им завидуя. Итак, подведем итоги. Эрве Жуандо был, как уже сказано, худощавым долговязым парнем, который проводил свою жизнь в метро и таскал на спине, подобно водолазам с их кислородными баллонами, рюкзак с книгами по двум гуманитарным дисциплинам. Теперь все ясно? Так вот, все это было ложью.
Ну или, по крайней мере, не совсем правдой. Учеба была для Эрве то ли хобби, то ли даже чем-то вроде каторги… короче говоря, она его вовсе не увлекала. Несмотря на блестящие успехи, он относился к этому мирку с его профессорами, студентами и лекциями вполне равнодушно, если не сказать – презрительно. Эрве был, без сомнения, очень умным, а может, и гениальным юношей. Блестящий острый интеллект делал его неординарной, избранной, но притом слегка извращенной личностью, выделяя из общей массы студентов, моментально приходивших в экстаз от любой новой идеи и противопоставлявших ее застывшим, заплесневелым устоям профессоров, которые, напротив, категорически не принимали ничего нового. Но тогда что же могло воспламенить Эрве?
Ответ: девушки.
Вот что было для него главным – любовная страсть. Ничего общего с плейбоями кампусов или с ухажерами, тайком пробиравшимися в женские дортуары. У него был характер золотоискателя, пионера неисследованных земель. Эрве искал великую любовь. Прекрасную, чистую, пламенную… В 1968 году, когда у всех парней зудело в штанах, подобные тонкие чувства выглядели комично, чтобы не сказать больше. Но себя не переделаешь. И Эрве продолжал искать свой идеал, невзирая на многочисленные (а вернее сказать – сплошные) неудачи. Однако он не унывал, – напротив, это придавало ему мужества искать дальше. Эдакий конкистадор в любви. Правда, временами его одолевали сомнения. Особенно когда он наблюдал за опытными соблазнителями, которым ничего не стоило кадрить девиц, – те сыпались на ухажеров, как спелые яблоки с дерева. Обычно это были безмозглые вульгарные дебилы. Но тогда почему же они нравились? И почему он, Эрве, так упрямо отказывался подражать им? Правда, его нередко посещала мысль: если девушек привлекают подобные кретины, значит и сами девушки недалеко от них ушли? Он никак не мог выбраться из этого заколдованного круга: блестящий, способный парень, мечтавший стать полным идиотом, чтобы соблазнять девчонок, которые были ничуть не лучше своих кавалеров. Так что же делать?
Да ничего.
Эрве хотел завоевать свое место под солнцем. Жадно мечтал о нем, мысленно рисовал его, лепил, создавал разные сценарии. Не жалея времени, с утра до вечера грезил об удаче под звучавшие из проигрывателя «A Whiter Shade of Pale» группы Procol Harum или «Nights in White Satin» Moody Blues.
Он погружался в свои фантазии, и это было так приятно! Так величественно!
Счастье в меланхолии – вот каким было его кредо. Всякий раз после очередного «сейшена» в клубе или в университете (их еще называли une boum) Эрве, растерянный и униженный, спрашивал себя: где же эта волшебная легкость, этот вдохновенный оптимизм юности?! Однажды, проходя по Сен-Жерменскому бульвару после очередной неудачной любовной охоты, он разрыдался. И, стоя в темной подворотне, всерьез задумался: а не покончить ли с жизнью раз и навсегда?..
Однако назавтра он снова приободрился.
Разумеется, он прибегал и к сильным способам расслабухи – к алкоголю, к траве… Но результаты были ужасающими. Алкоголя он на дух не переносил. Что же до гашиша, то это снадобье вызывало у него только слабость и тошноту. Ему не хватало главного – беззаботности. Он был трагическим персонажем. И ничего не мог с этим поделать. Единственным спасительным средством, оберегавшим его от худшего, была музыка. Та эпоха была периодом не политики или разочарований, а рок-н-ролла. Однако следовало четко различать настоящий и фальшивый рок, рок англосаксонский и французский. Никаких там йе-йе, группы «Привет, мальчики!» и прочей дешевки. Даже битлы или The Beach Boys, с их бабьими голосами, и те никуда не годились.
Эрве слушал другой рок – настоящий, мужественный: The Rolling Stones, The Yardbirds… Мощные гитарные аккорды, рваные ритмы, безжалостная дисгармония, от которой сводило кишки, – вот что повергало его в экстаз.
И внезапная дробь, сопровождающая джазовую мелодию, – «All Day and All of the Night» The Kinks.
Эрве никогда еще не слышал такой музыки. Никогда не ощущал такого трепета. Да, это было, конечно, наслаждение, от которого бросало в дрожь, – но не только… Это был голос нового мира. Мира, в котором груз его возраста, все его тяготы и тоска оборачивались чистым экстазом. Он обрел наконец свое противоядие. В этом звуковом потопе чувствовалась мощная сила, превращавшая все, что его подавляло и мучило, – гнев, робость, тревогу – в прилив наслаждения и ликования. Конвульсия восторга, охватывающая все его существо, изгоняла страдания, возносила к неугасимому фейерверку счастья.
Когда песня кончалась, он тут же слушал ее снова, раз за разом. Это было похоже на наркотик, на родник в пустыне, на женщину в ночи… Он упивался хрипловатыми аккордами этой гитары, ее влекущими вкрадчивыми переборами, сладко терзавшими душу; упивался тягучим, гортанным голосом Рея Дэвиса, барабанной дробью, пронзавшей грудь…
Его приятели могли сколько угодно делать революцию, а девушки – плевать ему в лицо: настоящая жизнь была тут, на пластинках его проигрывателя. Вот где существовал иной, волшебный мир, существовала иная вселенная.
Вы только представьте: в том же 1964 году The Kinks выпустили диски «All Day and All of the Night» и «You Really Got Me». А через год «Роллинги» записали «(I Can’t Get No) Satisfaction».
Мировая История запечатлеет именно эти важнейшие события. Ну а что касается остальных, то над ними можно только посмеяться.
4
Их троица свернула на улицу Сент-Антуан, которая вскоре перешла в улицу Риволи. Повсюду опрокинутые помойные баки, раскиданный мусор. Темные окна жилых домов. Обстановка комендантского часа, страха, войны… Время от времени эту мертвую тишину нарушали внезапные оглушительные звуки – пронзительные сирены полицейских фургонов, нестройные голоса товарищей с флагами под мышкой, горланивших песни. На площади Шатле они увидели и ощутили следы новой схватки: несколько сот метров замусоренной мостовой, запах гари, блуждающие тени, догоравшие обломки на асфальте… весь этот хаос распростерся до самого Лувра. Парни машинально ускорили шаг, словно восставшие там, впереди, нуждались в их помощи. Студенты уже возвели баррикаду на перекрестке улиц Риволи и Адмирала де Колиньи. Неподалеку выстроились полицейские – они заняли площадку перед Лувром и теперь преграждали дальнейший путь.
Знакомая сцена. Студенты передавали по цепочке булыжники и всякие обломки, чтобы укрепить свою баррикаду, или вырывали из земли решетки, защищавшие корни деревьев. При свете горящего мусора и уцелевших фонарей можно было различить вельветовые пиджаки, плащи, рабочие блузы. Поодаль, слева, маячили фосфоресцирующие оранжевые полосы на непромокаемых плащах спецназовцев. За их шеренгой выстроились поливальные машины и бульдозеры, готовые врезаться в баррикаду…
Эрве вздохнул:
