Подполковник сгреб со стола записывающее устройство и наушники и швырнул все это в портфель.
— Это просто недоразумение, — спокойно сказал он Чернявому. — Я с этим разберусь.
Он резко поднялся из-за стола, но тут Чернявый положил ему на запястье свою холодную бледную ладонь.
— Я не советую вам с нами шутить, — произнес он негромким, шипящим голосом.
Подполковник спокойно стряхнул с запястья руку Чернявого и так же спокойно ответил:
— Я не собираюсь с вами шутить. Ошибку я исправлю. Если, конечно, это будет в моих силах и возможностях.
— Постарайтесь, любезный, постарайтесь. Иначе…
— Можете не продолжать, — оборвал Чернявого подполковник. — Как только дело будет доведено до конца, я свяжусь с вами.
Данилов развернулся и, не прощаясь, направился к выходу из кафе. Всю дорогу до выхода он чувствовал спиной пристальный, буравящий взгляд Чернявого. Зайдя за угол, Данилов на мгновение остановился и вдохнул полной грудью прохладный воздух улицы, словно только что выбрался из землянки или из погреба.
Собрание «братства» проходило на даче у банкира Шаховского. На повестке дня стоял всего один вопрос.
Шаховской поднялся со стула и откашлялся. Шум утих.
— Коллеги, друзья! — обратился он к присутствующим. — Я рад видеть вас всех здесь. Вы знаете, с каким глубоким уважением и с какой симпатией я к вам отношусь. Надеюсь, что ваши чувства ко мне того же свойства. — Он вновь откашлялся. — Мы знаем друг друга с юности. Когда-то все мы, тогда еще совсем мальчишки, поклялись друг другу в верности. Мы поклялись поддерживать друг друга. Поклялись не забывать своих товарищей, как бы высоко мы ни взлетели. А… — Шаховской обвел коллег цепким взглядом. — …А взлетели мы очень. высоко. Как это получилось? Очень просто. Мы помогали друг другу. И мы доверяли друг другу. Теперь все мы занимаем высокое положение в обществе. Я говорю это без бахвальства, потому что от нашей работы, от наших позиций и убеждений, в конце концов, от нашей уверенности в своей правоте зависит жизнь страны.
Шаховской выдержал паузу, собираясь с мыслями, и продолжил:
— Некоторое время назад мы с вами приняли важное для нас всех решение. Мы приняли решение оказать поддержку Алексею Лобанову. Мы давно знаем Алексея и уверены, что он станет достойным Президентом России. Должен сказать, что нами двигали отнюдь не шкурные интересы. Хотя думать о собственной выгоде — это вполне нормально для любого человека. И мы, конечно, не исключение. Мы…
— Лева, давай короче, — негромко произнес министр печати Полянин, нетерпеливо взглянув на наручные часы.
Шаховской чуть прищурился, кивнул:
— Хорошо, Георгий Викторович, я попытаюсь. Коллеги, мы сделали ставку на Алексея Лобанова, потому что ясно себе представляем, куда может привести страну политика, которую ведет Панин. Его некомпетентность, вялость, неумение вести диалог с представителями бизнеса и властных структур — ни для кого уже не секрет. И… — Шаховской осекся, взял со стола стакан с соком и сделал несколько больших глотков. Поставил стакан на стол и, вздохнув, продолжил: — Мне тяжело говорить о том, что произошло, но я должен это сказать. И я должен узнать ваше мнение. А дело, собственно, вот в чем. До нас дошли сведения, что небезызвестный вам всем Матвей Кожухов пошел на сговор с ФСБ. Он записал свои разговоры с Алексеем Лобановым на пленку и передал эту пленку Пантелееву. Короче говоря, наш с вами замысел для Президента больше не секрет.
Мужчины, до сих пор с напряженным вниманием слушавшие речь Шаховского, заговорили все разом:
— Как он мог?
— Негодяй!
— Подлец!
— Какого черта он это сделал?
Шаховской стоял со скорбным видом, опустив голову и задумчиво разглядывая белоснежную скатерть. Выждав положенное для нагнетания страстей время, он снова поднял взгляд на коллег и сказал:
— Я понимаю, что вы сейчас чувствуете, друзья. Мне было нелегко об этом говорить, но… — Он слегка пожал плечами: — Что случилось, то случилось.
Гомон снова стих, и в наступившей тишине голос министра печати Полянина прозвучал резко и отчетливо.
— Эта сволочь поставила нас в сложное положение, — сказал министр.
Шаховской кивнул:
— Да, Георгий Викторович. И это еще мягко сказано. — Он повернулся к Кускову: — А ты что думаешь, Антон Сергеевич?
Кусков криво усмехнулся:
— Думаю, что теперь наши с вами головы полетят, как тополиный пух по весне. Если, конечно, он и в самом деле записал все эти разговоры. Насколько точны сведения?
— На сто процентов, — сказал Шаховской.
В комнате снова поднялся гомон. Банкир подождал, пока гомон утихнет, обвел присутствующих взглядом и спросил:
— Что будем делать, друзья?
— У нас есть возможность добыть эти пленки? — спросил замминистра Бакунин.
Шаховской усмехнулся и кивнул:
— Да. В ФСБ есть человек, который может изъять пленки и передать их нам. Зовут его подполковник Данилов. Разумеется, информация, которую мы получили от этого человека, равно как и само изъятие, стоит денег. Я… взял на себя смелость заплатить этому человеку. Сумма была не настолько большая, чтобы обсуждать ее. Тем более что в эту сумму входит также и информация, которой мы располагаем на данный момент.
— Так пусть изымет!
— Пленка должна быть уничтожена!
— С этим надо покончить!
Шаховской поднял ладонь и сделал успокаивающий жест.
— Разумеется, вы правы. Но… Вы ведь прекрасно понимаете: то, что Матвей Кожухов дает показания в ФСБ, — это полбеды. Беда будет, когда он выступит со своими разоблачениями в прессе и на телевидении. Он популярен в народе. Ему верят. Как ни прискорбно, но это факт.
— Негодяй!
— Паскудник!
— Предатель!
— Тихо, тихо. — Шаховской вновь поднял ладонь, призывая коллег к спокойствию. — Мне понятны ваши чувства. Но сейчас мы с вами должны решить, что нам делать. Как нам поступить? Я хочу услышать ваше мнение. — Шаховской опустил руку и взглянул на министра печати Полянина: — Ты как считаешь, Георгий Викторович?
— Мы не можем допустить огласки, — Сухо ответил Полянин. — Мы должны пресечь распространение информации любыми методами. Вплоть до самых жестких.
Шаховской повернулся к Бакунину.
— А каково твое мнение?
— Я за жесткие меры, — коротко ответил Бакунин.
— А конкретней?
— Кожухов — слабое звено. А слабое звено, как правило, устраняется. Иначе будет сбой во всей цепи.
— Что ж… — Шаховской задумчиво почесал пальцем подбородок. — Я уверен, что все вы разделяете это мнение… Но на всякий случай давайте проголосуем. Понимаю, как это глупо и неуместно, но другого способа подтвердить свою позицию ни у кого из вас… из нас нет. Итак, тех, кто поддерживает идею о физическом устранении… э-э… носителя опасной информации, я прошу поднять руку. — Шаховской обвел гостиную взглядом и удовлетворенно кивнул: — Единогласно. — Он вздохнул: — Видит Бог, у нас нет другого способа. Кожухов знал, на что шел, когда предавал нас. Итак, друзья, решение принято, осталось обсудить финансовую сторону проекта.
В тот же вечер Чернявый позвонил Данилову.
— Я переговорил с руководством, — сказал он. — Руководство считает необходимым устранить саму причину утечки информации. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Да.
— Вы… возьметесь?
— Это зависит от суммы, которую вы готовы предложить.
— Понятно. Э-э… пятьдесят. Вас устраивает эта цифра?
— Нет.
— Тогда шестьдесят. Увы, но это все, что я могу предложить.
— Я согласен.
— Вот и отлично. В таком случае — приступайте. Как только дело будет подготовлено, сообщите мне номер счета, на который нужно будет перевести указанную вами сумму. До свидания.
— До свидания.
Данилов положил трубку на рычаг.
Подполковник сумел встретиться с Владимиром Дементьевым лишь поздно вечером. Майор Дементьев был слегка нетрезв, что было для него не совсем обычно.
Риты в квартире не было. В последнее время она часто уходила из дома, не сообщая мужу, куда идет. Поначалу это страшно бесило майора, но потом он смирился. А что прикажете делать? Бить жену? Орать не нее? Тогда она просто уйдет и не вернется. Постепенно обида и ярость Дементьева превратились в тихую, безысходную грусть, разбавленную щемящей тоской.
Данилов заговорил с ним строгим, но ровным голосом:
— Владимир, пленка, которую ты передал мне, пуста. Что случилось?
Вместо ответа Дементьев рассмеялся.
— Пуста! — проговорил он сквозь смех. — Не-ет, товарищ подполковник, она не пуста! «Вечер трудного дня» — великий концерт! Неужели вы не получили удовольствия?
