Серый воспринимал жизнь легко и просто и не думал печалиться, во всяком случае, я очень редко видел его угрюмым и задумавшимся, каковых в зоне было немало. Отболевшее уже не болит, а новое не всегда ново. В тот вечер мы проболтали с ним несколько часов кряду и разошлись по своим секциям. Следующие за ним четыре вечера не принесли ничего нового в смысле «прогулки» на волю и совершенно ничего не прояснили. Дело это как будто заглохло, Серого никуда не дергали, и всё шло как обычно, по распорядку.
Но на шестой вечер, точнее, это была уже ночь, произошло нечто…
Где-то в половине двенадцатого, когда я уже крепко спал и видел сны, меня неожиданно и сильно затрясли за плечо. Еще плохо соображая, что к чему, я вылез из-под одеяла и телогреек и сонно уставился на склонившегося ко мне Саньку.
— Вставай, выйдем на пару минут в коридор… — зашептал он мне прямо на ухо и, ничего не объясняя более, сразу покинул секцию. Люди вокруг меня мирно похрапывали. Я тихонько встал и выскользнул в коридор следом за ним.
— В чем дело, что стряслось? — спросил я его, пытаясь найти все ответы на его лице. Скверные предчувствия уже пошевеливались в моем сердце, хотя оснований для этого вроде бы пока еще не было.
— Ничего страшного, не волнуйся, — сразу успокоил меня Серый и украдкой глянул на двери секций… — Меня только что разбудил шнырь Штаба, Паша… Сказал, чтоб я срочно шел к ДПНК. Я не хотел идти — с каких делов? Но потом понял, что зря не зовут… Короче говоря, выпустят меня сейчас! — как бы удивленно и все еще не веря в происходящее, выдохнул он. — Не «фонарь», нет, он даже сказал о деньгах… Чтоб не щекотился, мол, шмонать не будут, бери, дескать, на пропитание. Рядом с ДПНК сидел сам комбат охраны, прикинь! Он «держит» сестру хозяина, муж её, — пояснил Санька. — Дотрёкались, гады, решили-таки уважить! Я, честно говоря, до конца не верил, думал, как обычно, гонят ерша, понт. Но вроде все в елочку, ждут. Серый спешил как можно быстрее объяснить мне суть и даже запыхался, словно бегун на беговой дорожке. Он явно волновался и был очень возбужден.
— Так ты что, в натуре, пойдешь, что ли? — робко спросил я его, будто трус, боящийся высоты, но и имея маленькую, ничтожную надежду на то, что он одумается.
— А чего не пойти, с каких делов отказываться?! — якобы изумился он, понимая, впрочем, что я так и так «прочту» его.
— Да мало ли что, Серый! Ты не пори горячку и взвесь всё ещё раз! На кой хер тебе все это надо и что дадут тебе эти три дня, что?! Кому ты веришь! Мне ли жевать тебе суть?.. Может, они ждут благодарности и вежливого отказа, а? Все довольны, Серов, дескать, умен и сам выручил хозяина, отказался.
Сердце моё защемило. За годы, проведённые в жутких лагерях, я начисто отвык радоваться и боялся смеха, да и вообще всего хорошего, что иногда выпадало на долю узника, жалкого и усталого. Со временем я научился признавать и любить только тяжкое и мучительное и только в этом находил для себя покой и уверенность, некую жизненную правоту на все случаи: вот я уже в горе, а значит, более страшного и худшего ждать нечего. Я до сих пор помню ту свою «невесомость» и внутреннюю легкость, с какою я общался с людьми и палачами. Никогда больше я не имел того, что было там!
Серый, конечно же, был в курсе моих диких «пересидочных» — на тот момент я отбывал где-то лет семнадцать без выхода — состояний и взглядов и давно привык к ним.
— Ладно, давай без философии! — бесцеремонно оборвал он меня, видя, что я, кажется, сажусь на «любимого конька», и тут же заговорил о деньгах.
— Дай мне две сотни, Паша, полторы у меня есть. На три дня хватит, расслаблюсь малость и обратно «домой»! Я уже кое-что выяснил про посёлок, ага… Всё будет ништяк, поверь, ты просто мнительный и пересидел. Тащи «лове», я буду отваливать, пора, — поторопил он меня.
— Хорошо, тебе видней, Серый, — ответил я и поплёлся назад в секцию, за деньгами. Переубеждать и сбивать человека в таком состоянии не имело смысла, к тому же он бы и не послушал меня в тот момент, это было ясно как день. Глаза его горели, они буквально метали искры радости от предчувствия новизны бытия — такое происходит с человеком перед самым настоящим освобождением, когда пришла пора пожимать руки. До этого освобождающийся верит и не верит в «свой» день, но он уже и не в лагере… Что тут было говорить!..
— Притырив принесённые мною деньги, Серый радостно и крепко хлопнул меня по плечу и пошёл…
Однако у самой входной двери вдруг неожиданно притормозил и оглянулся. Я понял, что его что-то осенило, и не ошибся.
— Слу-ушай… — медленно произнёс он, находясь в каком-то рассеянном раздумье, мгновенно изменившем выражение его лица. — А что, если тебе накинуть телогрейку и минут на пятнадцать «нырнуть» за столовую, туда, где труба… Шесть-семь лесенок — и видно волю, а тебя никто не увидит за зданием, да и ночь уже, обход будет в три. Дождёшься, пока я выйду, и сразу вернёшься, а? — Он вопросительно посмотрел в мои глаза.
Я ничего толком не понял и потому спросил его о смысле и цели этого наблюдения:
— Зачем, Саня, что это даст?
— Ну ты же сам говорил: «Мало ли чё», вот и будешь точно знать, вышел я или нет. На все сто, а то эти козлы и в БУР могут «выпустить», ага! Лады, Паша?
— Пусть будет так, мне нетрудно, — согласился я. — Лишь бы они тебя с час в дежурке не продержали, а то я задубею на этой подлой трубе!
Он только кивнул в ответ и скрылся за дверью, не прощаясь.
Итак, я пошел в секцию одеваться, хотя делать мне это ох как не хотелось. Оделся я быстро и вскоре осторожно, перебегая от барака к бараку, прокрался к «заветной» чёртовой трубе, находящейся на задворках нашей задрипанной столовой, которая более походила на большую конюшню, нежели на зал для приема пищи. Я был в теплых меховых перчатках, и потому лесенки железной трубы не обжигали мне пальцы и не прихватывали, как обычно, кожу.
Тихонько взобравшись на несколько лесенок вверх, я слегка откинулся назад, к стене столовой, и затаился, как ночная кошка.
Ждать мне пришлось не очень долго. Серый показался минут через десять — пятнадцать. Он был совершенно один на пустынной «улице» под зоной, и мне казалось, что я даже слышу, как знакомо поскрипывает снег под его ногами у самой «запретки». Слегка согнувшись, он несся куда-то вперед, будто позабыв обо всем на свете. Поравнявшись с трубой, Серый бегло взглянул в мою сторону… Я тут же отделился от стенки в подтверждение выполненной просьбы, а он махнул мне рукой, будто поправляя шапку на голове.
Дело было сделано, я со спокойным сердцем отправился в барак досыпать, мысленно пожелав другу удачи и, понятно, сил…
Лишь на следующий день у меня появилось время хорошенько обмозговать всю ситуацию, и, скажу прямо, я даже немного зауважал Сучку. Как бы там ни было и что бы ни говорил Серый о сдаче и его бригаде, хозяин все же очень рисковал, выполняя данное им слово. Его могли «сдать» как свои, так и чужие, мог «слинять» Серый, могло, наконец, произойти и то, чего вовсе не ожидал начальник лагеря, могло. Сучка, по-видимому, рассчитал все точно и, выждав некоторое время, дав забыться болтовне зеков, все же исполнил обещанное. Конечно, это был поступок, причем самый настоящий, и добавить здесь, право, было нечего. Мент это или не мент, а факт — вещь упрямая.
В течение всего первого дня никто из арестантов не спрашивал о Сером, а если бы и спросили, я знал, что ответить любопытным и интересующимся…
Ночная смена, стационар, «кича», не вышел на работу, занят и т. д. — причин и отговорок имелось в запасе тьма, а так как большое количество людей постоянно мелькало перед глазами в сжатом, ограниченном пространстве, то многие зеки часто не спохватывались своих знакомых по целым неделям, пока те сами не напоминали о себе. И только очень близкие люди, конечно, сразу замечали все. Но близким у Серого числился я один, и потому волноваться было не о чем.
С большим нетерпением я ожидал возвращения друга, прикидывая в уме, как и где он мог пристроиться на жительство. Я уже предвкушал его рассказ о воле, яркий и красочный, с оригинальными прибаутками и юмором, но, увы, не мог поболтать с кем-то на эту тему…
Трое суток буквально пулей пролетели, но вместе с тем и протянулись, как месяц. Я готовился к встрече приятеля.
Попив на ночь ядовитого чифиря и заварив еще одну банку на потом, я долго не ложился, а когда в секции все уснули, достал из заначки самодельный ночничок и пристроился что-то писать, надеясь незаметно убить время и таки дождаться друга. Часы показывали уже два сорок ночи, но шагов в коридоре, знакомых шагов, я так и не услышал… Не услышал я их и позже, когда первые предвестники наступающего утра, шныри, завозились по своим делам и стали собираться на заготовку завтрака бригадам.
«Что ж, возможно, его уже запустили на биржу, а не в жилзону, — подумалось мне. — Так даже проще и гораздо удобнее… Утром он снимется вместе с ночниками и как ни в чем не бывало войдет в зону».
