Лицо Файдыша заметно изменилось. С таким выражением он, видимо, сидит перед телевизором, когда показывают западные фильмы: с отупением и мукой, поскольку они — там, а он вот — здесь, в своем паскудном городишке, где, кроме дискотеки, никаких тебе секс-баров, стриптиза и соответствующих заведений.
Угадав, что Бицуев напрямую связан с бандой, Климов позволил себе отступления. Поинтересовался, когда Файдыш женился, где работал, почему в его машине обнаружили кастет, дубинку, откуда у него японская аппаратура, в частности, проигрыватель «Орион», колонки «Мекка», когда и для каких целей изготовлен обрез?
Дошлый преступник и в вопросах может найти спасительный для себя ход, поэтому все сведения Климов собирал по крохам, россыпью, пересыпая, засорял главные вопросы чепухой и по нескольку раз перебирая одни и те же частности.
— Кто убил кассиршу?
Он касался нового эпизода или имени всегда внезапно и как бы между прочим, всем видом показывал, что не придает им никакого значения. Так просто спросил, вроде бы не для себя, а для кого-то. Скажешь — хорошо, не скажешь — не заплачем. Но туг он, кажется, дал маху.
— Все, сыскарь, — вполголоса, сквозь зубы сказал Файдыш. — Не делай из меня козла. Я гаражи не грабил, никого не мочканул, и не вяжи меня, ты понял, не вяжи!
Вернувшийся Гульнов развел руками: Бицуева в городе нет. И где его искать, никто не знает. Ни бабка, ни отец.
Климов дал Андрею адрес подружки Бицуева. Может, она в курсе. Заодно сказал, чтоб допросили Иловайскую. Лучше, если это сделает Тимонин.
Распорядился нарочито громко, без обиняков.
Дерзкие глаза Файдыша заузились: скорее он доведет Климова до белого каления, нежели из него выдавят хоть одно слово. В этом тоже сказывался опыт: долгие допросы изнуряют прежде всего дознавателя.
Ничего, все нужное всплывает наружу. Так земля выталкивает на поверхность мины и снаряды. Золото уходит вглубь, а смертоносное железо, тронутое ржавчиной — наверх.
Климов прекратил допрос.
На квартире Файдыша оставили засаду, хотя Иловайская предупредила, что друзей он к себе не водил. Был раза два Бицуев, его двоюродный брат, но вот уже дней пять она его не видела. Звонили, правда, мужу часто, но кто — она не знает. Машину Файдыш приобрел случайно, вдребезги разбитую. Купили за семьсот рублей, но Файдыш ее так отремонтировал, что не узнаешь. Как новая.
Таковой она, в сущности, и была.
Судебно-криминалистическая экспертиза установила, что номер кузова файдышевской «шестерки» изменен. Прежний номер двигателя уничтожен, на его месте выбит другой. Вот и вся премудрость. Зашпаклевали, закрасили.
Познакомился Климов и с отцом Файдыша, в гараже которого нашли уже не одну, а две белых «Лады». Белых, как сама зима.
«Итого, три», — подытожил Климов. Одна числилась за Иловайской, а две стояли на приколе: для Бицуева и Файдыша-старшего.
Допрашивал последнего, Климов испытывал удивительно противное, гадливое чувство: знал ведь старый, что машины ворованные, нет, молчал, надеялся разбогатеть перед могилой. И курил он преотвратно, жуя и обсасывая фильтр сигареты, которую не выпускал изо рта. Делая последние затяжки, он откусывал набухший фильтр, сплевывал его в ладонь и задавливал окурок длинными ногтями. При этом гнусно оттопыривал мизинец.
Когда Климов намекнул, что можно угодить на нары, закончить свою жизнь в бараке, тот сразу рассказал, с кем его сын «возжался», — с Лехой Рудяком и Юркой Бицуевым, но, где Юрка сейчас, он — убей Бог — не знает.
— И все?
— А это… — замялся Файдыш-старший. — Как его… Серега еще, значит, Сячин…
Климову показалось, что под ногами у пего завибрировал пол, в животе стало пусто. Так бывает, когда самолет идет на снижение.
Сергей Сячин был уволен из органов внутренних дел ровно два месяца назад. За пьянки и рукоприкладство. Последним его прегрешением был жуткий дебош в кафе «Жемчуг».
Если Климову не изменяет намять, старший сержант.
— Это который? Милиционер?
Старик кивнул: он самый.
Климов тотчас позвонил Тимонину:
— Бери еще три ордера на обыск и арест. Записывай: Сячин, Рудяк и Бицуев. А мы поехали за ними. Хочешь, побеседуй с Файдышем, мне недосуг.
Доложив трубку, запер протоколы в сейф и кликнул Гульнова.
— На выезд!
— Я здесь, — Андрей стоял в дверях.
— Мотай за Рудяком. Возьми с собой трех-четырех ребят и будь настороже: вальтер у него или у Сячина.
— Фамилия знакомая.
— Он самый, — словами старика ответил Климов. — Старший сержант. Ни пуха!
— Спасибо.
Климов возглавил другую группу.
Уже в машине, проведя окончательный инструктаж, Климов подумал, что едут они, по всей вероятности, брать главаря. Все-таки служил в милиции, кое-что знает. С ним надо было держать ухо востро. И еще одна загвоздка, маленькая, но существенно мешавшая успеху операции: ранние сумерки. Темно, хоть глаз коли. А Сячин жил в проулке, в частном доме.
Пришлось вызывать подкрепление. Блокировать все входы, выходы, лазейки.
Приготовились.
Двоих оперативников Климов направил в полуразрушенный глинобитный пятистенок, присоседившийся к сячинскому дому. Во всех окнах пятистенка стекла были выбиты, а двери сорваны с петель. Возможно, Сячин станет уходить через эту развалюху, а может, уже прячется в подполье. Дом под снос — хорошее убежище. Куда ни ткнешь — балки, доски, гвозди. Как после бомбежки. Тихо походить в нем не получится. Что-нибудь, да загремит. Старое корыто или таз.
Климов еще раз осмотрелся. В этом переулочке не то что человека, бегемота не заметишь в темноте. Сплошные заросли сирени, алычи, акации.
Если Сячин еще дома, считай, ему не повезло. Они его возьмут. Но не исключено, что у него есть тайный лаз, подкоп, какая-нибудь старая канава, заросшая быльем и лебедой.
Может, дождаться рассвета? Зря не рисковать?
По обыкновению, Климов не спешил принять окончательное решение. Такой уж он аккуратист, тугодум. «Смотри не на дело, на отделку», — учил его когда-то родной дед, и он теперь смотрел…
Три… семь… девять… бежала секундная стрелка. Двадцать… двадцать пять…
Просчет недопустим. Убийце нечего терять, а Климов отвечает за людей. Правильно говорит Андрей, есть один способ смириться с неизбежным: перестать думать о нем. При известном навыке это удается. Приятно видеть преступника, смакующего кофе за открытым столиком, когда уверен, что после очередного глотка тот окажется в твоих руках, разом поглупевший от случившегося. Люди перестают сопротивляться судьбе, когда убеждаются, что она не есть поэтический вымысел.
— К черту! — с внезапным ожесточением выругался Климов и ринулся из машины. — Я этого мерзавца сам возьму.
— Юрий Васильевич…
— За мной.
Четыре тени скользнули к дому Сячина.
Кал и пса была на запоре. Перемахнули через забор. Пригнулись, затаились, вслушались. И тут из-за веранды с лаем выметнулись псы, два здоровенных волкодава.
В одном из окон сразу вспыхнул свет.
Пока трое из группы захвата, атакуемые злобными зверюгами, вооружались палками, Климов пробежал под окнами, взбежал на шаткое крыльцо. Прижался к косяку. За дверью послышался старчески-сварливый голос:
— Хто там?
— Свои, отец. Милиция.
Тихо-мирно войти в дом не получилось. План, обдуманный до мелочей, сорвался.
— Уйми собак, папаша!
За дверью раздался кашель, но открывать не собирались.
— Быстро! — крикнул Климов. — Не до шуток!
Его уже подмывало выбить дверь плечом.
Наконец лязгнула задвижка, но ключ в замке никак не проворачивался. В соседних домах, как по команде, стали зажигаться окна.
«Вот и хорошо, — без всякой радости подумал Климов. — Иллюминация не помешает».
Когда дверь приоткрылась, он инстинктивно откачнулся вбок. На Бога надейся…
Открыл ему морщинистый старик в наброшенной на плечи бабьей кофте.
