана не обманешь. Насквозь вижу. Ну как, на лихаче поедем или на трамвае? Предупреждаю — у меня целковый.
— Ты у Веры остановишься? — спросил Виктор.
— Конечно.
— Тогда обойдемся без лихача. Здесь рядом.
— Значит, трамваем? — Фрейман щелкнул пальцами и лихо пропел: — «Синячище во все тело, на всем боке ссадина, на трамвае я висела, словно виноградина».
Виктор, посмеиваясь в усы, сказал:
— Раньше в розыске был один трепач — Булаев. Теперь два. Все по Марксу: расширенное воспроизводство…
— Ты меня обижаешь, гладиолус, — сказал Илюша. — Признайся, что Фрейман все-таки вне конкуренции.
— Не спорю.
Илюша удовлетворенно тряхнул шевелюрой, и мы направились к трамвайной остановке, где народ с руганью и шутками брал штурмом жалобно поскрипывающий трамвай.
IIТрамвай дернулся, остановился.
— Чистые пруды, граждане!
Людской поток вытолкнул меня на переднюю площадку. Я попытался ухватиться за поручни, но — куда там! — почти кубарем скатился на булыжную мостовую. Вслед на мной вылезли помятые и распаренные Виктор и Фрейман.
— Жив?
— Наполовину.
Дребезжащий звонок — и шумный трамвайный мир пронесся мимо, оставив нетронутой вековую тишь Чистых прудов.
Безмятежная синь неба. Вдоль рельсов, по которым будто никогда и не ходили трамваи, — сугробы жухлых листьев. Покачиваются, растопырив пальцы ветвей, молоденькие деревца за штакетником. На скамьях бульвара — матери с закутанными детьми.
— Саша, Саша! Ты куда?
Я невольно вздрагиваю и улыбаюсь: нет, это не меня. Улыбается и Виктор.
— Такой Москва снилась?
— Такой.
От трамвайной остановки до Мыльникова переулка ровно две минуты хода. Когда-то я пробегал это расстояние за одну минуту. Здесь все до мелочей памятно. В этом двухэтажном домике с голубыми карнизами жил мой одноклассник, бессменный председатель совета гимназии и нашей «большевистской фракции» всегда спокойный и медлительный Петька Симоненко, а в соседнем дворе была столярная мастерская, в ней Виктор мастерил по вечерам самокат, который стал предметом зависти всех соседских мальчишек. А вот и здание гимназии. Теперь тут какое-то учреждение: парты из классов вытащили и поставили вместо них канцелярские столы. Уютный, окруженный палисадником домик купца третьей гильдии Пивоварова, а за ним высокая, небрежно оштукатуренная стена нашего дома.
Ноги сами бегут по лестнице. На лестничной площадке второго этажа я останавливаюсь и деловито начинаю отдирать прикрепленный кнопками плакат санпросвета: «Пролетарий! Сифилис — враг революции!» Виктор и Фрейман смотрят на меня как на сумасшедшего. Но я не обращаю на них никакого внимания. Наконец плакат снят. Ага, вот она! На стене под слоем краски еще можно разобрать вырезанную перочинным ножиком (шесть лезвий, отвертка и ножницы) надпись: «Саша Б. + Лена П. = любовь». Мы хохочем и взбегаем на третий этаж.
Веры дома, конечно, нет. Она любит своего брата, но не могла, разумеется, «пожертвовать общественным ради личного». Дверь открыл (предварительно выяснив Кто, откуда и зачем) наш сосед доктор Тушнов, еще более располневший, с обрюзгшим лицом, густо разрисованным склеротическими жилками. Мой приезд его, видимо, не обрадовал. Он так и не забыл той дурацкой истории, когда я, приняв бандитов за сотрудников МЧК, помогал им производить у Тушновых «обыск» и «изымать драгоценности».
— Прибыли в родные Палестины? — кисло сказал он и подозрительно посмотрел на Фрейма на, одетого в куцую солдатскую шинель. — Этот гражданин тоже с вами жить здесь будет?
Узнав, что Фрейман претендовать на жилплощадь не собирается, он немного успокоился и почти доброжелательно сообщил:
— Вера Семеновна на кухне обед оставила. Но учтите: только на одну персону…
Фрейман вскоре ушел, оставив меня наедине с Виктором и «обедом на одну персону».
— У тебя мало что изменилось, — сказал Виктор, с любопытством оглядывая комнату. — А я был здесь последний раз в конце девятнадцатого… Та же кровать, та же кушетка, та же пыль…
— Что же ты хочешь? И тогда женской руки не было, и теперь нет.
— Вера не в счет? — улыбнулся Виктор. — Бабьего в ней мало, это верно. Мужик в юбке. Но тут не поймешь, что хуже, что лучше. Я к себе домой на цыпочках вхожу, чтобы грязь не нанести. Тоже не сахар. Жена попалась чистюля из чистюль: половички кругом, на полу соринки не найдешь, кострюли так надраит — что тебе зеркало…
— Давно женат?
— Два года. Сразу после демобилизации расписался. Уже сыну год. Как видишь, зря время не терял…
— В общем, все сбылось?
— Не-ет, Саша, — пальцем покрутил Виктор перед моим носом. — Ты меня на слове не лови. У меня к жизни счет большой. Я еще многое от нее получить хочу.
— Все жадничаешь? — поддразнил я.
— Жадничаю, — подтвердил Виктор. — Здорово жадничаю. На рабфак хочу. Инженером хочу стать. Хочу такое открытие в науке сделать, чтобы мое имя после мировой революции во всех, какие ни есть, странах знали. Вот чего хочу. И это еще не все. Хочу и внуков своих увидеть, и правнуков, посмотреть, в каких они городах жить будут, послушать разговоры их, поглядеть на дела их…
— Сто лет жизни хватит?
— Давай сто, если больше жалко, — хохотнул Виктор и спросил: — Пишешь в газеты?
— Времени нет.
— Как это нет? Ты, Саша, в будущее смотри. Работник уголовного розыска не профессия, а нэп — дело временное. Мне Савельев как-то про червяков таких рассказывал — планарий. Если этой пакости есть не давать, она сама себя жрать начинает. Так сейчас и нэпманы. Я на этом деле сижу, знаю. А кончится нэп — преступному миру крышка. Куда ты тогда без специальности подашься? А ведь у тебя способности к литературе… Хочешь, с одним парнем-газетчиком сведу? Есть у нас тут такой Валентин Индустриальный. Он тебя быстро натаскает.
Виктор посмотрел на стенные часы и заторопился:
— Ну, это разговор долгий. Отложим до следующего раза, а то мне пора, опаздываю.
Мне хотелось дождаться Веры. Но она позвонила, что «зашивается с работой» и будет дома только вечером.
Сколько я ее помнил, она всегда «зашивается». Это у нее было такой же укоренившейся привычкой, как и тяга к нравоучениям.
Сидеть одному в квартире не хотелось. Я извлек из саквояжа свое более чем скромное имущество, побрился и отправился в розыск.
Виктор говорил, что Медведев будет сегодня целый день на совещании в административном отделе. Но, видимо, совещание отменили. Во всяком случае, секретарша Медведева сказала, что Александр Максимович у себя, но вряд ли сможет меня принять. Слово «принять» прозвучало внушительно. И где только эта курносая пигалица его подцепила!
Изменились времена. Раньше у Медведева не было секретарши, и никому не приходило в голову, что она когда-нибудь понадобится. И приемной тоже не было. В восемнадцатом году здесь обычно ночевали ребята из боевой дружины, и в том углу, где теперь стоит стол, навалом лежали шинели, матросские бушлаты и стеганки.
Пигалица села за старенький «Ундервуд». Печатала она вроде меня: медленно, тщательно прицеливаясь пальцами в клавиши машинки. В общем, не печатание, а стрельба по движущейся мишени.
— Может быть, все-таки скажете обо мне Александру Максимовичу?
Пигалица не успела ответить. Дверь из коридора с треском распахнулась, и в комнату влетел Сеня Булаев. Увидев меня, он опешил, но тут же заорал:
— Сашка, ты откуда? Из Питера? Молодчага, нечего там киснуть! Ну, дай тебя пощупать! — Он схватил меня за плечи, завертел, как куклу.— Какой парень, Шурочка, а? Хоть в гвардию правофланговым! Смотри не влюбись!
Когда Булаеву надоело меня вертеть, он толкнул меня в кресло, а сам сел верхом на стул.
— Ну, гроза петроградских налетчиков, какую тобой дырку Максимыч затыкать собирается? В секретной части служить будешь, у Сухорукова? — Я пожал плечами. — Все ясно, — догадался Сеня. — Шурочка не пускает? Сейчас устроим…
Пигалица, с любопытством прислушивавшаяся к разговору, робко сказала:
— Да не примет он его…
Но на Сеню это не произвело никакого впечатления.
— Шура, быстро! Ты что, русского языка не понимаешь? Шура!
— Ох уж этот Булаев! — вздохнула секретарша и отправилась к Медведеву.
Когда дверь за ней закрылась, Сеня сказал:
Ознакомительная версия.
