Убитая жила близ площади Пигаль в маленькой двух комнатной квартирке. Уже переговорили с консьержкой. «Вытирая глаза платком, — говорилось в заметке, — консьержка сказала, что очень уважала свою жиличку: всегда такая улыбчивая, а ведь была не слишком счастлива — в двадцать пять лет уже разведена. Но трудилась честно. Господи боже, таких разве встретишь в этом районе, где так легко встать на скользкий путь!» Конечно, у нее бывали мужчины, но консьержка считала, что это ее личное дело, она ведь была свободна, бедняжечка.
И Рене Кабур представил себе комнату с опущенными шторами, лампу под красным абажуром. Только одно светлое пятно в окружающей темноте. Шепот. Красивого мужчину с фатоватой улыбкой любимца женщин. И ее. Снимающую юбку между светом и тенью. Блеск обнаженного тела, изгиб бедра или плеча. Ее личная жизнь.
Он кончил пить, и снова капли пива упали на газетный лист. Черные лодочки. Та самая женщина, которая со спокойной улыбкой предложила ему, стоя в проходе, сигарету. И тотчас перед ним возник затравленный взгляд терпящего поражение боксера на «Центральном». Итак, какие-то мужчины раздевали ее, бросали на скомканную постель. Их грубые руки прикасались к ее бедрам, плечам. Куда уж ему с ними тягаться! Кабур вспомнил свою глупость однажды вечером в Марселе и то невыносимое желание, охватившее его, когда он помог ей снять чемодан, а затем весь словно нереально проведенный день после того, как он вышел с Лионского вокзала. И вот теперь эта газета.
Он сказал самому себе, что просто счастлив, узнав о ее смерти, что ее нашли мертвой.
Когда вышла газета, расследование только началось. В заметке был список и остальных пассажиров купе. Полиция, очевидно, надеялась, что они сами явятся в префектуру или районный комиссариат и расскажут подробности, в частности, о том, что произошло до убийства. Пока существовало убеждение, что оно было совершено после прибытия поезда на вокзал, во время сутолоки, обычно возникающей в конце поездки. Поскольку грабеж, судя по всему, не являлся мотивом преступления, комиссар Таркэн и его заместители по уголовному розыску рассчитывали быстро обнаружить виновного. И все.
Рене Кабур же знал, что по прибытии поезда не было никакой сутолоки. Стоя в проходе с вещами, пассажиры по одному мирно выходили на перрон. По мере приближения к выходу с перрона поток людей ширился. Все вытягивали шеи, пытаясь увидеть встречающих.
Кабура никто не встречал. Он это знал и стремился поскорее покинуть купе, поезд, вокзал. Он вышел из купе первым, из вагона в числе первых, из вокзала его вынесла первая волна тех, кого никто не ожидал.
Он в четвертый раз прочел список пассажиров купе, пытаясь вспомнить их лица по именам и номерам мест. Риволани? Вероятно, мужчина в кожаной куртке, с редкими волосами, с маленьким фибровым чемоданчиком с потертыми и грязными уголками. Даррэс? Молодая девушка, севшая в Авиньоне и вышедшая в коридор, когда он ночью болтал с женщиной, у которой на сумочке была буква «Ж». Нет, это была не она. Тома, жертва, имела место на два номера дальше, поскольку четные полки находились справа, а не четные — слева. Он совсем запутался и проверил номер собственного места.
Нет, все верно. Слева внизу лежал мужчина в кожаной куртке, то есть Риволани. Справа внизу — Даррэс, белокурая женщина лет сорока, изрядно накрашенная, в пальто из леопарда или из того, что ему показалось леопардом. Слева на средней полке спала молодая девушка, севшая в Авиньоне. Тоже белокурая, лет двадцати или немногим более, на ней было светло-синее пальто, легкое платье с бантом из шали спереди. На средней полке справа находилась Жоржетта Тома, и Рене Кабур снова вспомнил ее ноги и приподнявшуюся юбку, когда она стала снимать чемодан. Слева на верхней полке было место Гароди. Тут Рене Кабур ничего не мог вспомнить. Он не успел обратить внимания. То есть не совсем так. Это место оставалось незанятым, когда он после полуночи вытянулся на своей полке справа наверху. Голос он услышал много позднее.
Он поднял глаза на официанта, стоявшего перед ним. Тот заканчивал смену и просил рассчитаться.
Вынимая из кармана деньги, Рене Кабур обнаружил жетон для телефона-автомата. Он вспомнил дождливый вечер, тесную вонючую кабину автомата в бистро на Страсбургском бульваре, недалеко отсюда, когда он две недели назад тщетно пытался дозвониться до товарища по работе, который сказал ему, что любит бокс. Телефон молчал.
Получая деньги, официант сказал что-то о зимних субботних вечерах, покачал головой и, держа салфетку на сгибе руки, удалился походкой человека, который достаточно набегался за день.
Рене Кабур быстро взглянул на фотографию женщины е первой полосы, затем аккуратно свернул газету и кинул на диванчик.
Кружка его была пуста. Он положил рядом на картонный кружок жетон от автомата. Электрические часы над стойкой показывали около 7 часов вечера. Пара, сидевшая рядом за столиком, ушла.
Рене Кабур откинулся на спинку диванчика и поморщился от яркого света неоновых ламп.
Это движение, вероятно, и побудило его к действиям. Он устал, он чувствовал, что все воскресенье будет маяться со своим гриппом, бегая между неубранной постелью, газовой плиткой, давно уже требовавшей ремонта, с чашкой, которую он не станет мыть и которая так и останется грязной после нескольких порций грога. Ему уже не хотелось сразу же возвращаться домой. Вот именно. Ему хотелось поговорить с кем-то, кто выслушал бы его, кто хоть несколько минут посчитал бы его достаточно интересной особой, чтобы выслушать.
Он взял жетон в правую руку, встал и начал искать глазами в зале, где вдруг стало шумно, телефон.
Кабур спустился по лестнице. В рассчитанной на несколько человек кабине с покрытыми рисунками стенами он вдруг осознал, что не знает, кому звонить. В газете говорилось: Уголовной полиции или в районный комиссариат.
Он поискал номер телефона в справочнике с разодранной обложкой. Нашел префектуру. Вспомнил ноги убитой, фотографию в газете. Там говорилось о черных лодочках, о бусах. Он пытался сосредоточиться на том, что делает. Интересно, первый ли он из пассажиров звонит туда?
Когда Кабур произнес «алло», голос его был хриплым, так что пришлось прокашляться. Он сказал, что является пассажиром «Марсельца» из купе, о котором пишут в «Франс-суар», зовут его Кабур. Помимо своей воли он произнес последнюю фразу столь категорически и столь напыщенно, что на том конце провода сказали: «Ну и что из того?»
Там были не в курсе дела. Обождите, мол, надо выяснить. Не вешайте трубку. Он звонит не по тому телефону. Кабур ответил, что не знал этого.
Облокотившись о полочку под аппаратом, он стал ждать, положив подбородок на руки. Трубка потрескивала около уха. Он уже начал жалеть, что позвонил.
Теперь Кабур тщетно пытался не отвлекаться, необходимо думать о поездке, о том, что надо сказать. И вспоминал только улыбку малышки, которая села в Авиньоне, как же ее там зовут? Забыл.
Он приехал к поезду за полчаса. Был ли уже кто-нибудь в купе? Никого. Впрочем, нет. Парень лет пятнадцати. Белокурый, грустный, одетый в поношенный твидовый костюм. Не совсем в их купе, около двери. Видно, из соседнего купе.
Рене Кабур тотчас снял пальто и положил на свою полку наверху справа. Мужчина в кожаной куртке и крашеная блондинка пришли в ту минуту, когда он соскочил на пол, и ему стало неловко, что они сделают замечание, ведь он встал в ботинках на нижнюю полку.
Жоржетта Тома появилась значительно позднее, за минуту или две до отхода поезда. Он стоял в коридоре. Ему было нелегко пропустить ее в купе, потому что проход был забит прощавшимися через окна пассажирами. Он почувствовал запах ее духов. Подумал, что раз в купе едут женщины, то нельзя будет раздеться. И еще о чем-то другом, таком глупом, что сам про себя отметил: «как глупо», и постарался забыть.
— Я о вас не забыл, — протрещал голос в ухо. — Еще секунду, и вас соединят. Не вешайте трубку.
Видимо, другие пока не прочитали газету и не звонили. Ему вспомнилась атмосфера купе, то, что всегда при этом так нравилось наблюдать, как каждый по-своему готовится к совместной поездке. Возможно, всех их соберут в качестве свидетелей, для очной ставки. Они будут сидеть вместе немного встревоженные на скамье в небрежно выкрашенной комнате.
— Слушаю, — раздался голос.
Репе Кабур повторил, что является одним из пассажиров «Марсельца», что его имя упомянуто в «Франс-суар».
Раздался короткий, резкий щелчок, отчего ему стало больно в ухе. И совсем другой голос произнес: «Комиссар Таркэн не вернулся, трубку возьмет инспектор Грацциано». Рене Кабур вспомнил, что был такой американский боксер среднего веса во времена Сердана. У инспектора была фамилия боксера.
Как раз над полкой, о которую он опирался обоими локтями, был нарисован неприличный рисунок. Малограмотная надпись гласила, что некто Ж. Ф. двадцати двух лет назначал здесь свидание ежедневно в 16 часов. Повернув голову, он убедился, что такого рода надписи были тут в изобилии.
