Лиан остановился в дверях спальни, казалось — он сейчас взорвется.
— Может быть, сударь придет завтра? Нам пора спать!
Спать? Да, он, свинья этакая, пойдет спать с Беатой! Залезет к Беате под одеяло!
Вильям большими шагами вышел в коридор и натянул пальто. Только на пороге он овладел собой и с ухмылкой сказал:
— Завтра я не смогу. Но может приду послезавтра. Передайте это, пожалуйста, моей бывшей жене!
Война была объявлена.
Эта свинья полезет под одеяло к Беате! Вильям опять чуть не пошел подглядывать, ему снова захотелось подняться по лестнице в доме напротив и смотреть в окна своей бывшей квартиры. Только страх увидеть слишком много удержал его.
Вильям тихонько пробирался по коридору, чтобы не разбудить хозяйку.
Свет в комнате ему включать не пришлось — на диване лежала Ирена и читала журнал. На белых накрахмаленных простынях контрастно выделялось ее черное кружевное комбине. Это случилось впервые — она явилась сама, без приглашения.
— Где ты был?
— У бабы.
— Ты шутишь, а я так волновалась… — Ирена осторожно всхлипнула.
Вильям начал раздеваться.
Механизм, сконструированный Вилбертом Зутисом, функционировал безукоризненно: конструктор был не из дилетантов, в голове которых гуляют ветры идей, а профессионалом, для которого это и хлеб насущный, и масло, и к тому же колбаса. Вечером после смены Джонг помогал Вильяму настелить ткань для десяти костюмов, а часа через два раскроенные детали уже лежали в полиэтиленовых мешочках; сложив их в портфели, Вильям и Джонг уходили с фабрики через дверь, которая соединяла склад Джонга с улицей. В кварталах двух от «Моды» их поджидал в своей машине Зутис. В первые дни Зутис сам подъезжал за полиэтиленовыми мешочками, но вскоре от этой практики отказались — чужой человек у дверей склада мог возбудить интерес, а два работника, направляющиеся домой — явление обычное. И все же в конструкции Зутиса это был самый уязвимый узел, он старательно размышлял о его усовершенствовании. Если Джонга или Вильяма на улице задержат и проверят содержимое портфелей, то посадить обоих на скамью подсудимых для милиции не составит никакого труда. Что же произойдет дальше? Джонг, вероятно, скажет, что это не его портфель, скажет, что оба портфеля принадлежат Вильяму и еще как-нибудь по-дурацки будет выкручиваться; его, конечно, осудят, но из-за него все-таки до Зутиса клешни милиции не дотянутся. Иначе дело обстоит с Вильямом. У Вильяма нет закалки, он может расколоться еще до того, как ему покажут статьи уголовного кодекса о смягчении наказания за чистосердечное признание. Зутис не мог отделаться от мысли, что милиции удастся заговорить Вильяму зубы, нажав только на сознание чистой совести.
В случае провала Вильям наведет милицию на след Зутиса, в этом он не сомневался, поэтому было чрезвычайно важно подстраховать второе звено — Зутис — портные и третье звено портные — магазин.
Вильям может выложить милиции всю конструкцию, однако, если он не сможет подтвердить это свидетельскими показаниями, милиция окажется бессильной. Что Вильям знает? Он знает чертовски мало, и это хорошо. Фамилию Зутиса он не знает, где Зутис живет — тоже не знает, потому что они встречались только на нейтральной территории. Где находятся портные, он не догадывается, об этом не догадывается даже Цауна. Они наверняка думают, что есть какая-то подпольная мастерская, и пусть думают, пусть так и умрут, не подозревая о гениальной идее Зутиса — о надомниках. Их милиция не найдет и не сможет заполучить в качестве свидетелей. Звено Зутис — портные железное. И другое звено — портные — магазин вне всякой критики. Свой каменный гараж Зутис обменял на общественный, похожий на сарай и теперь его «жигули» стояли рядом с «москвичом» Цауны. Он открывал багажники обеих автомашин и обычно в восемь утра перегружал готовые костюмы из своей машины в цауновскую. Когда в девять Альберт являлся за машиной, чтобы ехать на работу, Зутиса уже не было и в помине.
За час до начала рабочего дня завмаг Цауна въезжал на своем «москвиче» во двор магазина и по служебной лестнице переносил левый товар на склад.
Зутис предвидел, что Цауна в любом случае будет петлять и отпираться до последнего. У Цауны найдут левого товара на какую-нибудь тысячу или чуть больше, он будет валить вину на базу, экспедитора и свою занятость — когда привезли костюмы, у него не было времени их пересчитать. Такое халатное отношение к работе, разумеется, наказуемо, но вряд ли за это посадят в тюрьму, присудят какие-нибудь проценты из зарплаты и все — покой в доме.
В целом Зутис чувствовал себя в безопасности, хотя ему и не нравились прогулки Джонга и Вильяма с полными портфелями. Он даже запланировал начать переговоры с шофером-экспедитором, который на пикапе развозил выкроенные костюмы по швейным цехам. Шофера звали Вилитис. Но настоящее его имя — Вилис Сайсмак, его отец и отец Альберта были друзьями и коллегами — оба ломовые извозчики. Сайсмак трагически погиб в день освобождения Риги. Сестры Вилитиса быстро повыскакивали замуж, и мать растила и баловала его до призывного возраста. Во время войны она разжилась кое-каким имуществом, а в послевоенные годы, под давлением обстоятельств, помаленьку все распродавала. Так она познакомилась с рынком и не могла уже от него отстать. Здесь у нее было свое постоянное место, уже несколько десятков лет она торговала зеленым луком, редиской и связками овощей для супа. По бумагам значилось, что все это она выращивает на своем семейном огородике, хотя на самом деле большую часть своего товара она скупала оптом у тех, кому не хочется стоять у весов на рынке.
Вилитис был смыслом ее жизни: после школы он обычно прибегал на базар, чтобы выпросить у мамочки деньги на пирожное. Она его баловала, поэтому, наверно, остальные мальчишки его ненавидели, называли маменькиным сынком и от уменьшительного имени «Вилитис» он никак не мог отделаться, хотя был плечист и упрям.
Еще до армии Вилитис получил от мамы мотоцикл. После армии мотоцикл он выгодно продал и вместо него купил сильно помятую, сплющенную «победу», владелец которой после аварии хотя и не сплющился совсем, все же решил, что трамвай — куда более удобное средство сообщения. «Победу» Вилитис ремонтировал долго, после чего она стала красной, как спелый помидор. Тогда Вилитис стал на ней катать дочку своего соседа, которую все считали очень богатой невестой. Женившись, «победу» он выгодно продал. Теперь можно было позволить себе купить сильно расплющенный «москвич».
Личность Вилитиса внушала Зутису надежду, потому что человек, ставший обладателем «москвича», впереди должен иметь отчетливо вырисовывающиеся такие ступени общественной иерархии, как «жигули-2101», «жигули-2103» и «волга» экспортного исполнения. Но Зутис еще медлил, накапливая информацию: он не мог себе позволить промахнуться.
Около одиннадцати утра Вильяма вызвали в контору к телефону — с аппаратом в закройном цехе что-то случилось. Ветер с улицы врывался прямо в подворотню и обдирал лицо мелкими и острыми снежинками как наждаком, мороз безжалостно щипал открытую кожу и в тех местах, где одежда потоньше.
Пересекая двор, Вильям дрожал и все старался угадать, кто ему мог позвонить. Наконец, решил, что Беата — она знает, где он работает, а в телефонной книге номер закройного цеха «Моды» не указан. Естественно, что она позвонила в контору.
Трубка лежала на столе рядом с пишущей машинкой Ирены.
— Кто звонит? — спросил Вильям.
— Какой-то мужчина, — Ирена равнодушно пожала плечами, и Вильям подумал, что она, небось, навострила бы уши, если б звонила женщина. В последнее время он заметил в ней глубоко скрытую ревность.
— Алло!
— Вильям? — Вильям узнал голос Альберта. — Слушай внимательно… Мы незнакомы!
— Что?
— Мы не знакомы. Очисти дом! Слышишь? Срочно! Зутис исчез вместе с машиной. Не думаю, что стряслось что-нибудь страшное, но дом очисти! Ясно?
— Гхм… Да… — пробормотал Вильям.
Альберт Цауна положил трубку.
— Неприятные известия? — спросила Ирена.
— Нет-нет… все в порядке… — Вильям как чумной, почти спотыкаясь, выбрался из Ирениной каморки. — Мне обещали одну вещь… Вечером будешь?
— Если ты хочешь…
— Я просто спросил.
— Если так, я могу и не приезжать.
— Нет, приезжай! — Ему не хотелось быть одному. Если явится милиция, Ирена хоть поможет сложить в чемодан необходимые вещи. Ему казалось, что он не в состоянии что-либо предпринять, прийти к какому-либо решению.
Он не чувствовал больше ни ветра, ни колючих снежинок. Он был слишком ошарашен, чтобы чувствовать что-нибудь. Он был как боксер, который провел бой в прекрасном стиле, набрал много очков и почти одолел противника, но под конец нарвался на короткий резкий удар, и очнувшись на четвереньках в углу ринга, теперь сквозь звон в ушах слышит голос рефери: «… пять… шесть… семь…».
