Крик, шум, заява. У него уже срок в загашнике был. Вилы. Ему так показалось, что вилы. На самом деле никто бы его за этот кошелек не закрыл. Теоретически – да, возможно. Но практика, она куда сильнее. А он не знал.
И когда страсти немножко поулеглись, потерпевшая со свидетелями сгинула, я положил перед Молчуном заяву и печать. Очень доходчиво объяснил, что, если сейчас эти две штуки соприкоснутся, он сидит. Молчун сразу все понял, без лишних вопросов.
Что надо? Да все того же. Помощь. Стучать? Нет, старина. Помощь. Стучат, знаешь ли, в силу гнилостной души, а помощь оказывают в силу сложившихся обстоятельств. А обстоятельства, извини, ты сам создал. Так что моральный аспект оставим глубоко внутри. Мне свой хлеб тоже зарабатывать надо. Преступления раскрывая.
Сергей Иванович долго не раздумывал. Стал помогать. И довольно успешно. Молчун предмет знал. Пара квартирных групп, наркотики, разбойнички. Да и мужик, в общем-то, неплохой оказался. Приворовывал – было, но меру знал. Я его ни разу не подставил. Потому что доверял.
Когда меня выгоняли, я встретился с ним и сообщил, что все – он вольная птица и отныне может строить жизнь по собственному усмотрению. Молчун, как всегда, был немногословен. Кивнул и сказал лишь одно слово: «Спасибо». Я-то понял, за что он благодарил. За то, что я скатиться ему тогда не позволил. Он бабу нашел, в кооператив пристроился, с кражами завязал. Почти. Помощь оказывал, так что ж? Лечение никогда не проходит безболезненно.
Он вернулся с пластмассовым подносом, на котором уместились две плоские пиццы, согретые в микроволновке, и два высоких бокала, на дне которых плескалась прозрачная водка.
– Незадача?
– А что, заметно?
– Заметно.
– Есть немного. Переживу.
– Давай за встречу.
Мы, не чокаясь, опрокинули стаканы.
– Разбавлена. И здесь дурят.
Молчун, наверно, был знатоком.
– Где ты сейчас?
– В магазине, валютник стерегу.
– Где стреляли?
– Там. Слышал?
– В газетах было.
– Понятно. Разговорчиков не было? Может, наши?
– Привычка, что ли? Ты ж на воле.
– Какая привычка?! А, ладно, к черту. Я сам там был. Найти их надо.
– А-а-а. Про наших не слышал. И не услышал бы. Болтать о таких вещах все равно что розетку при включенном питании чинить.
– И то верно.
– Сам что думаешь?
– Ничего не думаю. Неохота думать. На меня бабки повесили. Без малого тридцать «лимонов». Через две недели срок.
– Нехило.
– Нехило. Вот, жду.
– Я и смотрю, не такой ты. Может, расскажешь? Все равно ждешь.
Я поковырялся в пицце вилкой и выложил Молчуну историю с налетом. Скорее, душу излил.
– Вот так, вроде не виноват, но фактики. Фактики-фантики…
– Да, беспредел идет. Двух человек из-за какой-то валюты. Я, Андреич, сам не ангел, воровал. Что было, то было, да ты знаешь. Но убить?! Скоты.
– Время такое.
– Чушь. После войны тяжелее было, а не беспредельничали.
Я опять начал ковыряться в плоской пицце. Спорить о моральном падении общества – то же самое, что толковать гулящей бабе о вреде абортов.
Мы помолчали несколько минут. Затем я положил вилку.
– Пошел я, Сергей. Спасибо.
– Погоди, дождь ведь.
– Не растаю.
– Да, скис ты. Это зря. Бывает хуже.
– Да разберусь. Или, – я усмехнулся, – со мной разберутся.
– Ты работал когда-нибудь на конвейере? – неожиданно спросил Молчун.
– Нет. Если, конечно, ментура за конвейер не сойдет, то нет.
– Знаешь, что там самое паскудное? Тупеешь. Каждый день одно и то же, каждый час одно и то же, каждую секунду одно и то же. Ты отучаешься думать. Я спрашиваю, ты работал на конвейере?
– Нет, – еще раз ответил я.
– Преступления – это тоже своего рода конвейер.
– На философию потянуло?
– Погоди.
Сергей отошел к стойке и вернулся с еще двумя стаканами водки.
– Все одно и то же. Можно менять форму, суть остается прежней. Можно украсть, ограбить, убить… Суть одна – нажива и власть.
– Ну это понятно.
– Ничего тебе не понятно.
– Честно говоря, немного неожиданно такое от тебя выслушивать.
– Я говорю же, ни фига ты не понял. Зачем там стреляли?
– В магазине?
– Да, в магазине.
– А черт их знает. Придурки.
– Ну книжника – понятно, чтобы выйти не помешал, чтобы на помощь не позвал. А кассира?
– Ну тоже, наверно, чтоб не мешался. Я ж не спрашивал. Не довелось присутствовать.
– Правильно. Почему тебя там не было? Потому что тебя попросили уйти. По-про-си-ли. Делай выводы, не вставай за конвейер. А почему баб не положили? Где двое, там и четверо. Так и так стенка. Ну? Чем им кассир помешал?
Я тупо уставился на Молчуна. Мне абсолютно не приходила в голову эта мысль. Хотя, если честно, я даже не думал над этим. Ну, Молчун… Голова.
Сергей залпом хлопнул рюмку и полез за сигаретами.
Прикурив, он немного помолчал, затем произнес:
– Найдешь этих сук, не сдавай ментам. Это не люди. Клопы. А клопов давить надо.
Я поднялся, поправил воротник плаща и протянул Молчуну руку:
– Пока.
– Слушай, – он несколько замялся, – я все спросить хотел, да момента подходящего не подворачивалось. Тогда, три года назад, ну, если б я отказался, ты бы посадил меня?
Я покачал головой:
– Нет, Сергей. Маловато рубля для посадки.
– Я так и думал, – вздохнул он. – Но все равно спасибо. Пока. Телефон знаешь, звони, не забывай.
– До встречи.
Я выскочил на улицу и побежал к метро. Дождь лил стеной. Но я не замечал его. Я думал, хватит ли мне двух недель. Да, Молчун прав, ментура – это тот же конвейер. Иначе как я не разглядел такую очевидную вещь? Очевидную и бесспорную. Леха-кассир тоже был с ними.
В дверь пришлось постучать. Вместо звонка, подобно усам таракана, из стены торчала пара проводков. Сама дверь, видимо, давным-давно не ощущала на себе грубой мужской ласки. А подъезд, расписанный шедеврами народного творчества, напоминал пещеру позднего неолита. Я нашел в дерматиновой обшивке брешь размером с тарелку и слегка постучал по ней зонтиком.
Прислушавшись, я уловил за дверью звуки шаркающих шагов и догадался, что пещеры неолита и по сей день обитаемы.
Так оно и оказалось, когда из-за приоткрытой двери меня обдало ароматом прокуренных комнат, кошачьей мочи и винно-водочных паров.
– Вам кого?
– Вас. Зинаида Николаевна?
– Да.
– Я по поводу Алексея. Из банка.
О том, что я тот самый охранник, который ушел за папиросами, я предпочел умолчать.
– Проходите.
В квартире, кроме упомянутого кота и матери Лехи-кассира, никого не было.
Зинаида Николаевна прошла в большую комнату – судя по столу, дивану и обветшалому серванту, гостиную – и предложила мне присесть на единственный стул. Я бегло оглядел стены, заметил фотографию Лехи в картонной рамке, собрание бутылок в углу и пару высохших цветов в горшках.
Таких квартир за время своей работы в отделении я насмотрелся ого-го сколько, и обстановка меня ничуть не смутила. В таких уютных семейных гнездышках зреют плоды так называемой «бытовухи», или официально – бытовой преступности. Когда в пьяном угаре режут друг друга кухонными ножами мужья с женами или сыновья с отцами. Когда дети, начиная с четырехлетнего возраста, становятся взрослыми, а старость приходит в сорок. Но каждый выбирает свой путь, а время агитации за Советскую власть и социалистический быт давно миновало.
Не скажу, что Лехина квартира была совсем никуда не годной. Не притон и не блат-хата. Она всего лишь приближалась к стандартам притона.
Зинаида Николаевна тоже приближалась, но окончательно спившейся я бы ее не назвал. Не синюшница. Однако пропустить через себя литра полтора за час сможет. Под баночку дешевого печеночного паштета.
– Слушаю.
Я, решив не откладывать дело в долгий ящик, начал:
– В общем, такая проблема. Я из службы безопасности «Аякс-банка». Дело в том, что налет на обменный пункт, во время которого погиб Леша, скорее всего, был тщательно спланирован и подготовлен. У бандитов имелась информация, что в тот день в пункте будет большая сумма. В милиции, к сожалению, почти не занимаются этим делом, поэтому руководство банка поручило мне по возможности выяснить, кто мог похитить деньги.
(Заливать я всегда был горазд. Ничего не попишешь, мент есть мент, даже уволенный.)
– Я проверил возможные источники, но пока ничего толкового не узнал. К тому же я не исключаю, что Леша мог случайно рассказать кому-нибудь про деньги, ну и сами понимаете…
– Я не пойму, что вы от меня хотите?
– Расскажите мне про Лешу. Хотя бы в двух словах – его друзья, знакомые.
Мать взяла со стола «Беломор» и прикурила. Опять «Беломор».
– Не знаю я его друзей.
Я вспомнил, как-то раз Леха упомянул при мне о том, что с матерью у него натянутые отношения из-за пьянства последней. Мать, пропив свое имущество, принялась таскать из дома его вещи, что часто служило поводом для грандиозных скандалов. Отец у Лехи давным-давно умер от цирроза, мать не работала, и единственным доходом семьи были зарабатываемые Лехой деньги да выручка от постоянно продаваемых старых вещей.
