Головы артистов и неартистов медлительно, как во сне, поворачивались, а перепуганные глазенки искали того, кто убил. Степе показалось, что всем им очень страшно от сознания, что убийца находится среди них в этой комнате и так же искренне удивлен и напуган событиями. Однако! Он, убийца, на самом деле здесь. Среди труппы началось шевеление, затем все как-то разом уставились на Микулина, дескать, ответь немедленно: кто из нас, ты должен знать! А Микулин, посмотрев на каждого в отдельности, всего лишь поинтересовался:
– Где рабочее место вашего Фердинанда?
Снова услужливо показала место погибшего артиста кудряшка с бюстом. Микулин прошел к столику с зеркалом. Степа остался у порога в гримерку, не спуская взора с артистов, они его интересовали гораздо больше, чем стол, за которым гримировался Фердинанд. Вряд ли Микулин обнаружит улики у потерпевшего, а вернее сказать, навеки почившего. На стене над зеркалом висели большие и маленькие фотографии, запечатлевшие все того же Фердинанда в разных ролях. Снимков было много, любил себя на фотографиях, иначе не развесил бы в таком количестве собственные изображения. Вещи его аккуратно сложены на стуле, а на столе лежали открытая коробка грима, вазелин, рассыпчатая пудра и салфетки. Микулин изучал ящики стола, как вдруг напряженная пауза разорвалась:
– Я знала... я знала, что произойдет что-нибудь подобное.
Это сказала актриса, игравшая роль леди Мильфорд. Сказала и разрыдалась, упав корпусом на столик, а лбом уткнувшись в руки. Высокий парик съехал на сторону, приоткрыв собранные в пучок волосы.
– Прекрати истерику, – пробасил актер, игравший папашу Фердинанда.
Оба папаши сидели здесь же. Они были похожи друг на друга, как борцы сумо, разница лишь в росте – папаша Фердинанда вдвое выше папаши усопшей героини. Но овал лица, двойной подбородок, выдающийся далеко вперед живот, даже цвет глаз схожи, словно актеры являлись братьями.
– Стало быть, вы знали, что двое ваших актеров умрут во время спектакля? – спросил Микулин, шаря по карманам пиджака Фердинанда.
Леди Мильфорд приподняла голову, растерянно захлопала приклеенными ресницами. По щекам ее текли слезы, оставляя черно-синие потеки. Микулин, не найдя в вещах Фердинанда ничего достойного внимания, облокотился о стол руками и посмотрел на леди:
– Так что вам известно о сегодняшних событиях?
– Ничего, – пролепетала она, всхлипывая и воровато поглядывая на собратьев. – О сегодняшних... я ничего не знаю. Я предполагала, что скоро друг дружку все убивать начнут. Просто у нас в театре обстановка, от которой недолго помешаться.
– Конкретней, – проговорил Микулин и выпрямился.
Она пожалела о сказанных словах, ибо коллеги смотрели на нее отстраненно, надев маски непричастности ко всему происходящему. Вот и вышло: нечаянно поддавшись эмоциям и неосторожно раскрыв рот, причастной оказалась она. Леди Мильфорд перестала рыдать, нервически вытирала щеки и глаза бумажной салфеткой и одновременно искала выход из трудного положения. А служители закона ждали дальнейших разъяснений, ждали от нее. Леди выпрямила спину, подняла подбородок и с гордым видом окинула взглядом присутствующих. Нет, никто не собирался ее поддерживать, никто и не подумал пояснить обстановку, повлекшую смерти. Тогда она, набравшись мужества, выпалила:
– А вы разве не видите? Все боятся слово сказать, потому что боятся увольнений. У нас сплошные заговоры в театре, каждый отвоевывает место за чужой счет...
– Нонна, ты перебираешь, – вставил Подсолнух, игравший папашу главной героини, от которой теперь останутся одни воспоминания.
– Да нет, это вы все перебираете! – окрысилась Нонна, или леди Мильфорд. – Перебрали! И ты в частности! Не надо делать таких лиц, будто вы не догадываетесь, что произошло. Кто-то убил Ушаковых. Убил на сцене. Да что тут гадать – их отравили! А почему? Неужели вы станете отрицать, что атмосфера в театре отвратная? Все друг другу не доверяют, каждый только и ждет, когда его товарищ утонет, или помогает ему утонуть! Потому что, когда в штатном расписании появятся свободные единицы, зарплату кому-то увеличат на пятьдесят рублей! Разве не так?
Степа из потока обличительных слов ничего не понял, но решил все-таки уточнить.
– Значит, – он осторожно подбирал слова, так как «убил» и «отравили» уже прозвучало, а доказательств пока нет, – причина смерти актеров в пятидесяти рублях к зарплате?
– Господи! – отчаянно взвизгнула Нонна. – Не надо так буквально понимать! Причин много. Я говорю совсем о другом.
– О чем же? – подхватил Микулин.
– О том, что все доведены до звериного состояния... – заревела Нонна.
– Успокойся, – подлетел к ней актер, игравший незначительную роль в спектакле, обнял рыдавшую в голос женщину за плечи.
– ...если мы уже дошли до того, что... – захлебывалась она, никак не успокаиваясь, – ...что... кто-то пошел на убийство... мне страшно здесь находиться!
Истерика набирала обороты. Худой как швабра актер по фамилии Галеев подал Нонне воды в стакане, налив из-под крана. Она взяла и уже поднесла к губам, намереваясь выпить воду, как вдруг кинула стакан на пол, закричала:
– Не надо мне воды! Я боюсь тут даже этим воздухом дышать!
– Ты совсем ошалела? Вода из крана! Я при тебе налил! – обиделся Галеев и с достоинством уселся на прежнее место, достал сигарету, мял ее.
– Все равно не буду пить! – бормотала, плача, Нонна. – Никому не верю. То, что произошло, это... это...
Не найдя слов, она снова разрыдалась в голос. Микулин попросил показать рабочий стол погибшей актрисы. Кудряшка повела через сцену на противоположную сторону, не решаясь смотреть на трупы, которые еще там лежали.
В женской гримерке застали интересную картину. Актриса лет пятидесяти с хвостиком, ее Степа тоже запомнил, уже переоделась и, стоя у окна, пила из горлышка бутылки. Заметив вошедших трех человек, она поспешно спрятала бутылку за спину и тоном извинения оправдалась:
– Я тут... э... попить решила...
Гримерку постепенно наполнял запах сивухи.
– Без закуски? – фыркнула кудряшка.
– Ой, не надо подначивать, – огрызнулась очень «культурно» актриса и плюхнулась на стул. – Тоже мне, трезвенница!
– Оставьте нас наедине, – попросил Микулин кудряшку. – Постойте. Принесите список всех, кто был занят в спектакле и кто обслуживал его. Я буду вызывать по списку, а вы обеспечьте изоляцию допрошенных свидетелей. – Видя, что кудряшка про изоляцию ничего не поняла, добавил: – Те, кого допрошу, не должны встречаться с теми, кто еще не допрошен.
Когда она вышла, актриса заткнула горлышко пробкой из плотно свернутой газеты, поставила бутылку водки на пол рядом с собой и уставилась на ментов с самым подобострастным выражением.
– Где место Ушаковой? – спросил Микулин.
Актриса молча указала подбородком на стол в углу. Он исследовал столик, где в беспорядке валялись гримировальные принадлежности, да и одежда была брошена на стуле кое-как, затем достал папку, авторучку. Положив лист чистой бумаги на папку, обратился к актрисе:
– Ваши имя и фамилия.
– Овчаренко Клавдия Анатольевна, – ответила она.
В это время кудряшка принесла программку спектакля:
– Я отметила галочками фамилии тех, кто был сегодня занят.
– Отметила! – хмыкнула Клавдия Анатольевна. – Она всех отметит, и подметит, и заметит, и заложит.
– Клава, прекрати! Людей постесняйся, – строго сказала кудряшка, затем вышла, неодобрительно качая головой.
Степа проверил, хорошо ли она закрыла за собой дверь, оседлал стул. Присмотревшись к Овчаренко, болтавшей ножкой, закинутой на колено, сделал вывод, что ей много меньше лет, чем ему показалось на первый взгляд. Явное пристрастие к алкоголю – отечность, мешки под глазами, да и повадки выдавали человека пьющего, причем сильно пьющего. Тем временем Микулин почесал затылок, не представляя, о чем спрашивать эту раскрашенную (она не успела снять грим) и пьяную куклу. Степа пришел на помощь:
– Не возражаешь, если я допрошу? Я все же смотрел спектакль...
– Валяй, – согласился Микулин, приготовившись писать.
– Клавдия Анатольевна, – начал Степа, – Ушаковы были муж и жена?
– Почти в разводе, – ответила Овчаренко.
– Как это – почти? Можно состоять в разводе или в браке, но «почти» странно звучит, не находите?
– Ой, я уже ничего не нахожу, – отмахнулась Овчаренко и наклонилась за бутылкой. – У меня от всего этого один кошмар в душе. Хотите? – предложила бутылку по очереди ментам.
– Гражданка, – протянул Микулин, – как вы себя ведете? Мы вас сейчас...
– Не пугай, мне и без тебя страшно. Так не хотите? Ну как хотите. – Она вынула газетную пробку, сделала несколько глотков, словно выпила компот, заткнула горлышко и поставила на пол. – Вы хоть представляете, что чувствует человек, отыграв спектакль и видя своих коллег в образе... трупов?! Нет? А у меня нет слов... описать... мое состояние.
