– Довериться мне больше некому, кроме тебя Андрюшенька, – тяжко вздохнула соседка, подталкивая меня к порогу и давая последние напутствия. – Ты уж помогай мне сегодня, а я в долгу не останусь. У меня ведь все надежды только на тебя. Если ты мне не поможешь, то, вряд ли мне сегодня одной сладить. Вот горе-то какое приключилось.
А довериться ведь ей действительно было некому. Почему-то не признала её деревня, хотя случалось такое крайне редко. Наверное, обиделись деревенские на скрытность новой супружницы дяди Феди Сивухи, а может, позавидовали ей в чем-то. В жизни всякое бывает. Откуда она появилась, никто не знал, выглянула как-то ранним утром из Фединого окошка бабенка, да так в окошке и осталась. Нельзя сказать, что её на деревне не любили. Не было такого, относились к тете Клаве по-доброму, вежливо, но своей всё-таки не признали. Не признали и всё тут. Не очень она к нашему деревенскому двору пришлась.
Все поручения по закупкам я выполнил быстро, правда, с некоторыми затруднениями в виде назойливых предложений о помощи со стороны Тодора и Кокоса. Зная характеры своих земляков, я предвидел, что эта помощь вряд ли окажется бескорыстной, и потому решительно отверг её. Однако если вам думается, что от Тодора с Кокосом просто отвязаться, то тут вы глубоко ошибаетесь. Крепко вцепились они в меня, учуяв запах денег из моего кармана. Пришлось применить силу рук да удаль ног и, расшвыряв мужиков по углам тети Клавиного дворика, рванул я словно испуганный молодой лось к автобусной остановке. В нашей-то деревне магазина-то отродясь не было, и ходили мы обычно за продуктами в магазин поселка ткацкой фабрики. Только тетя Клава сегодня велела мне в поселковый магазин не ходить, а ехать в район, дескать, там подешевле покупки сделать можно.
– Хотя мне для Феденьки ничего не жалко, – утирая слезу и в третий раз, пересчитывая выделяемую мне сумму, прошептала она, – но мне еще жить придется долго, а денежки-то они счет любят. Ты уж не обессудь меня Андрюшенька, доедь уж, пожалуйста, до района. Помоги мне сегодня, ради соседства нашего.
Услышав из тети Клавиных уст ласковое слово «Феденька» я немножко опешил. Вот оказывается, когда нас мужиков ценить начинают, исключительно только после кончины. Ведь при жизни она самое ласковое его на людях «козлом мосластым» обзывала, а теперь вот «Феденька».
– Что же ты тетя Клава до дней таких скорбных нежность хранила? – раздумывал я, шагая к автобусной остановке.
Первое, что я увидел на обратном пути, подходя с тяжелыми сумками к тете Клавиной калитке, было небольшое скопление деревенских мужиков. К Тодору с Кокосом добавились Толя Грач, Федя Садов и Степанчик. Мужики сидели на лавочке у забора, курили и рассуждали, судя по их сосредоточенным лицам, о чем-то весьма серьезном. Они дружно кивнули мне и практически в один голос прохрипели:
– Вот пришли помочь по соседскому делу. Он нам всем друг все-таки был.
Кокос, сидевший с краю резво приподнялся, открыл передо мною калитку и жарко зашептал в ухо.
– Ты, это, Андрюха возьми у Клавки самогоночки. Она её родимую, как раз сейчас в бане гонит. Слышь, как в нос шибает, ядрена кокоса. Если, что спросит, скажешь, мол, мы к любому делу готовы. Ты нас кокосов знаешь, не подведем. Не в первой ведь. Давай Андрюх, а то мы тут уж заждались совсем. Вот ведь кокос, какой получается. Тоска зеленая на похмельную голову, сам нас понимать уже должен, не маленький ведь пацан.
Я утвердительно кивнул ему и прошел на крылечко. Услышав скрип ступенек под моими ногами, из бани выскочила тетя Клава с распаренным лицом и влажным полотенцем в правой руке. Она быстро приняла продукты вместе с кратким отчетом и попросила ещё помощи:
– Ой, Андрейка, замаялась я, а дел еще немерено осталось. Помоги во дворе разобраться, а то завтра люди на вынос придут и чего подумать смогут. Словно Мамай у меня по двору прошелся. И мужикам вон скажи, чтоб без дела не сидели, вон пусть дрова в поленицу сложат.
Тетя Клава проворно метнулась в баню, вынесла оттуда ещё теплую бутылку, быстро сунула её мне в руку, а сама унеслась опять по своим делам.
Не успел я выйти на крыльцо, как сразу же был окружен готовыми на всё мужиками. Первым делом Кокос вырвал у меня из руки бутылку, а вторым Тодор у меня же попросил взаймы очередной червонец. Я, чувствовавший себя немного виноватым за резкий отказ от помощи сегодня утром, червонец ему дал. Тодор с червонцем мгновенно испарились. Остальные же мужики внимательно выслушали мои указания, по поводу укладки дров дружно кивнули, потерли ладони и со словами: «сейчас только курнем разок» вернулись к лавке, где сразу же начался разлив.
Дел во дворе действительно было много, запустил немного дядя Федя свой двор. Всё у других дела правил, а до своего дома руки не доходили и теперь уж точно никогда не дойдут. Что же теперь делать? Теперь уж назад ничего не вернешь. Теперь вот только порядок надо наводить.
Разбираться я закончил уже в сумерках. Мужики же, разлив и перекурив, подослали ко мне Тодора за червонцем, но, услышав отказ, потеряли всякий интерес к моей персоне и сразу же увлеклись расспросами пожилого дачника о столичной жизни. Интеллигентный дачник Сергей Сергеевич подошел к избе тети Клавы выразить свои соболезнования, но попал в крепкую сеть мужского разговора, где быстро лишился пяти червонцев и трезвости. Когда я поздним вечером уходил спать, мужики яростно спорили, стараясь разобраться, чем винт отличается от болта, и строго наказывали Сергею Сергеевичу прекратить безобразия на Тверской.
Утром в понедельник я отпросился у завгара на похороны. Начальник долго мялся, вращал глазами, хмыкал и, наконец, согласился, но с условием, что в следующее воскресенье я отвезу группу работников нашей птицефабрики на оптовый рынок в Москву.
– Может лучше в субботу, – предложил я, принимая его условие за основу.
– Нет, в субботу нельзя, – покачал головой завгар. – У моей жены суббота рабочая. Не получится в субботу. В воскресенье поедешь.
Придя к согласию в вопросе даты проведения экскурсии на столичный рынок, мы пожали друг другу руки и разошлись.
Похоронили дядю Федю быстро. Были на его похоронах в основном свои, деревенские и незнакомыми мне в траурной процессии были только три пожилые женщины.
– Глянь-ка все Федькины жены пришли проводить, – шепнула мне и своей соседке справа, встревоженная баба Нюра.
– Да, где же все-то? – перебила её тоже шепотом баба Настя. – Тонька не пришла, и Дуси нет.
– Да он с Дусей-то почесть и не жил, – зашептал кто-то настойчиво сзади, за моей спиной.
– Как же это не жил-то? – хотя и шепотом, но возмутилась баба Настя. – Ещё как жил. Я-то лучше знаю, племянница моя с Дусей в одной коммуналке на фабричном поселке лет десять жили. Уж если я-то не знаю, то кому же знать-то? Скажешь тоже, не жил. Еще как жил-то. Так жил, что нам так с вами бабы никогда и не пожить. У них даже дочка Любка народилась, ну та, которая в промтоварном за рынком работает, ну кассирша или как они там теперь называются? Белобрысая такая.
– Ну, это ты врешь, Любка то не от Феди совсем. Это я точно знаю. И не похожа она на него ни капельки. У Дуси тогда азербайджанец один был, который на рынок приезжал арбузами торговать. Вот Любка как раз от него и есть. Это вам на поселке каждый скажет и глаз у неё карий.
– Азербайджанец не у Дуси был, а сестры её Вальки. Дуся с Федей жила, это точно, ни к какой бабке не ходи…
Жил ли дядя Федя с неведомой мне Дусей или нет, я так и не узнал. Позвали меня от шептавшихся бабок, чтобы взять дядю Федю на плечо и понести в последний путь по деревенской улице. Мы вынесли его из деревни, донесли до шоссе, а там погрузили в мрачный катафалк. Вот и всё, не увидит больше Копьево разудалую дяди Федину походу, не услышит его веселых песен, не будет стыдить его за похабное поведение в отношении женского пола и не будет хвалить его золотых рук в случае острой нужды в них.
Как только мы вернулись с кладбища, я опять помогал тете Клаве: что-то открывал, за чем-то бегал в погреб, что-то мыл, короче пока шла тризна, присесть мне не пришлось ни разу. Присел я только, когда все вышли на улицу, и была перемыта вся посуда. Тетя Клава посадила меня за чистый стол, налила рюмку водки и предложила по русскому обычаю помянуть дядю Федю. Когда я выпил до дна предложенную рюмку, тетя Клава запричитала:
– Вот Андрейка, как оно всё повернулось-то. Убили моего кормильца. Как же я теперь жить-то стану? Убили ироды.
– А кто ж его убил-то, тетя Клава? – чтобы, как-то успокоить женщину спросил я. – Сам он говорят, в яму-то ту упал. Вон и следователь так Кокосу сказал. Кто ж дядю Федю убить-то мог?
– Как кто? – грохнула тетя Клава кулаком по столу. – Бандюки городские. Мафия ихняя. Ведь перед тем, как Феде погибнуть приезжал один. Вот тут у избы свою машину поставил, травку мне всю под окнами примял и давай ругаться. Думал он, что я не соображу что к чему. Только я сразу поняла. Денег ему жалко стало. Федя ему печку мудреную на даче его буржуйской сложил. Бандюк ему две тысячи задолжал за работу, а чтоб не отдавать, ругаться и грозить приехал. Они Андрейка, все такие. Вон в телевизоре каждый день их художества расписывают. Я всё про бригады да криминалы смотрю и божусь только. До чего все дошли? Убили сокола моего ненаглядного. Убили. Что ты мне не скажи, а я тебе точно отвечу – убили. Как же жить я теперь буду?
