Перепрыгнув через разбрызганную проехавшей «Волгой» лужу, Климов пересек улицу, вошел в управление.
Около его кабинета уже сидело несколько человек, одноклассники и родственница Лякиной.
По предварительным сведениям, все лица, попавшие в круг следствия, были безгрешными душами, но сведения сведениями, а живое общение лучше.
Разложив на столе необходимые бумаги, он пригласил первого свидетеля. Хотя, какой он свидетель? Учился когда-то с убитой в одной школе, вот и все. Нет, не знаю, не могу вспомнить.
Если на разговор с ним ушло минут пятнадцать, то на другого одноклассника с двойным подбородком и тяжелыми веками пришлось угробить два часа. Есть такая категория людей, которые и слушают, и как бы не слышат. Молодой руководитель. Заведует ковровым цехом на ткацкой фабричке.
Затем перед Климовым, наверное, с полчаса вертелась на стуле родственница Лякиной, двадцатилетняя деваха. Чуть ли не на каждый его вопрос она делала глазами: кто бы это мог подумать?
Ничего путного он не добился от нее.
К вечеру он с полным правом мог сказать, что ничего не сделал, а сил — никаких.
Неохотно выбравшись из-за стола — ломило поясницу, выглянул в коридор. По списку неопрошенных оставались двое, но под дверью ждала вызова лишь одна из приглашенных: особа лет двадцати семи. Одета безупречно, но вид вызывающий.
Должно быть, это и есть Труфанова, решил он про себя и пригласил особу в кабинет. Труфанова сидела с Лякиной за одной партой десять лет назад. Сейчас работала официанткой в кафе «Жемчуг».
Присев на указанный стул, она вынула из пачки сигарету, покрутила в пальцах и отчего-то сунула ее обратно, прищелкнув ногтем по золотистому фильтру. Мочки ее ушей оттягивал целый набор металлически-блескучих побрякушек, напоминающих миниатюрные отмычки.
Когда Климов сообщил причину вызова ее в угрозыск, она вольготно заложила ногу на ногу.
— А что случилось? Что произошло?
— Не знаете?
— Не знаю.
Кажется, она дразнила Климова. Подобие улыбки проступило на ее губах. А, может, и впрямь не слышала объявления по радио, не просматривала местную газету. Интересный феномен: людей, выписывающих периодику становится все больше, а число тех, кто верит напечатанному, резко сокращается.
— Вашу школьную подругу…
— Их у меня много.
— Лякину.
— Мы не были подругами.
— Убили в воскресенье.
— Просто сидели за одной партой.
В ее тоне он почувствовал натянутость.
— Убили на работе, в кассе.
Глаза Труфановой заволокло испугом.
— А… а почему? — кажется, только сейчас она осознала сказанное Климовым. — Подробнее нельзя?
Климов подавил усмешку. И ужасное прельщает, если оно происходит не с нами. Когда рассказывают о трупах, люди слушают, когда предлагаешь пойти посмотреть, опознать в морге или же на месте преступления, панически страшатся и отказываются. Словно между мертвыми и живыми существует какая-то связь.
— Куда уж подробнее, — нахмурился Климов. — Застрелили прямо на работе, похитили деньги.
— И много?
— Много, — уклончиво ответил Климов. — Это к делу не относится.
Труфанова переменила позу, откинулась на спинку стула. Броско одетая, уверенная в себе. Голос звучный, с выразительными интонациями. Но глаза отводит.
Бессовестно красива, оценил ее внешность Климов и подумал, что для официантки это в самый раз. Красные туфли, красные чулки, красная заколка-роза в волосах, иссиня-черных. Нашла как одеться, идя в милицию.
Переменив позу, она сказала, что Лякина ее никогда не интересовала и помочь угрозыску она ничем не может. К сожалению.
— Ну что ж, — устало сказал Климов, — и на том спасибо.
Услышав это, Труфанова встала:
— Так я пойду?
В ее голосе послышался лукаво-капризный тон записной кокетки, призывающей к благоразумию.
— Сейчас, — ответил Климов и, взяв подписанный им пропуск, протянул Труфановой. — Предъявите на выходе.
— Мерси, — поблагодарила та и, зажав пропуск меж пальцев, достала из сумочки ключи от легковой машины. Климов заметил, что брелок напоминает веер из долларовых банкнот, уменьшенных во много раз.
— Водите автомобиль?
Труфанова посмотрела тем оценивающим взглядом, который с годами вырабатывается у всякой флиртующей женщины: скользяще-пристальным, рассеянно-зовущим. По-видимому, на посетителей кафе она производила роковое впечатление: если любить, то такую!
— Вожу… a что?
В кабинет заглянул Андрей:
— Не помешаю?
— Входи.
Если Климов правильно понял, вопрос о машине был неприятен Труфановой.
Андрей прошел к окну и, скрестив руки на груди, сделал вид, что смотрит на улицу. Я, мол, по делу, но могу и подождать.
Климов уловил, как за окном по мокрому асфальту проскворчали скаты проехавшей машины, а затем узко прошелестел велосипед. Затем снова мелко-часто ударил по отливу дождь и зашумел в листве.
— Сами водите? — поинтересовался Климов и, услышав утвердительное «да», спросил, на кого оформлена покупка, на чье имя?
— На мое! — с неясным вызовом ответила Труфанова.
Записав номер ее «Жигулей» и время их приобретения, он полюбопытствовал: замужем ли она?
— О, господи! какая разница!
Голос ее стал злобно-скучным. Такой еще бывает у работниц ЖЭКов, секретарш и паспортисток.
Уводя взгляд в сторону, она невнятно буркнула, что замужем. И тотчас сделала невинные глаза:
— А вы?
Климов потер нижнее веко. Кажется, она не вслушивается в его вопросы, а тут же старается отвести их от себя. Словно ей строго-настрого запрещено поминать мужа. Маленький женский эгоизм?
— Фамилию мужа, пожалуйста.
Труфанова хмыкнула.
— Рудяк. Но я… свободный человек! и все! мне надоело! я пошла…
Климов кивнул: идите.
Андрей комедийно-трагическим взором проводил ее из кабинета — «Очаровательные глазки, очаровали вы меня».
В огне закатно полыхающих небес, очистившихся к вечеру от туч, сгорал еще один бесплодный день. Климов часами бы смотрел на медленно плывущие вдоль горизонта облака, но у него никогда не хватало па это времени. И все же посмотреть, как садится солнце, он минутку-другую выкраивал.
Проезжая по набережной, Климов приткнулся к обочине и, опустив боковое стекло, вдохнул вечерний сырой воздух. Виски ломило от усталости, щемило сердце. Он только что расстался с Рудяком. Тот работал техником в авиаотряде, считался грамотным специалистом. Говорил Рудяк охотно и, как показалось Климову, излишне оживленно. На тот день, когда было совершено нападение на кассу курортторга, у него имелось железное алиби: дежурил на работе. Это подтвердили в отряде. На вопрос, почему машина оформлена на жену, Рудяк рассмеялся: «Вы же сами видели ее, должны понять. Ефрейтор, а не баба».
На том и расстались.
Поглядывал издали на море, Климов с неожиданной тоской подумал, что хорошо бы сейчас прошлепать ногами по отсыревшей от дождей и пенных брызг дощатой палубе какой-нибудь яхтчонки, поставить парус под упругий ветер…
С минутным чувством успокоения он включил скорость и тронулся с места. Трудно сказать почему, но при знакомстве с Труфановой, а затем с Рудяком, у него возникло ощущение, что то, до чего он никак не мог докопаться, где-то рядом.
Притормозив у перекрестка, включил приемник. После прогноза погоды: «…на черноморском побережье кратковременные дожди…» — началась дискуссия об охране окружающей среды.
Послушав умные речи, он раздраженно убавил звук. О чем тут говорить и ломать копья? Издержки цивилизации. О другом надо печься день и ночь: человек в человеке гибнет. Вот что страшно.
Если минувший день сгорел, не принеся желаемых плодов, то следующий ознаменовался событием, позволившим значительно ускорить розыск. Из гинекологического отделения городской больницы, с лестничной его площадки, кто- то умыкнул два портативных баллона с закисью азота.
