Фризе усмехнулся — кличка «Кирпич», хотя ее происхождение было очевидно, как нельзя точно соответствовала облику санитара, с которым он только что беседовал.
— Пустые банки от этой партии куда выбросили? — Фризе кивнул на шкафчик.
Чердынцев в ответ только хмыкнул, дескать, что за вопрос?
— Куда? — повторил следователь.
— За моргом свалка.
Фризе подумал, что на всякий случай надо будет попросить оперативников еще раз поискать пустые банки. А вдруг?
— У вас еще вопросы? — поинтересовался Чердынцев. Он достал из кармана куртки часы с браслетом и мельком взглянул на циферблат, надевая их на руку.
— Вопросов нет, а банки с пивом придется изъять на исследование. Вы уж извините.
— Извините?! — впервые за весь разговор в голосе Михаила Ульяновича послышалось живое человеческое чувство — раздражение.— Пиво-то денег стоит. А вы одним махом кучу денег из кармана вынимаете.
— Из кармана вы сами вынули, когда пиво покупали,— миролюбиво сказал Фризе.— Да не беспокойтесь, мы все банки откупоривать не станем. Пару откроем, остальные вернем. Я вам телефон оставлю. Позвоните завтра. Может быть, и из этих двух в кувшинчик перельем, придете, выпьете.
Но Чердынцев так расстроился, что даже не заметил иронии.
— Расписку напишете?
— Конечно. Сейчас найду понятых и все оформим.
Отправляясь на розыск понятых, Фризе заглянул в комнату заведующего, предупредить Кирпичникова, чтобы ждал, но санитара в комнате не оказалось. Не было его и около морга. И никто не смог сказать, куда он подевался.
После того, как в присутствии понятых Фризе оформил изъятие на анализ шести банок пива «Туборг», он взял у заведующего домашний телефон Кирпичникова и набрал номер.
— Але,— откликнулся детский голос, но тут же трубку взяла женщина и сердито спросила:
— Кого надо?
— Аркадия.
— Кто его спрашивает?
— Товарищ.
— Не приходил с работы,— сердито отрезала женщина и бросила трубку.
— С какой-нибудь длинноногой завихрился,— прокомментировал заведующий.— Они ребята вольные и при деньгах.
— Что значит «вольные»?
— А то и значит! Сутки отдежурил и трое — гуляй. Никакая жена не проконтролирует, если деньжата в кармане водятся, да колеса в наличии.
— У Кирпичникова есть машина? — перебил Фризе велеречивого собеседника.
— Есть. «Жигули».
Фризе сразу вспомнил испитое невыразительное лицо санитара.
— Как же он ездит? Он ведь с напарником на каждом дежурстве водку пьет! И помногу.
Заведующий нахмурился и стал похож на обиженного боксера:
— Про дежурства у меня сведений нет, а клиенты не жалуются. Я имею в виду родных и близких,— тут же поправился он. Потом секунду помолчал, поиграл брелоками и улыбнулся доброй улыбкой: — Вы разве не знаете, товарищ следователь, сколько пьяных за руль садится?!
— Номер его машины помните? — на всякий случай спросил Фризе.
— Помню. Двадцать два двенадцать. В «Иллюзионе» однажды кинокомедия под таким названием шла. «Машина 22-12». Не смотрели? Очень старая.
— И не слышал. Буквы на номере не помните?
— Буквы не помню. А цвет — красный.
«Ну, что ж,— подумал Фризе,— можно и покинуть эту гнусную обитель смерти».
Несколько раз в течение дня Фризе звонил домой Кирпичникову, но Аркадий Васильевич так и не появлялся. Мать,— следователь выяснил, что женщина, каждый раз снимавшая трубку, мать санитара,— то ли понятия не имела, где обретается ее сын, то ли не хотела говорить. «Да кто его знает, где он?! — меланхолично твердила она.— Небось, на работе».
Не появился Кирпичников дома и вечером. Фризе не мог себе простить, что так ошибся в парне. С первого взгляда санитар показался ему недалеким пьянчужкой, затюканным жизнью парией, а он — владелец «Жигулей», денежный, весьма состоятельный человек. И следователя не побоялся ослушаться ради какой-то — если верить заведующему моргом — длинноногой прелестницы.
ВЫСТРЕЛ ДУПЛЕТОМАлина Максимовна, как только открыла дверь, сразу почувствовала, что в доме не все в порядке: обычно, когда она входила с мороза в прихожую, ее захлестывала волна теплого, еще хранящего аромат любимых «мажи» воздуха, и от этого делалось на душе легко и спокойно. А сейчас в лицо ей ударил ледяной сквозняк. И едва ощутимый запах дешевых сигарет.
«Боже, что случилось?! — с тревогой подумала Алина Максимовна и в нерешительности остановилась на пороге.— Неужели воры?»
Первым побуждением было желание броситься в дом посмотреть — что они там натворили? Но она удержалась. Чутко прислушалась, затаив дыхание. В доме стояла тишина. Лишь в кухне неразборчиво бубнило радио.
Маврина не была трусихой — только осторожной и, как большинство неглупых женщин, расчетливой. И эта расчетливость подсказала ей — если, разбив окно, залезли воры, они могут быть еще в доме. Алина Максимовна осторожно отступила назад, стараясь не допустить щелчка, повернула ключ в замке и бегом побежала к калитке.
Через полчаса дачу осматривал наряд милиции.
— Что же вы, хозяюшка, сигнализацию не включили? — попенял Мавриной молодой худенький капитан, осматривая распахнутое настежь окно в «гостевой» комнате. Воры просто выдавили стекло и открыли шпингалеты. Ветер уже успел нанести на синий вьетнамский ковер снежные холмики. Алина Максимовна промолчала, ей и в голову не пришло думать в такой день о сигнализации. Капитан понял неуместность своего вопроса и сказал:
— Извините.
Осмотр он провел быстро и толково — снял отпечатки следов на паркете, нашел два чинарика от «Примы». Один — на кухне, другой — на снегу, перед окном. Алину Максимовну он попросил внимательно осмотреть дом и постараться установить, что пропало. Но посмотрев, как она собирает в спальне вываленное из шкафа на пол белье и платья, махнул рукой:
— Вы, хозяюшка, не торопитесь. Утро вечера мудренее — мы уйдем, а вы завтра утречком не спеша все проверите. И принесете нам список пропавшего, со всеми приметами.
Алина Максимовна улыбнулась. Эта «хозяюшка», да и вся манера говорить — участливо-снисходительно — явно были с «чужого плеча» и никак не соответствовали всему облику капитана, скорее похожего на пианиста, чем на милиционера из пригородного отделения.
Единственное, что смогла определить Маврина сразу,— это пропажа нескольких бутылок водки из холодильника. Французский коньяк и виски в баре, в кабинете покойного мужа, стояли нетронутыми.
— Алкоголик,— вынес приговор один из милиционеров.— Ради выпивки и старался. В прошлом месяце на дачу к Шестинскому забрался мужик — три дня прожил. Пока всю водку не выпил и припасы не подъел.
— Что же коньяк и виски остались? — спросила Алина Максимовна.— Да и не ищут среди одежды водку,— добавила она, вспомнив разговор в спальне.
— Среди белья он, наверное, деньги искал,— объяснил капитан.— Многие так прячут. А французский коньячок, хозяюшка, штука приметная, с ним по городу не походишь.
Маврина хотела возразить, но сдержалась. Ей не терпелось поскорее остаться одной, присутствие посторонних, разговоры, расспросы утомили ее. Капитан, почувствовав ее состояние, сказал:
— Ну, что, ребята, двинемся? — и попросил, обратившись к Алине Максимовне: — Вы уж, если в город уедете, сигнализацию включите.
— Я никуда не уеду,— сказала Маврина и посмотрела на разбитое окно.
Капитан смутился:
— У вас кусок фанеры найдется? Мы сейчас забьем…
— Не надо. Я утром все сделаю сама. А сейчас закрою комнату на ключ.
— Да вы не беспокойтесь, воры не вернутся,— сказал капитан.— Мы тут шуму наделали. Кто ж второй раз полезет! Такого в моей практике не бывало.
Милиционеры уехали. Алина Максимовна медленно обошла все комнаты, с грустью разглядывая следы пребывания посторонних — воров и милиции. Она так любила свою дачу — ее тепло и уют, созданный за долгие годы, старательно подобранную мебель, радующие глаз пейзажи на стенах, а теперь все показалось ей чужим. Ею овладело такое ощущение, что в любой момент здесь опять может появиться посторонний, неприятный, незваный. Разрушилось так остро живущее в ней чувство принадлежности этого дома ей, только ей. Покойный муж относился к даче равнодушно: ему было удобно здесь работать, но не больше. Ему было удобно работать и в номере гостиницы, и в самолете во время дальнего перелета. Он с улыбкой рассказывал, что в послевоенное время в Лефортовской одиночке написал лучшие страницы романа.
Алина Максимовна проверила запоры на дверях, заглянула в «гостевую», через окно которой залезли воры, секунду помедлила, глядя на запорошенный снегом ковер — не убрать ли от греха подальше? И, оставив все как есть, решительно повернула ключ в замке.
Спать Алина Максимовна постелила себе в кабинете мужа, на большом кожаном диване. Она разделась и уже собиралась лечь, когда вдруг вспомнила про ружье, подаренное мужу еще на шестидесятилетие — в то время они праздновали свой медовый месяц. Ружье прекрасной штучной работы, бокфлинт — стояло в шкафу рядом с другими ружьями. Невольно залюбовавшись серебряной насечкой, она чуть помедлила, потом достала из письменного стола коробку патронов и зарядила ружье. С легким щелчком защелкнулся замок. Насколько помнила Алина Максимовна, из этого ружья ни разу не стреляли. Маврин охоту не любил. Ружье она положила рядом с диваном. Подумала: приму душ. Ей казалось, что душ поможет отделаться от преследовавшего в последние часы чувства брезгливости.
