Другое дело: каковы причины, а главное — каковы его намерения? Если Рудольф замыслил недоброе, Вику уже поздно разыскивать. Эта страшная догадка обожгла Валентина. Он немел от тягостного предчувствия. А что?.. Ничего исключительного в этом не было. Нельзя сбрасывать со счёта и эту версию. Вдруг Вика дрогнула, поддалась, прокололась на какой-нибудь мелочи, а Рудольф узнал всё или начал догадываться?
Валентин гнал от себя ужасные мысли. Времени у него оставалось мало. Надо искать, используя все средства, думал он лихорадочно, и вдруг его осенило. Как же сразу он не проверил этот вариант? Конечно, надо найти тот дом, в котором они с Викой провели первые дни, попав в город. И Валентин рванул туда.
Дверь оказалась запертой. Он в этом убедился, понаблюдав за домом несколько часов. Он не подходил к подъезду, не рисовался лишний раз, вдруг Рудольф уже приставил к нему своих соглядатаев. Леонида ведь теперь при нём не было. Ночь он провёл в засаде. На окнах не дёрнулась ни одна занавеска, огня не зажигали. К утру, промёрзший до костей, Валентин забежал в ближайший магазинчик выпить, чтобы как-то согреться да перекусить. Продавщицы — две молоденькие девчушки — оказались на редкость весёлыми и языкатыми, но ничего о жильцах из приметного особнячка не знали. Предстояло нудное занятие: закосить под приехавшего родственника и приступать к отлову болтливых соседей. Но дело это было не только хлопотливым, но и опасным. Можно было сразу нарваться на прихвостней Рудольфа, а это значило раньше времени засветиться. Однако других возможностей он не находил…
Придя к такому печальному выводу, Валентин уже собрался было покинуть своё укромное местечко на пеньке под деревом в скверике, шумном от детского крика, когда к дому, с которого он не сводил глаз, подкатил легковой автомобиль. Из «Волги» вышел шофёр, открыл заднюю дверцу и, приняв запеленатый одеяльный сверток, помог выбраться на воздух женщине. Вдвоём они двинулись к дому. Тут только в измождённой спутнице шофёра Валентин распознал Вику. Она заметно исхудала, изменилась лицом, утратила былую лёгкость в походке. Он хотел окликнуть парочку, но вовремя опомнился. Шофёр нёс ребёнка! Новорождённого ребёнка! Всё, что зло бросил ему в лицо пьяный Леонид в ресторане, оказалось правдой!..
Между тем парочка скрылась в доме. Двери закрылись, и дом опять затих. Валентин приходил в себя, приводил мысли в порядок, когда из дома вышел тот же мужик, но уже без свёртка, сел в машину и та, обдав улицу вонючим выхлопным газом, скрылась. Валентин сжался на скамейке, уронив лицо в ладони. На какое-то мгновение он утратил способность воспринимать увиденное. Что же в этом мире святое!.. Во что верить?..
Ему вдруг вспомнилось детство. Заброшенная деревенька. Церковь, куда силком его тащила мать. Доходило до крайностей. Мать хваталась за розгу, и он, плача, бежал впереди неё, словно телёнок, к белому строению, куполом упирающемуся в небо. Розга жгла спину, ноги, оставляя кровавые следы. Мать не терпела неповиновения. И в церкви, когда она гнула ему голову вниз, отмеряя поклоны. Но однажды он вырвался из-под её рук и вскинул глаза вверх. Сам, упрямо ослушавшись. И обмер. Сверху, с потолка, с небес, куда он не смел поднять глаза, страшась бородатых гневных идолов, на него лились пронизанные нежностью, любовью и состраданием огромные голубые очи неведомого сияющего создания. Влажные от слёз, они пронизывали насквозь, устраняя боль, злость и все его обиды.
— Кто это? — обомлев, повернулся он к матери.
И услышал:
— Божья Матерь, глупый. Защитница наша. Радуйся!
И вот, когда мимо прошла Вика, ему пригрезились эти глаза, полные нежности, добра и всепрощения…
Дверь он открыл собственной отмычкой, вошёл в квартиру. Вика узнала его сразу, лишь он возник на пороге, но не вскрикнула, не испугалась его внезапному появлению, как будто давно ждала. Тихо спросила, поднявшись с дивана от ребёнка:
— Ты? Нашёл всё-таки?..
Валентин молчал. Мыслей было много, а слова вылетели из головы. Будто кто-то чужой мешал ему говорить. В комнате их было двое. Кто же этот третий, связывающий ему волю и язык? Валентин наконец понял. Вот он! Лежащий на диване крохотный человечек! Ребёнок! Он незримой границей разделил двух взрослых людей. Валентин проглотил слюну. Не пьющий без надобности, он сейчас пожелал напиться. Захотел захмелеть. Чтобы было легче найти первое слово.
— Ты похудела, — сказал он, не узнав своего голоса и чтобы скрыть дрожь, присел на ближайший стул.
Всё в этой комнате оставалось в прежнем положении — когда они жили с Викой здесь. Телефонный аппарат. Стол. Картина с охотниками над ним. Даже стулья оставались стоять на прежних местах. Диванчик этот. На него они разместили тогда возвращающегося к жизни Рудольфа. Кто мог предположить такую ситуацию? Бред! Теперь на этом диванчике копошилось дитё этого человека, спасённого ими от верной гибели…
— Куда ты пропал? Что-нибудь случилось? — сказала она тихо и как будто для себя спросила, чтобы что-то говорить; она не поднимала на него глаз и не отходила от ребёнка, прикрывая его от Валентина.
Он попытался взять себя в руки. Конечно, начинать следует ему. Что он размяк, как баба? В конце концов, их связывают и другие, более обязательные отношения, известные только им двоим. Он должен от неё всё сам услышать, поэтому ему надо быть жёстким, ведь ей придётся быть откровенной.
— Это его ребёнок? — кивнул он головой в сторону дивана, ещё надеясь на чудо.
— Его, — ответила она, опустив ещё ниже бледное лицо.
— Как ты могла?
— Это долго объяснять, Валя… — сказала она.
— Он изнасиловал тебя? Взял силой?
Она едва откликнулась, пересиливая боль:
— Не спрашивай. Этого не объяснить…
Он ожидал всякого, но только не такого ответа и безразличного её спокойствия. Его прорвало. Все чувства, мучительные переживания, копившиеся внутри с того самого вечера, когда Леонид его оглушил наглым оскорблением, вырвались наружу в отчаянный крик:
— Да ты думаешь, что говоришь?! Ты хотя бы догадываешься, что наделала? Знаешь, чем тебе может это грозить?
Она не смутилась, заслонила спиной ребёнка и сурово его одёрнула, впервые взглянув в глаза:
— Замолчи, Валя. Дитё разбудишь.
— Какое дитё! — неистовствовал он. — Кому оно нужно? Капкан это твой! Петля!
Женщина присела на диван, опустив голову, спина её дрожала. Сквозь ситцевое платье выпирали острые лопатки и позвоночник, длинная красивая когда-то шея теперь отчаянно взывала к милосердию и пощаде. Но Валентин уже не мог себя сдерживать:
— Ты чуть не провалила всю операцию! Думаешь, Казимир погладит тебя по головке? От него прощения не жди! Не разжалобишь ты его этим сучонком!
— Что ты говоришь, Валя? — женщина,
