Тогда, в пятницу, после идиотской выходки в Хэмптон-Корте она попробовала все объяснить Гарри, попробовала рассказать ему, что нелепая шутка с графиней была всего лишь жалкой попыткой осуществить свою тайную мечту, что на самом деле она хотела только одного -- убежать. Убежать от себя и от той жизни, которую они вели в Лондоне. Один период ее жизни закончился, она подошла к рубежу и преодолеть его должна сама, без чьей-либо помощи.
.
, -- сердито нахмурившись, повторил он.
И тогда она сделала последнюю, отчаянную попытку объяснить ему то, что ее терзало:
.
-- спросил он, сжимая руки за спиной.
, -- ответила она и, хотя говорила совершенно серьезно, отвернулась, скрывая улыбку: уж очень растерянно он смотрел на нее, уж очень смешно и нелепо выглядел в своей белой ночной сорочке.
Он пожал плечами -- бедняга, она-то как раз отлично его понимала, -забрался в кровать и, отвернувшись к стене, пробурчал:
3
Дона подергала шпингалет -- окно, похоже, не открывали многие месяцы, и задвижку, конечно, заклинило. Она широко распахнула створки, впуская в комнату струю свежего теплого воздуха.
--Фу! Духота, словно в склепе, -- проговорила она.
Солнечный луч скользнул по стеклу, и в нем, как в зеркале, отразилась физиономия лакея, стоявшего за ее спиной. Дона могла бы поклясться, что он ухмыльнулся, но, когда она обернулась, лицо его было так же мрачно и неподвижно, как и все последнее время с момента их приезда.
--Ты давно служишь в Нэвроне?-- спросила она. -- Прошлый раз я тебя, кажется, не видела?
--Нет, миледи.
--Тогда здесь работал какой-то старик... как же его звали? У него еще был жуткий ревматизм, он с трудом передвигал ноги. Где он сейчас?
--В могиле, миледи.
--В могиле?
Дона закусила губу и отвернулась к окну. Что это, неужели он над ней смеется? Нет, не может быть. Наверное, показалось.
--Значит, ты работаешь на его месте? -- спросила она, не оборачиваясь, глядя на далекую полосу деревьев.
--Да, миледи.
--А как тебя зовут?
--Уильям, миледи.
Какой забавный акцент! Ах да, ведь он корнуоллец, у корнуоллцев вообще очень странное произношение, но этот выговаривает слова совсем уж на иностранный лад -- а может быть, он и не корнуоллец вовсе? Она повернулась и быстро взглянула на него: ну вот, опять он ухмыляется, точь-в-точь как в прошлый раз, когда она поймала его отражение на стекле.
--Наверное, наш приезд доставил всем немало хлопот, -- произнесла она. -- Мы нагрянули так внезапно, пришлось срочно открывать комнаты... По правде говоря, дом слишком долго простоял запертым. Всюду скопилось ужасно много пыли. Неужели ты не заметил?
--Заметил, миледи, -- ответил он. -- Но я решил, что если вы не изволите нас навещать, то и убирать не обязательно. Что за удовольствие выполнять работу, которую некому оценить?
--Пожалуй, ты прав, -- согласилась Дона, с любопытством поглядывая на него. -- У нерадивых хозяев, как известно, и слуги нерадивые.
--Вот именно, миледи, -- невозмутимо откликнулся он.
Дона прошлась по длинной комнате, потрогала обивку кресел -- поблекшую, выцветшую, -- провела рукой по резьбе камина, подняла глаза на картины, развешанные по стенам: вот портрет ее свекра кисти Ван Дейка -- что за унылая физиономия! -- а вот и сам Гарри. Миниатюра написана в тот год, когда они поженились. Да, да, теперь она вспоминает -- каким же он был тогда юным и самовлюбленным! Неожиданно она почувствовала на себе взгляд лакея -- нет, в самом деле, что за странный тип! -- и поспешно отложила миниатюру в сторону, но тут же одернула себя: не хватало еще считаться с мнением лакея!
--Позаботься, чтобы в доме побыстрей навели порядок, --распорядилась она. -- Пусть вытрут везде пыль, выкинут мусор, начистят серебро, расставят цветы в вазах -- словом, придадут дому такой вид, будто его хозяйка никогда отсюда не уезжала.
--Хорошо, миледи, я с удовольствием займусь этим лично, -- ответил он.
Затем поклонился и вышел, и Дона с досадой отметила, что в дверях он опять ухмыльнулся. Впрочем, в усмешке его не было ничего наглого или вызывающего -- он улыбался явно не напоказ, а словно бы про себя, украдкой.
Она подошла к балконной двери и, перешагнув через порог, вышла на лужайку. Садовник, слава Богу, не забыл своих обязанностей: трава была аккуратно подстрижена, живые изгороди подровнены. Очевидно, это делалось вчера, в спешке, а может быть, позавчера, когда пришло известие о ее приезде. Бедняги, наверное, для них это было как гром среди ясного неба -жили себе столько лет без забот и хлопот, и вдруг на тебе -- какая-то там хозяйка! Можно представить, как они все огорчились, в особенности этот чудаковатый Уильям -- что же это у него за акцент? Корнуоллский? Не похоже. Уж он-то, наверное, сполна насладился здесь бездельем.
Откуда-то издалека, из распахнутого окна в другой части дома, долетел сварливый голос Пру, требующей горячей воды для детей, и оглушительный рев Джеймса -- ох уж эти взрослые, вечно они пристают со своим раздеванием и умыванием, нет бы просто накрыть человека одеялом и дать ему спокойно заснуть. Дона постояла, послушала и двинулась дальше, туда, где за полосой деревьев пряталась -- да, так и есть, значит, она запомнила правильно -тихая, спокойная, сияющая река. Лучи заходящего солнца переливались на воде золотыми и изумрудными бликами, слабый ветерок слегка рябил поверхность. . Она забралась бы в нее, уселась на скамейке, и лодка понесла бы ее к морю. Да, превосходная идея! Это будет так необычно, так рискованно. Можно взять с собой Джеймса, они погрузят в воду лицо и руки, речные брызги будут вылетать из-под кормы, за бортом будут резвиться рыбы, над головой с криками носиться чайки. Господи, наконец-то она вырвалась, наконец-то обрела желанную свободу! Просто не верится, неужели и правда все осталось позади, за триста миль отсюда -- и Сент-Джеймс-стрит, и парадные обеды, и , и запахи Хеймаркета, и противная, многозначительная улыбка Рокингема, и зевки Гарри, и укоризненный взгляд его голубых глаз? А самое главное -- та Дона, которую она ненавидела, та глупая, взбалмошная особа, которая из озорства или от скуки -- а может быть, и от того, и от другого -- согласилась сыграть эту идиотскую шутку с графиней и, переодевшись в платье Рокингема, закутавшись в плащ, спрятав лицо под маской, отправилась в Хэмптон-Корт, чтобы там вместе с Рокингемом и остальной компанией -- Гарри, ни о чем не подозревая, валялся мертвецки пьяный в -- изображать разбойников и, окружив карету графини, заставить ее выйти на дорогу.
-- дрожа от страха, причитала бедная старушка. Рокингем, задыхаясь от беззвучного хохота, уткнулся в шею коня, а Дона, исполнявшая роль главаря, холодно отрубила:
Бедная графиня, которой давно перевалило за шестьдесят и которая уже лет двадцать как похоронила мужа, принялась судорожно рыться в кошельке, нашаривая соверены и трепеща при мысли, что этот молодой повеса может в любую минуту швырнуть ее в канаву. Протягивая Доне деньги, она робко заглянула под маску и прошептала трясущимися губами:
Дона почувствовала, что на глазах у нее выступают слезы; сгорая от стыда, жалости и раскаяния, она сунула кошелек в руку графине и отвернулась, не обращая внимания на Рокингема, который бранился и вопил:
Тем временем Гарри, которому они сказали, что хотят всего лишь прогуляться под луной до Хэмптон-Корта, успел уже добрести до дома и собрался было подняться в спальню, но столкнулся на лестнице с женой, почему-то переодетой в костюм его лучшего друга.
.
А потом они поднялись в спальню и проговорили всю ночь напролет, спорили, обсуждали и не закончили даже утром, когда явился Рокингем, которого Дона приказала не впускать. Потом начались сборы, Гарри отправил нарочного в Нэврон, чтобы предупредить слуг о ее приезде; потом было это долгое, утомительное путешествие, и вот, наконец, она здесь, одинокая, независимая -- и неправдоподобно, немыслимо свободная.
Солнце скрылось за лесом, окрасив воду тусклым багровым цветом; грачи поднялись в воздух и принялись кружиться над деревьями; из труб тонкими струйками потянулся дымок; Уильям зажег в зале свечи. В столовую Дона спустилась поздно, теперь она могла себе это позволить: ранние ужины, слава Богу, остались в прошлом. Она уселась в полном одиночестве за длинный стол, испытывая радостное и слегка боязливое возбуждение. Уильям молча стоял за ее спиной, время от времени меняя блюда.
Странно было видеть их вместе: слугу в скромной темной ливрее с маленьким непроницаемым личиком, крохотными глазками и ротиком- пуговкой и хозяйку в нарядном белом платье, с рубиновым ожерельем на шее и пышными локонами, уложенными за уши по последней моде.
Легкий ветерок, влетая в распахнутое окно, колыхал пламя высоких свечей, стоявших на столе, отчего по лицу ее то и дело пробегали быстрые тени. . Он вновь наполнил ее бокал и подумал о портрете, висевшем наверху, -- портрете своей хозяйки, который он мог наконец сравнить с оригиналом. На прошлой неделе, когда он стоял перед этим портретом с одним своим знакомым, тот шутливо проговорил: И, вглядевшись в изображение, добавил с тихой улыбкой: .
