Ознакомительная версия.
Национальной политике, после сверженья монархии, надлежало выполнить следующее.
Освободить народы Империи, способные не только образовать собственную государственность, но и не стать скорой добычей каких-то соседей. Понимались под этим, прежде всего, поляки и финны.
Оставить в Империи тех, кто не отвечает предыдущей позиции, с предоставлением им чего-то вроде национально-культурной автономии.
Ассимилировать, путем расселения по России мелкими группами, воинственно-агрессивные к русским народы. Речь шла, конечно, именно о тех, с кем сейчас воевали — о чеченцах и многоплеменных дагестанцах, а дядя, как многие ранее декабристы, сам лично уже пришел к выводу, что война смысл свой уже потеряла.
Так, примерно, звучало его словами.
«Пойми, народы, как и отдельные люди, очень и очень разные. Есть умные люди и туповатые, добрые и злобного нрава — не так ли?.. Но полагают, всё можно преодолеть развитием. И больше того — знание, дескать, делает человека морально порядочным» — «Однако дядя, — возражал я, — так думали с античных времен» — «Вот именно, и даже гении Сократ и Цицерон полагали, что главная причина зла — результат невежества» — «Но Европейское просвещение? И наши — Новиков, Баженов, Радищев?» — «Радищева ты Сережа, не впутывай, он много умней всех остальных, и с жизнью покончил, потому что исторической перспективы для России не видел. А Просвещение для своего времени, да, было важным шагом вперед, но затем стало тормозом. Ты удивлен?.. Каждая идейное теченье мнит себя высшею точкой развития, тут опять сравнение с человеком: мнящий себя совершенным — глуп. Но позволь, я продолжу. Эти горные народы не способны к изменению образа жизни, и будут жить точно так через сто, через двести лет. Внешним видом их жизнь будет меняться по мере поступления разных благ и изобретений из нашего мира, но не изменится внутренний сознательный и моральный уклад».
И коснувшись декабристских идей, он продолжил:
«У них многое слишком оторвано было от жизни. И как они себе представляли переселение да многих сотен тысяч. Без скота, кроме что лошадей. И расселить их на неудобьях мелкими кучками. А жить как и на что? Ведь хороших земель ни помещики, ни крестьяне им бы не дали. А избы строить? И как всё это пережили бы старики и дети, а?» — «Не пережили бы» — «Вот! То есть мы, христиане, отправили бы на тяжелую смерть массу людей. И не сильных мужчин, а тех слабых, кто по возрасту еще пред нами не виноват или уже не виноват — старость наказывать последнее и самое гнусное дело».
Я на этом очень с дядей моим согласился, и даже неловкость возникла за хорошее отношение к декабристам, которые имели к себе всегда инерцию положительного отношенья.
Еще кое-что скажу о них после.
В Европе дядя задержался сначала подвизаясь у Скотланд-Ярда, где холодные англичане не были расположены подробно знакомить его со своими методами, и даже просьба влиятельного члена Верхней палаты ничего в этом смысле не изменила. Во Франции же к нему отнеслись гораздо теплее. И заодно принялись ругать англичан — французы вообще не любят их негалантность, к тому же категорически утверждают, что Скотланд-Ярд полностью выучен ими французами еще в эпоху Франсуа Видока — не менее легендарного детектива в Европа, чем Пинкертон в США.
Видок пришел в полицию почти из тюрьмы, вернее — сбежав очередной раз. Преступная жизнь (аферы; был и грабеж) ему надоела, сыграл роль и шантаж со стороны узнавших о его побеге товарищей из криминального мира, и в 1812 году Видок заявился в Министерство полиции с очень неожиданной идеей борьбы с преступностью: результативно бороться с ней могут только сами преступники. Бывшие, разумеется. Видок умел обвораживать не только женщин, но и мужчин, — идею и Видока приняли.
Наполеон еще в первые два года своей власти расправился с бандами, которые хозяйничали в провинциях, и прежде всего — на дорогах, но в Париже существовали районы, где преступность была практически каждым семейным делом и откуда постоянно шли вылазки в приличные части города. «Клоака» — под таким названием известна огромная подземная система канализационных и водосточных сливов, каменные тоннели, куда можно было скрыться прямо из центра города и благополучно выйти потом в родной и безопасный от полицейских квартал — те туда почти не совались.
Насколько сильна и опасна была там преступность свидетельствует тот факт, что даже существовал целый клан наемных убийц, а «профессия» наемных убийц являлась потомственной.
Видок со штатом всего в тридцать сотрудников за несколько лет сократил число серьезных преступлений в Париже почти вполовину.
В Англии и не мечтали о таких успехах.
В России было нечто сходное с явлением Видока, но в нашей, увы, своеобычной форме.
В 1741 году — первом году Императрицы Елизаветы — в Москве объявился восемнадцатилетний сын крестьянский Иван, известный уже среди преступного мира по кличке Ванька-Каин. Ванька не скрывал своего уголовного прошлого, а предложение его в точности совпадало с тем, что предлагал позже Видок — с преступниками лучше всего справится именно преступник, а про себя врал, что раскаялся.
Получив, по сути, должность главы криминальной полиции, начал вести себя так: мелких одиночек-воров активно вылавливал, а с руководителями крупных банд договаривался — он их не трогает, они платят ему регулярную мзду. Такой же «союз» заключен им был и с раскольниками. Мысль Ваньки-Каина, однако, на этом не остановилась и сделала дальше шаг — прикормить всё влияющее на него начальство.
Идея эта оказалась нетрудною к воплощению, и более десяти лет Ванька орудовал как хотел, но, из-за очень свойственного нам отсутствия чувства меры, совсем впал в кураж. Москва тогда не была в большом внимании у Императрицы, иначе бы Ванька закончил раньше, но всё же закончил — арестом и каторгой.
В отличие от Видока в Париже, преступность наша, и именно опасная, не сократилась, а выросла, да так, что для борьбы с ней понадобились уже военные части.
К истории преступности мы еще вернемся.
Теперь же о радостном — возвращении, наконец-то, из странствия дяди.
Время несколько изменило его: не отобрав привлекательности, добавило внимательности глазам и большей подвижности — экспрессии, энергичности.
«Вроде второй молодости у меня», — докладывал в обществе дядя, и дамы находили, что это совпадает с их собственным впечатлением.
— Ах, Сережа, да это целая другая жизнь! Но как ты повзрослел, друг мой. И дипломированный ученый!
— Нет, дядя, для науки я не гожусь.
— Отчего, мой друг?
Тут я заметил, что в глазах дяди мелькнул даже радостный огонек.
— Оттого что крупных результатов я в ней не произведу, а мелкими уточнениями заниматься неинтересно. Да и живая жизнь куда как любопытней науки.
— Верно! И для ощущения разнообразия жизни ты и пришел в театр. В артисты идут всегда жаждущие жизни люди.
Дядя, как и батюшка мой, нередко удивлял меня той прямотой суждений, которая сразу-вдруг упиралась в истину. Как странно, что сам я никогда не думал, что артисты совсем не случайные люди, а правильно — именно люди, страждущие многих жизней и заключенных в каждой из них переживаний.
И согласившись с дядей я поделился с ним, что в каждой роли пытаюсь найти другой новый мир — правила его, нарушения, ценности.
— Ты точно сказал, Сережа: не придумать, а «найти». Стало быть, ты чувствуешь некоей интуицией, что множество человеческих миров существует. И должен тебе сказать, общения с людьми в эти чужестранные годы, с большим числом от верхнего до самого нижнего уровня, окончательно привели меня к мысли, что человек рождается с уже готовым составом качеств.
— То есть условия жизни, вы хотите сказать?..
— Играют роль, конечно играют. Но какую?.. Попробую объяснить, — дядя немного задумался, затем продолжал: — хотя не уверен, что на вполне удачном примере. Вот камни — драгоценные, полудрагоценные — их куча разных. Допустим, алмаз. Ему можно придать разную огранку, поместить в какое-то обрамление из золота, серебра... неважно — это всё форма, не меняющая качества самого камня. Его твердость, удельный вес, наличие определенной окраски...
— Оптико-световые свойства.
— Да-да. Алмаз после огранки становится бриллиантом и может чудесно играть в тонкой оправе, а может и прозябать незаметным. А видел ты алмаз в первично-природном виде?
— В нашем университетском музее. Невзрачные камешки, обычный человек внимания не обратит, валяйся они на берегу горной речки.
Впрочем, я не понял, чему служит данный пример, и дядя это заметил.
— Видишь ли, во-первых, камень камню рознь, и таковыми они являются от природы, а не в силу условий. Во-вторых, из некоторых полудрагоценных камней делают прекрасные с инкрустацией вазы, но в отдельности камни не очень красивы и не годятся для дорогих оправ. Иначе — они хороши в коллективе.
Ознакомительная версия.
