— Правильно тут за шоферов говорили, — начал он, — что они геройские люди. Конечно, не как летчики, скорость у них не та, но все-таки и у них в жизни бывают всякие моменты. В прошлом месяце на верхней дороге бензовоз с обрыва загремел и завис над пропастью на сосенке. Как она, бедная, его удержала, уму непостижимо. А шофер в кабине сознание потерял. Другой, который сзади шел, полез к нему. Дверцу открыл, тросом обвязывает, а сосенка уже на двух корешках, считай, держится, вот-вот оба с машиной вниз загремят, а там — метров шестьдесят до дна, если не больше. А он обвязывает, вниз не глядит. Гарбузов его фамилия. Не с нашей автобазы, но это, я считаю, значения не имеет. Обвязал, выцарапался на дорогу и вытащил товарища. Вот какие бывают моменты в жизни шоферов.
Выступающий помолчал, глядя в зал, словно вспоминал что-то. И зал, затаив дыхание, ждал, когда он вспомнит.
— А то бывает, — качнул он черноволосой головой, — кончится бензин или обломаешься, ну, конечное дело, загораешь на дороге. А мимо едет такой же, как ты, шоферюга и не остановится. Бывает так?
Из зала отозвалось несколько голосов:
— Бывает.
— Редко, но бывают и такие моменты в нашей жизни, — продолжал оратор. — Отрицательные, я скажу, моменты. Как его назвать, такого подонка?
— Подонком и назвать, — охотно ответили из зала.
— Согласен, так его и будем называть, если встренется он нам на дороге, — усмехнулся черноволосый. — Или вот еще пример. Был я сегодня на суде. Судят бывшего шофера Чижова Николая, он у нас на автобазе работал. Купили ему папа с мамой ружье, сначала духовое, потом настоящее охотничье, ходил он, на всех эти ружья наставлял, игрался. И доигрался — застрелил товарища, Володьку Спицына, тоже, наверное, знаете, работал у нас в мастерских… Тут сегодня, я вижу, много молодежи, так я вам вот что хочу сказать: уважать надо друг друга, как товарищ товарища, из беды выручать, а не то что некоторые — ружьем в живот тыкать или еще какое хулиганство делать. Будем уважать и крепить шоферское товарищество, тогда и план выполним, и народ нам скажет спасибо. Вот я как думаю.
И пошел в зал под аплодисменты.
После выступлений объявили перерыв. Вернулся из президиума Костырин.
— Как вам? — спросил он.
— Слушал с интересом, — ответил Андрей Аверьянович.
— И на дело Чижова был комментарий, по-моему, толковый.
— Весьма. Оратор зрил в корень.
— Иронизируете?
— Отнюдь. Говорю вполне серьезно.
Они вышли в фойе.
— Я, пожалуй, пойду, — сказал Андрей Аверьянович.
— Наскучило?
— Нет, я вам благодарен, что привели меня сюда. Смотрел и слушал с интересом. Одно только огорчает.
— Что именно?
— Не вижу я тут никого из тех молодых людей, что прошли у нас свидетелями по делу Чижова. А ведь большинство из них работают на автобазе или около, живут в том же, как вы изволили выразиться, микрорайоне.
— Да, их что-то не видно, — согласился Костырин, — а жаль.
— Очень жаль. Руководители автобазовского комсомола, кажется мне, допускают тот же просчет, что и деятели антирелигиозного фронта. Те читают лекции, как правило, для неверующих, верующие не ходят на лекции. Так и здесь — нет на вечере тех, кто больше всего нуждается в общественном воздействии и воспитании. Благополучных ребят, которыми можно гордиться, конечно, большинство, но и те, неприкаянные, из бывшего Волчьего тупика, ныне именуемого Вторым автобазовским, тоже члены нашего общества, не так ли?
— Так, разумеется. Тут что-то надо предпринимать. А что — сразу не придумаешь.
— Сразу-то и не надо.. Нужно всегда, постоянно. Ныне и присно, и во веки веков….
— Аминь, — усмехнулся Костырин.
— Аминь — это, насколько я помню, восклицание финальное, а тут финала быть не может… Ну, еще раз спасибо и — разрешите откланяться.
— А то остались бы: самодеятельные артисты доставят вам удовольствие, есть весьма даровитые.
— Не сомневаюсь. Но мне надо еще подумать над своим выступлением, завтра суд, видимо, закончится.
— Приду вас послушать: завтра во второй половине дня я свободен.
— Милости прошу.
Костырин проводил Андрея Аверьяновича до дверей и с чувством пожал руку на прощание.
Допрос Клавдии Михайловны Чижовой подходил к концу. Стояла она перед судейским столом усадистая, оплывшая книзу, сзади очень похожая на свою мать. Андрей Аверьянович видел ее лицо, сухоносое, с выщипанными бровками, уже тронутое морщинами. Она не смотрела ни влево, ни вправо, не оглядывалась назад, спиной чувствуя осуждающие взгляды.
На вопросы Клавдия Михайловна отвечала уклончиво, когда уличали ее во лжи, начинала злиться, но, видимо вспомнив, где она находится, сникала.
— Почему же вы ни разу не выслушали соседей, которые приходили жаловаться на хулиганские выходки вашего сына? — спрашивает народная заседательница.
— А потому что напраслину на него возводили, что бы кто ни сделал во дворе, все на него, такую моду взяли.
— Но ведь они по делу жаловались, — старается убедить Клавдию Михайловну заседательница, — стрелял в девочек не кто-нибудь, а ваш сын.
— За это нас оштрафовали.
— В соседку вашу, — заседательница называет фамилию свидетельницы, рассказавшей, как возле нее в ствол дерева ударилась пулька, — тоже стрелял.
— Это надо доказать, что он стрелял. Может, и не он.
— Никому-то вы не верите, никого не уважаете, — говорит заседатель осуждающе, — и вот вам результат.
— Я должна всех уважать, — в голосе у Клавдии Михайловны слезы, — а меня никто? Всякие сплетни про меня распускают, воровкой крестят и по-всякому, а я их уважай? Пусть они меня попервах уважают, а потом я их…
— Вы предлагали взятку Ивану Соколову, — спрашивает судья, — за то, чтобы он сказал, будто выстрел был случайный?
— Не предлагала.
Судья листает дело, находит показания Вани Соколова.
— А он утверждает, что под вечер, в день убийства, вы его вызвали из дома и уговаривали дать показания, которые бы смягчили вину Николая Чижова, вашего сына, и обещали хорошо отблагодарить.
— Брешет, — лицо Клавдии Михайловны становится жестким и непреклонным, — ничего я ему не обещала.. Просила говорить правду, как было, лишнего на Николая не наговаривать.
— А почему он стал бы наговаривать?
— Мало ли почему. Чтобы засудили Николая.
— Кто же в том заинтересован, чтобы засудили вашего сына?
Клавдия Михайловна сделала движение, будто хочет повернуться влево, где сидят Спицыны, но не повернулась.
— Есть такие, — она смотрит в пол, и мелкие морщины на ее лице деревенеют. Сейчас она очень похожа на бабку Семеновну.
Ваню Соколова сержант пригласил вслед за Клавдией Михайловной. Он подтвердил свои прежние показания:
— Да, обещала отблагодарить и просила не говорить на Николая лишнего.
— Не говорить лишнего или сказать, что выстрел был случайный? — уточняет судья.
— Не говорить лишнего, — повторяет Ваня.
В задних рядах, где сидит молодежь, кто-то прыскает в кулак: Ваня и здесь вызывает у них смех, хотя ничего смешного не говорит.
— Расскажите, как это произошло, — предлагает судья.
— Ну, вышел он из дома…
— Нет, нет, — говорит судья, начните пораньше. Как вы оказались возле дома Чижовых?
— Ну, как, пришел к Николаю, мы собирались в этот день поехать купаться.
— Кто «мы»?
— Николай, я и Володя Спицын.
— Итак, вы пришли…
— Я пришел, а Володька уже там, сидит на старой кровати. Я опросил: «Где Николай?» Он говорит: «Сейчас выйдет». Я сел рядом. А Николай из окна выглянул в это время…
— И наставил на вас ружье, — подсказал судья.
— И заставил ружье.
— Потом?
— Потом он вышел из дома. С ружьем. Сказал: «Пойдем на гору постреляем, а после поедем купаться».
— Значит, и Спицын собирался с вами идти, а потом ехать купаться?
— И Спицын.
— Они не были в ссоре, Владимир Спицын и Николай Чижов?
— Да нет, не были.
— Были! — выкрикнул Спицын-старший. — Были в ссоре, и ты не выгораживай своего приятеля.
Судья постучал карандашом по графину, призывая Спицына к порядку.
— Так как же, были они в ссоре или нет? — обратился он к свидетелю.
Ваня пожал плечами.
— Мы и перед этим втроем ездили купаться, никакой ссоры не было.
— А раньше, зимой?
— Зимой не знаю, мы редко собирались.
— Почему?
— Холодно, а из подъезда стали гонять: шумите, говорят, мешаете.
— Что же было дальше? — продолжал судья. — Николай Чижов вышел из дома с ружьем.
— Вышел с ружьем, переломил его и заложил в стволы патроны…
— И запер стволы?
— Нет, так и оставил открытыми и подошел к нам.
— Как он держал ружье?
— Под рукой, стволами вниз. Подошел и стал против Володьки.
