Ознакомительная версия.
– Где? – Между лопатками у Степушкина стало мокро.
– В подвале? Не прикидывайся, что не понимаешь! – Глаза ее теперь сделались непроницаемо черными, и из самой глубины этой черной бездны вдруг засквозило холодом. – Жора-а! А ну глянь на меня! Ты что, деньги здесь прячешь?
– Почему сразу деньги? – запаниковал Степушкин. – С чего ты взяла, что деньги?
– Но они же у тебя есть, ты сам сказал, что можешь любой мой каприз выполнить, если я соглашусь выйти за тебя, ну?
– Могу... Выполнить... – через паузу выговорил он и сразу подумал, что согласия-то она своего так и не дала, а вот насчет денег вынюхивает. На душе сделалось подло. – И выполню, если выйдешь. Но... Денег здесь нет!
– А где они?
Она спросила будто бы так – походя, будто и не таилось никакого интереса в ее вопросе, будто помощи ради, а не во вред, а ему сделалось еще гаже, чем прежде.
– В банке деньги, Ляля, где же еще! – воскликнул Степушкин с фальшивым смешком. – Неужели в банках с огурцами закатаны? Смеешься, что ли?
– В банке так в банке. – Она отвернулась и начала наматывать на руку обнаруженный кабель. – Это даже лучше. А то видишь, что творят-то... Но это точно ублюдок Феклы, больше некому. Больше тут гениев отродясь не водилось. Я прессу регулярно просматриваю... Но вот как... Слушай! Я, кажется, поняла!
Степушкин растерянно моргал, старательно тесня Ляльку вверх по ступенькам, к выходу из подвала. Вдруг молодым зрением своим углядит тот самый кирпич, который он не так давно вытаскивал, когда содержимое тайника своего проверял? Вдруг увидит, что самый краешек его не очень ровно лежит и цементной кромки на нем нету, оттого он не так плотно, как остальные, прилегает? Он-то увидал, чего же ей не увидеть.
Он почти не слушал ее складных рассуждений по поводу того, каким образом могла антикварная вещица очутиться в руке убитой Маши Углиной. Хотя хорошо рассуждала, бестия, логично.
Будто малый этот – сын почтальонки – дружил с дочкой погибшей. И сама Лялька не раз видела их вместе и в их селе, и здесь, когда приходила или приезжала на редкие свидания к Степушкину. У гения этого мотоцикл был, так вот он на нем между деревнями и мотался, как дерьмо в проруби.
– Как ни гляну, он возле магазина отирается. Все с Маринкой лясы точит. Та прямо от него без ума. Такой, говорит, умненький мальчик. Такой вежливый, такой талантливый. Все, мол, к Сашке Углиной клинья подбивает, а та нос воротит. Только, видать, не очень-то она воротила, раз вещица, украденная у тебя, у мамаши ее убитой в руке очутилась.
Степушкину наконец удалось самому выбраться из подвала и Ляльку увести. Он запер дверь, снова вернув на место замок. Подхватил Ляльку под локоток и повел в кухню. Теперь, когда тот самый тайный кирпич в кирпичной кладке не мозолил ему глаза и не заставлял судорожно сглатывать, он мог и послушать, о чем думает его молодая любовница.
– Ты-то что думаешь по этому поводу, Жора? – ткнула она его локотком в бок и поспешила высвободить руку. – Чего вспотел-то так?
– Вспотеешь, – жалостливо отозвался он, рухнул без сил на стул у стола. – Слежку тут местные хакеры за мной организовали, а я как дурак... Думаешь, серьезно, меня вчера эта толстомясая снотворным опоила?
– А чего тут думать-то?! Тут и коню понятно, что раз не слыхал ты, как тут плинтуса твои с притолоками трещали, значит, спал как убитый. А ты разве так обычно спишь? Ты спишь, Жора, чутко. Это я тебе точно говорю.
Лялька стояла возле стола, воинственно уткнув кулак в бок. Смотрела все время куда-то поверх его головы, будто размышляла о чем-то, не имеющем к нему никакого отношения. Да и говорила скорее с собой, чем с ним. Мысли вслух, что называется.
– Сначала они обчистили твой тайник в пристройке. Понаблюдали и обчистили. А теперь... – продолжала она бормотать, постукивая в такт словам вторым кулачком по столу. – Кстати, а с чего этот гений вдруг именно к тебе прицепился? Почему решил установить свои гляделки именно в твоем доме, а не в чьем-то еще?!
– А ты уверена? Может, тут вся деревня под присмотром, – резонно заметил Степушкин и вдруг снова захотел выпить.
Все происходящее с ним в последнее время после долгих спокойных лет казалось ему кошмаром куда большим, чем тюрьма. Там все было просто и понятно. Он сам вор. Вокруг него такие же воры, убийцы, хулиганы, наркоманы. Путевых людей, включая охрану, не было и быть там не могло. Волчья стая, одним словом. И законы там были волчьими. И жить по ним он привык: тихо, не высовываясь, не суетясь особо, но и не шестеря без надобности.
А тут – на воле – что?! Тут как жить прикажете?! Тут же кругом положительные уважаемые люди, дети! По каким правилам к ним приспосабливаться? По каким законам жить?!
Если все изложенное Лялькой правда, то выходит, что он жил под наблюдением все последнее время. Его прослушивали, всю его жизнь просматривали. За ним следили! Выследили, обокрали. Показалось мало. Решили, что у него есть что-то еще. Полезли в дом теперь.
– Суки! – зашипел вдруг Степушкин и грохнул опустевшей чашкой, налил себе в обе и залпом по очереди выпил. – Какие суки эти достопочтенные граждане!
– А то! – поддержала его Лялька, вдруг расчувствовалась, подошла к нему, погладила по голове, как маленького, поцеловала в макушку, прошептала: – Ты не переживай, чего ты? Если деньги в банке, то бояться нечего.
Бояться нечего?! А то, что он тихонько таскал в дом ворованные вещи, пользуясь ночной теменью, и расставлял их потом и развешивал по дому, это как? Может, и никак, если быть уверенным, что чьих-то посторонних глаз это не коснулось.
А как быть уверенным, если проводами весь дом опутан?
– Ты не переживай, Жора. Я знаю, что надо делать.
– Что? – Он поймал ее ускользающую руку, Лялька вдруг резко засобиралась. – Ты куда?
– Вернуться мне надо, Жора. Домой надо вернуться. С участковым нашим надо переговорить.
– Нет! – заорал он неестественно высоко и громко. – Не смей к ментам соваться!
– Почему это? – Лялька встала в дверях, тряхнула волосами, выпятила настырно подбородок. – Ты чего не понял ничего, да?!
– Что я должен понять? Что ты к менту вашему пойдешь молодежь сливать?
– А хотя бы и так, ты что против?
– Против!
– Будешь сидеть и ждать, когда они снова тебя напоят снотворным, уложат спать и тем временем по всему твоему дому камер наставят? А потом... Ты разве не понимаешь, что это не только кража! Это ведь еще и убийство!
– К-какое убийство?
Он вдруг начал заикаться, как иногда бывало на допросах у следаков. Когда на него пытались давить, навешать много лишнего, а он не соглашался, его путали, смущали, он пугался и не знал, что делать. И себе не навредить бы, и перед братвой не обделаться, на тюрьме не простят. А менты давят и давят, давят и давят.
И Лялька теперь тоже давит на него. Чего-то хочет, а он никак не поймет.
– Какое убийство? Так до сих пор не нашли, кто Машку убил, а потом следом и Таньку. А убили-то наши ребятки, по всей видимости. Ограбили тебя, Машка нашла, наверное, у девки своей цацки, предъявила ей. Та своего друга подговорила, он ее на берегу пруда и того, удушил. А перед этим Машка у Таньки, болтают, была. Морду ей расцарапала в кровь. Ругались они. Может, Машка чего и брякнула в сердцах. Потом... Потом что было? – Лялькин пальчик постучал по переносице, глаза снова смотрели в никуда. – Потом Танька отсиживалась где-то, кто говорит, что в городе была, кто что в доме своем прятала морду свою расцарапанную... Не любила я цыганищу эту! Противная стерва!.. Так вот она перед своей смертью к Сашке-то как раз и ходила.
– А кто это Сашка?
– Вот балбес, а! – всплеснула руками Ляля. – Саша – это родная дочь погибшей Машки. Она же хорошая знакомая хакера нашего, может, и спят уже давно, кто знает! Это она по деревне ходит, гордая вся такая. Сейчас вон вообще не видать, куда-то смылась. Как Таньку нашли убитой, так Сашка на третий день куда-то и срулила. Точно они убийцы, больше некому! Недаром Степаныч бумаги такие готовил...
– К-ка-а-кие бумаги, к-ка-а-кой Степаныч??? – Ему сделалось худо, затошнило от наливки, и перед глазами круги поплыли, большие такие, радужные, как в детской игрушке.
– Степаныч – это наш участковый. Павел Степанович Бабенко. Он после Машкиной смерти приходил ко мне в школу и просил бумаги помочь напечатать. Так вот в них конкретные подозрения им высказывались по поводу причастности к Машкиному убийству ее дочери. Понял теперь? – Она снисходительно хмыкнула, потрепала его по щеке и начала натягивать мокрые туфли. – Пойду я... А ты тут осторожнее смотри, кому зря не открывай.
Толку-то в его запорах, грустно подумал Степушкин, закрывая за ней дверь. Решетки надо было на окна да двери толстые железные, тогда можно было бы пересидеть денек-другой. Да и так все равно выкурили бы, если бы захотели.
Вот ведь, никогда не думал, с какой стороны беда нагрянет. Своих боялся, от ментов прятался, а тут детки, будь они неладны!
Ознакомительная версия.
