Ознакомительная версия.
Первой поняла, что прежняя жизнь кончилась, Вера. «Из опального их положения она смогла извлечь выгоду, которую можно оценить только с годами, – заметила Лариса. – Вера родила Щербаню сына».
Молодого отца это воодушевило, он брался за любую работу, но относительно без проблем мог заработать деньги только на сдельщине подсобным рабочим булавинского горнообогатительного завода. Даже попытки выехать в дальние села с концертами – Щербань прекрасно читал Гоголя и Чехова, – как правило, срывались.
Наконец главреж сказал Щербаню недвусмысленно – в ответ на прямой вопрос, но наедине и на открытом воздухе: «Старик, ты же знаешь, даже если я теперь дам тебе роль в своей постановке (после „Звонка“ о „Носорогах“, естественно, можно было не заикаться – Щербань вообще не получил больше ни одной постановки), ты в ней не сыграешь. Потому что самой постановки не будет. То же и с Верой, если не хуже. Так что один вам от меня совет: уезжайте отсюда. С Манаевым вы не договоритесь, этот кот оскорблен до самых черных глубин своей, так сказать, материалистической души, а в его подчинении столько мальчиков в синих погонах, которым надо для продвижения по службе особо проявлять бдительность на идеологическом фронте, что в покое все они вас не оставят долго. Так что – уезжайте и молите Бога, чтобы Манаев не послал вслед за вами наводку коллегам, бдящим на вашем новом месте жительства».
Так или иначе, семья из города уехала в Ростовскую область, потом перебрались в Тюменскую… Лариса некоторое время переписывалась со Щербанем, потом письма от него перестали приходить, а через несколько лет она узнала, что с Верой они разошлись.
Потом, уже в годы перестройки, Щербань поставил две яркие постановки – Островского и Ростана – на малых сценах в Москве, взялся за третью – все тех же «Носорогов» с группой актеров из разных ленинградских театров – и умер внезапно от сердечной недостаточности после одной из репетиций.
– Это сейчас говорят: острая сердечная недостаточность, – заметила со вздохом Лариса, – а ведь в русском языке есть более точное по сути определение: разрыв сердца. – Да. Манаев здравствует, – продолжила она. – Постарел, конечно, но иной раз думаешь, что теперь у него власти больше, чем прежде, при коммунистах. Ну кто он был тогда? Партийный работник, направленный на укрепление КГБ в хрущевские времена. Конечно, несмотря на их партийную дисциплину, впрочем своеобразную, власти имел немало. Как они «контору» укрепляли, понятно каждому из нас…
Здесь Гордеев вновь восхитился абсолютному прямодушию этой женщины, которой было ровным счетом наплевать на то, имеет ли какие-то родственные отношения ее собеседник с людьми, причастными к этой ненавистной для нее организации. Господин адвокат таких родственников не имел, однако ему стало не очень уютно. Впрочем, мог ли он утверждать, что его мягкая оппозиционность по отношению к прежней власти была более справедлива, чем непримиримость Ларисы?!
Ведь она напомнила о том, на что он как-то не обратил особого внимания, хотя для юриста это был явный прокол. Еще на XXII съезде прожженный чекист Шелепин говорил о том, что в условиях преодоления культа личности – как красиво, как жизнеутверждающе звучит – органам безопасности надо сосредоточиться на профилактической работе, не только расследовать уже совершенные преступления, но главным образом предупреждать их.
Однако понятно, что в профилактике по идеологическим признакам – необозримое поле для всяческих злоупотреблений. Ведь всегда можно сказать, что человек, который сегодня читает иностранные газеты, назавтра захочет читать то, что включено в запретительные списки. То ли народ, то ли поэты-халтурщики в жанре актуальной сатиры мигом откликнулись гениальным двустишием: «Сегодня – сигареты „Кент“, а завтра – вражеский агент». История Щербаня и Ковригиной – лишь одна из тысяч, когда жизненные судьбы без вины виноватых ломались без суда и следствия.
Как была убеждена Лариса, именно на такой своеобразной «профилактике» идеологических преступлений сделал карьеру Манаев, дослужившись к началу перестройки до звания генерал-майора госбезопасности, то занимая кресло в руководящем кабинете «конторы», то вновь становясь партийным функционером.
Правда, в годы перестройки его к тому времени уже немалый возраст помешал ему подняться выше и дальше по ступеням власти, но он очень предусмотрительно смог перевестись в Булавинск на должность зампредгорисполкома, откуда вдруг перекочевал как бы в бизнесмены, став директором Дома быта, который быстро был превращен в товарищество с ограниченной ответственностью. Одновременно в Булавинске был создан Фонд поддержки отечественных предпринимателей и производителей, во главе которого также встал Манаев.
Новую власть трясло не меньше, чем коммунистов накануне, политические фигуры исчезали с исторической арены столь же быстро, сколь неожиданно появлялись на ней. 27 августа 1991 года главой администрации Усть-Басаргинской области был назначен Карл Иванович Еремеичев, о котором Лариса Матвеевна сказала кратко: допускаю, ветеринаром он мог быть и хорошим, но при чем здесь люди?
Дело в том, что Еремеичев после окончания сельхозинститута начинал как ветеринарный врач, потом работал директором межрайонной ветеринарной лаборатории, откуда и был взят на партийную работу. Здесь он дослужился до секретаря обкома, затем уже в девяностом году был избран председателем облисполкома. Своим выдвижением Карл Иванович был обязан вовремя посланной – то есть до падения ГКЧП – телеграмме в поддержку «действий Президента РСФСР по восстановлению конституционного порядка».
Его заверения при вступлении в должность в том, что он предпримет решительные действия для продвижения области по пути радикальных экономических и политических реформ, его призывы к консолидации всех политических и общественных движений для этих самых реформ проведения так и остались словами.
Что мог, он сделал – наладил в области производство хорошей водки, впрочем быстро погубленное вытеснившим его Татюшкиным, – а кроме того, добился ремонта и реставрации в старом Усть-Басаргине центрального Успенского собора и приложил немало напрасных усилий, добиваясь, чтобы область была объявлена офшорной зоной. Во всем другом, как, впрочем, и в последнем своем деянии, он остался каким-то буколическим мечтателем, которому противопоказано появляться в городах, не то что руководить промышленной областью.
Впрочем, Татюшкин, также ходивший в советское время в секретарях обкома, получил от побежденного им на выборах Еремеичева неплохое наследство. Тот демократизировал власть настолько, что во всех кабинетах случайных людей не было. Все свои, «товарищи», даже в обновленном Успенском соборе на Рождество и Пасху встречались почти так же, как не так давно встречались на партийно-хозяйственных активах.
Впрочем, Всеволод Филиппович Татюшкин не принадлежал к тем губернаторам, которые не возражали, чтобы их область причислили к так называемому «красному поясу». Свой партбилет он хранил, как и в старые времена, в сейфах тех кабинетов, которые доводилось занимать, но связей с коммунистами-зюгановцами, равно как и с другими фракциями, осколками КПСС, Татюшкин не поддерживал.
Он не уставал подчеркивать, что принадлежит к руководителям-прагматикам# , что стоит над партиями и объединениями, что его цель – восстановление, с последующим преумножением, народного благосостояния.
Не раз повторял он заезженную в последние годы фразу Столыпина: «Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия», хотя любому, прилежно прочитавшему даже школьный курс истории, было понятно, что деятельность и общественная, как говорили раньше, физиогномия Татюшкина вызвали бы у Петра Аркадьевича, скорее всего, единственное желание – накинуть ему на шею свой знаменитый «столыпинский галстук».
Татюшкин понял, что пришло поистине золотое время и было бы страшной глупостью возвращаться к партийной дисциплине, пресловутому демократическому централизму и прочим прелестям партийных организаций.
Вместе с тем он не совсем ясно представлял себе, какой должна быть нынешняя система государственного управления.
Нельзя сказать, что с этим вопросом Татюшкин обращался к своим товарищам и сотрудникам администрации. Но все-таки в узком кругу иногда принимался рассуждать о превратностях современного этапа отечественной истории, о той ответственности перед потомками, которая лежит на нынешнем поколении постсоветских людей, которым так и не удалось пожить при коммунизме.
Как-то в одной из загородных резиденций губернатора – так теперь именовались бывшие дачи обкома КПСС, реконструированные в соответствии с современными российскими понятиями о евроремонте и евростроительстве, – эти его рассуждения слушал, полузакрыв глаза, президент булавинского Фонда поддержки отечественных предпринимателей и производителей Анатолий Иванович Манаев.
Ознакомительная версия.
