Мила Бояджиева - Жизнь в розовом свете

Сестры с преувеличенным энтузиазмом занялись обедом. О выяснении отношений после десерта в виде вишневого мороженного, съеденного на балконе, ни одна из них не вспомнила. Так было уже много-много раз.

- Ди, ну-ка, взгляни вон туда. - Эн указала против солнца оттопыренным мизинцем - в её руке блестел перламутром маленький театральный бинокль. Ди подняла голову, осторожно придерживая тянущуюся из правого мешка белую нить.

- Ну... - Она продолжила работать крючком.

- Заметила пару?

- На роликах? Бьюсь об заклад, что один из них - парень. Вот тот серьгой и локонами до пояса. У них почему-то в этом возрасте фантастически густые патлы. Помнишь дурочка Макки в пансионате? Он любил, когда ты заплетала ему косичку.

- Помню, помню. Но посмотри скорей сюда! Вот те, что подошли к столику под зеленым зонтом...

Ди взяла бинокль, пригляделась.

- Симпатяги. Думаю, барышне далеко за пятьдесят. Но приоделась она с большим старанием. Не может забыть о восемнадцати.

- Да, Агнес тщательно обдумала свой туалет. У неё сегодня очень ответственный день.

- Не скажу, чтобы кавалер блистал красотой и молодостью. Хотя когда-то он, наверное, был весьма неплох.

Ди проследила, как двое, нерешительно потоптавшись возле столика в тени, подсели к другому, стоящему у самого края пешеходного маршрута в малиновых лучах заходящего солнца.Теперь июньский день клонился к вечеру. Море, отражавшее безоблачное небо, выглядело почти по-южному. Если бы не резкий ветер, заворачивающий снежно-белые барашки и не гряда тяжелых серых туч, угрожающе поднимавшаяся с горизонта. Но воскресенье, вопреки прогнозам, обошлось без дождя. Солнце не торопилось спрятаться за облаками, расцвечивая их пожарным пламенем.

В обе стороны по набережной двигалась толпа, похожая на демонстрацию. Дородные мамаши с выводком разновеликих детишек в пестрых шортах глазели по сторонам, рассеянно облизывая рожки мороженого; двигались стайки туристов с ремешками фото - и видеокамер на усталых от постоянного вращения шеях, студенты в растянутых майках и толсто-подошвенных бутсах, плотно обнявшиеся пары неопределенной половой принадлежности в стиле унисекс - черные очки, бермуды, загорелые коленки, крепкие плечи и короткие стрижки.

Особой элегантностью отличались пожилые супруги, как правило, державшиеся за руки. Дамы с растрепанными ветром седыми кудельками, предпочитали светлые костюмы, тонкие колготки и аккуратные туфельки - вещи "вневременной элегантности" из старого шкафа. Их кавалеры в отутюженных брюках и сорочках с нацепленной на запястье петлей кожанного бумажника, отличались ухоженностью ритуального выхода в свет.

Примеченные Эн двое, супругами не были. Джентльмен слишком внимательно смотрел на свою даму и та почти пританцовывала на месте от волнения, им явно не было никакого дело до окружающего - главным героям разворачивавшегося в этот мирный вечер ответственного спектакля..

Ди верно отметила - женщина изо всех сил стремилась выглядеть молодой и эффектной. Действительно, если не заглядывать в лицо, а шагать позади стройной, прекрасно двигающейся блондинки, больше, чем на тридцать она бы не потянула. Черные брючки в облибку едва доходили до тонких щиколоток, под белой кружевной майкой, возможно, не было белья. Спортивная поджарость и крепкий, коричневый загар позволяли без опаски носить такие вещи, а детали туалета свидетельствовали о привычке к эффектной экстравагантности. Ни на ком больше, сколько ни смотри, не было таких туфель. Высоченный каблук и толстая "платформа", отлитые из прозрачного, слегка люминисцентного пластика, переливались изумрудом. На бедре женщины висела сумочка в виде барабанчика, из того же хрустально-зеленого материала. Ее откинутые назад плечи гордо несли маленькую головку с коротко подстриженными соломенными волосами. А на темени, чуть набекрень, сидела огромная белая роза с черными атласными листьями - то ли мини-шляпка, то ли - макси-заколка.

- По-моему, она оделась удачно, - подвела итог критическому осмотру Эн. - Не перестаю удивляться непреодолимой пропасти между витриной модного салона и улицей. Недоумеваю, куда деваются те экстравагантные фирменные шмотки, которые так заманчиво демонстрируют манекены? Даже в нищие послевоенные годы воскресный променад выглядел не хуже подиума Шанель или Диора. А теперь? Посмотреть не на что. Публика, в массе своей выглядит более чем ординарно. Все так хотят быть похожими друг на друга! Это скучно, хотя и благопристойно. Благопристойность, ординарность, приличия - знамена для победившей взрослости. Лишь молодость и старость - позволяют себе нелепые, но такие веселящие выходки!

- Мне все же кажется, что понравившаяся тебе дама, несмотря на отлично сохранившуюся фигуру, могла бы поменьше экстравагантничать. Возраст требует сдержанности.

- Ерунда. Возраст требует главного: не сдаваться, оставаться верной себе, когда враг ведет наступление со всех сторон, когда берут за горло болезни, старость, одиночество... Одежда лишь спасительная соломинка, за которую хватаются женщины. Но все же согласись, наша блондинка молодец - ей ведь стукнуло шестьдесят пять!

- Это твоя знакомая? - удивилась Ди.

- Когда-то она была знакомой чуть ли не для всей Европы. И желанной для каждого мужчины.

- А её спутник - тоже бывшая знаменитость? - Ди посмотрела вниз. У сидящего мужчины в редких тускло-пегих волосах отчетливо просматривалась плешь.

- Увы, пока он ничем не приметен. Его коронная ария ещё впереди.

- Поздновато. Вряд ли в таком возрасте можно начать заново нечто стоящее.

- Но можно подвести итоги всему, что прожито. Открыть смысл в нелепом нагромождении событий, страстей, удач и поражений. Не всем это удается, Ди. Эти двое, возможно, так и не встретились, если бы неделю назад доктор не сообщил господину мрачный приговор.

- Кавалер болен? - Оставив вязанье, Ди навела бинокль. - Для больного он выглядит прекрасно. Ухожен, моложав, подтянут, очевидно, далеко не беден. Хорошие очки и туфли...

- Ого! Ты уже стала различать такие вещи, - улыбнулась Эн. - А ведь в бинокле нет розовых стекол.

- Я и без волшебных стекол вижу, что плешивый мужчина - из общества манеры, осанка, костюм. Сомневаюсь, правда, что он смертельно болен. Уж очень оживлен и взволнован свиданием. У доходяг всегда заметна отрешенность, словно одной ногой они уже перешагнули черту. А здесь такое бурление страстей! Прямо непоседливый гимназист. Уронил меню, толкнул стулом соседа, засмущался. А она - хохочет! Закинула голову, тряхнула клипсами - девчонка!

- Не иронизируй, Ди. Мужчина и впрямь заворожен. Он видит свою даму прежними глазами. Его вовсе не смущает шифоновая роза, прозрачные каблучки, обтянутый лайкрой зад. Он привык видеть её блистательной и такой воображал все тридцать лет.

- Ты хочешь сказать, что эти далеко не юные господа сегодня встретились здесь впервые после долгой разлуки? И снова горят, снова влюблены, как в молодости? - насмешливо улыбнулась Ди. - Воображаешь - у них все может начаться заново?

Эн повернула к сестре холодное лицо: - По-твоему, я способна придумывать лишь столь банальные и, честно говоря, маловероятные ситуации?

- А что тут необычного? Это же великолепно - старики встретились после долгой разлуки и поняли, что они необходимы друг другу. Законный хэппи-энд! - Ди подставила лицо ласкающим косым лучам и промурлыкала: - Жаль только, что этот господин болен.

- Но это действительно так! - вспыхнула Эн. - Врач ничего не скрыл от него - теперь раковым больным сообщают финальные сроки. Особенно, когда они не за горами.

- Жестокая! Ты специально придумала бедняге страшную болезнь, чтобы не пересластить свои клубничные сливки. Тебе кажется, что благополучие пошло. Ты боишься банальности, дорогая, всякий раз её боишься! - Перешла в наступление Ди.

- Ну нет. Не путай! Я боюсь пошлости, но преклоняюсь перед банальностью. Пошлость - воплощение убогости мышления, примитивности вкуса, мелкости чувств и скудости духа... А банальность - высокая мудрость, превратившаяся в прописную истину. Она общепринята, общедоступна, а потому - совершенно беззащитна перед пошлостью. "Любовь рифмуется с "кровь" - это мудрость, убитая пошлостью.

- А что такое вообще - мудрость? - Ди сунула крючок в карман шерстяного шакета, что делала лишь в сильном волнении. - Притчи Соломона, Библейские заповеди? Умопостроения Канта, откровения новейших философов или непостижимые глубины бытия, смутно запечатленные художниками? Радриго частенько писал заумные стихи. Но его высоколобые друзья помнили и любили простенькие.

- Верно. Он был поэтом - а слова - самый обиходный материал для построения великого. Музыка всегда будет ближе всего к главному - она лишена бытовой конкретности. Под пение свирели и пастушок и Кант могут думать о своем, погружаясь на разную глубину осмысления.