В восемьдесят девятом году всех охватило безумие — надо ехать. Куда, зачем? Мои родители отказались наотрез. Отец — фанатик русской культуры, он не мог представить себе жизни без окружавших его памятников старины. А мама делала все, что он говорил — в семье царил домострой. Дашка подросла и собиралась в школу. Она уже неплохо читала и писала, и мы решили ехать, чтобы она пошла в Израиле в первый класс.
Я даже сейчас с дрожью вспоминаю, как толпы отъезжающих штурмовали ОВИРы. Еще не было прямых рейсов в Израиль, и мы добирались до Москвы, потом поездом до Будапешта, а оттуда до Тель-Авива самолетом венгерской авиакомпании «Малев».
Первые два года все было нормально. Мы работали, Дашка училась в третьем классе — она за несколько месяцев перескочила через класс, быстро выучив иврит. Мы уже присматривали квартиру в Ашкелоне, когда мой благоверный начал худеть. Он отказывался от еды, ходил бледный, в постели его не тянуло на подвиги, и я начала беспокоиться — не заболел ли он. От моих расспросов он только отмахивался, а стоило мне выйти за дверь хватался за телефон.
Однажды, когда его не было дома, раздался звонок.
— Здравствуйте, — сказал незнакомый голос, — я говорю с Валерией?
— Да. А кто вы?
— Меня зовут Андрей. Я муж Эллы.
— Какой Эллы? Я ничего не понимаю.
— Дело в том, что моя жена изменяет мне с вашим мужем.
Римляне говорили, что сильные в гневе краснеют. Если бы на меня кто-нибудь посмотрел в этот момент, то увидел бы налитую кровью физиономию.
— А при чем тут я? — как можно спокойнее ответила я.
— Вы меня не поняли? — удивился он.
— Я вас поняла прекрасно. Вы сказали, что ваша супруга изменяет ВАМ. Вот и разбирайтесь с ней сами. А мне мой муж не изменяет. У него горячий темперамент, и таких эпизодов, как она, у него будет еще много.
— Как вы можете так говорить?
— Вам не понять кавказскую ментальность. Я родила ему ребенка. Это святое. Значит, я всегда буду ему роднее всех пустых увлечений. Пусть она ему сначала родит, тогда поговорим. Всего хорошего.
Я положила трубку. Потом машинально, ничего не чувствуя, словно отмороженная, я достала с антресолей огромный баул, с которым мы приехали в Израиль, и стала кидать туда все его вещи. Увенчав это монументальное сооружение коробкой с противогазом, я выставила баул за дверь и принялась дожидаться изменника. Когда Борис вошел в дом, то по его лицу я поняла, что он только и ждал минуты, когда мне все станет известно.
— Что это, Лерочка? — спросил Борис.
— Это твои вещи, дорогой. Звонил муж твоей любовницы. Спрашивал, что делать.
— Вот кретин! — в сердцах ругнулся Борис.
— Я ему и предложила не вмешивать меня в ваш любовный треугольник. Разбирайтесь сами.
Может быть, Борис не ожидал от меня такой реакции, но он вдруг стал похож на шарик, из которого выпустили воздух.
— Я люблю ее, — он понурил голову.
— Ну и прекрасно! Ты тоже хочешь спросить меня, что делать?
— У меня никогда не было такого в жизни.
«Ага, — подумала я, — значит, правы были те, кто уверял меня, что он женился на мне из-за ленинградской прописки. Нет, я просто не могу предположить о себе такое. Я же умница и красавица. Прописка — фи, это для меня слишком низко. Тем более, что прописка улетучилась, как дым отечества, и мы сейчас не в переименованном Ленинграде, а на Земле Обетованной». Но вслух произнесла:
— Когда ты сказал, что любишь меня, ты пришел жить в мой дом. Сейчас ты любишь другую, и я не понимаю, что ты до сих пор здесь делаешь? Я предлагаю тебе взять этот баул и идти к ней. Слава Богу, в Израиле нет недостатка в жилье на съем.
И я удалилась в спальню. Борис остался ночевать в салоне. Через пару дней он перебрался на другую квартиру.
В сущности, я была довольно либеральной женой. Если бы мой супруг погуливал от меня, и я бы об этом ничего не знала, может быть, все было бы в порядке. Кому мешают темпераментные мужья, которые уважают душевное равновесие своих жен, не сходят с ума от любви, не тратят на любовниц деньги и не приносят заразу на кончике хвоста? Но у многих просто не хватает такта. Если ты развлекаешься на стороне, то уж не огорчай свою дражайшую половину. Помни, что возвращаться к довольной, ничего не подозревающей женушке всегда приятнее, чем к высушенной ревностью мегере. Да, в семейных отношениях я не максималистка, так как (тут я развожу руками) идеальные супруги попадаются, как выигрыши в Лото — один на восемь миллионов.
Через месяц я получила повестку в раввинатский суд. Купив по такому случаю соломенную шляпку (замужняя женщина не должна ходить с непокрытой головой), мы с Борисом предстали под строгие взоры седовласых старцев. Я ощущала себя как в этнографической экспедиции, участвующей в старинных обрядах.
Один из старцев обратился к нам:
— Где вы регистрировали брак, в ЗАГСе?
Несмотря на то, что он произнес фразу на иврите, «ЗАГС» он выговорил практически без акцента. Видимо, столько выходцев из бывшего Союза прошли через раввинат, что это слово прочно вошло здесь в обиход.
— Да, — кивнули мы оба.
— Хупу делали? — спросил второй.
— Нет, — также дружно отрицали мы.
Какая такая хупа, мы даже не знали в Питере о том, что существует такой обряд еврейского бракосочетания. И не пошла бы я туда никогда. Бабуля моя была убежденной комсомолкой тридцатых годов. Родители — рафинированные интеллигенты с партбилетами.
— У вас нелады в семье, потому что вы не были под хупой! глубокомысленно изрек третий старец. — Давайте мы вас поженим, поведем под хупу, вот у вас и наладятся отношения в семье.
А я-то думала, что нас разводить будут!
— Нет, спасибо, нам в другую сторону, — вежливо отказались мы.
— Как хотите, — разочаровались они. — Только здесь мы вас разводить не будем, у нас очередь большая. Если согласны, мы вас вызовем в центральный раввинат в Иерусалиме.
«А, — подумала я, — видно у них по хупам недовыполнение плана. А в центре выше пропускная способность». Переведя слова старцев в знакомые понятия, мне легче стало разбираться в этом сюрреалистическом действии.
— Хорошо, в Иерусалиме, так в Иерусалиме, — согласились мы.
— Пусть каждый из вас приведет свидетеля, удостоверяющего вашу совместную жизнь с самого начала, — заключили старцы, и мы вышли из зала суда.
У меня тут же начались проблемы. Если я и знала кого-нибудь, кто мог бы подтвердить мою петербургскую семейную жизнь, то эти люди жили далеко и были мне просто знакомыми, даже не близкими. Что же делать? И я обратилась к своему соседу, веселому старику дяде Изе. Дядя Изя был родом из Баку и краем уха слышал о Бориных родителях. Но познакомились мы с ним здесь, в Израиле, когда оказались на съемных квартирах в одном подъезде. Я попросила его быть моим свидетелем.
— Но, Лерочка, я же не был знаком с тобой там, в Союзе, — пытался возразить он.
— Дядя Изя, миленький, ну пожалуйста, у меня ведь нет здесь знакомых, а нужен видный, представительный мужчина, — я льстила напропалую. — Вам только нужно будет сказать, что мы жили вместе в Питере и в Баку. А мы жили — вот результат, — я показала рукой на Дашку. И еще скажете, как зовут моего папу. Его зовут Павел.
— Лерочка, но я не знаком с твоим папой.
— Вы только скажете, что его зовут Павел, и все. Я не заставляю вас врать. Просто помогите мне. Вы же бакинец и хорошо относитесь к Борику. Я оплачу бензин до Иерусалима и обратно, — я привела последний, убойный аргумент.
Дядя Изя согласился. Не знаю, что на него повлияло больше всего, но факт остается фактом — когда пришла повестка в центральный раввинат, я надела вновь свою соломенную шляпку, длинную бесформенную юбку, и мы с дядей Изей отправились в суд.
Обычно в любом присутственном месте по длинным коридорам снуют секретарши, строгие мужчины в галстуках заседают в кабинетах, слышен гул публики и стрекотание факсов и принтеров. Что касается шума — то он был вполне обычным, а вот секретарш и клерков заменяли бородатые мужчины с пейсами, все как на подбор в черных одеяниях. Многие были в очках. Различались они только цветом бород — у некоторых бороды были рыжими.
Мы с дядей Изей, надевшим по такому поводу шелковую ермолку, озирались по сторонам, пытаясь отыскать комнату номер 212, указанную в моей повестке. Наконец нашли и постучали.
— Войдите, — услышали мы из-за двери.
Мы вошли в самый обычный кабинет со столами, выставленными буквой «т». Дядя Изя по советской привычке хотел было стянуть ермолку с головы, входя в помещение, но я схватила его за руку. Во главе стола сидел благообразный раввин, а напротив него — посетитель, у которого на голову была надета маленькая шапочка, сделанная наспех из картона, скрепленного обыкновенными канцелярскими скрепками. Вид у посетителя был самый что ни на есть комический. Он обернулся, и я с удивлением признала собственного мужа.
