– А не поздно? – спросил Леха, трогая «Форд» с места. Собственно, вопрос задал формально. Марк, несмотря ни на что, поедет к чертовой тете и получит от ворот поворот, ничего нового не узнав.
Клара – тетя Алисы, крупная женщина, что делало ее старше сорока пяти лет, – как обычно разговаривала через цепочку, не пуская внутрь квартиры:
– Сама волнуюсь. У меня не появлялась, у тебя вещи не забирала. Куда она могла деться из больницы? Может, ее уж и в живых нет? – захныкала в конце.
– Типун тебе на язык, – сказал Леха, употребив ее же выражение.
– Да хоть три! – взвыла Клара. – Она мне как дочь. А я ей как мать!
– Ладно, пошли, Леха, – нахмурился Ставров, спускаясь по лестнице.
– Ищи Алиску! – вслед кричала Клара. – Ты ее довел, ты и ищи! А то в суд подам!
– Так хочется ласково заехать тете Кларе в глаз, – пошутил Леха, следуя за боссом.
– Как в воду канула, – мрачно сказал Ставров, остановившись у подъезда.
– Слушай, Марк, может, тетя права, ее нет в живых?
– Не думаю. Мы бы знали.
– Считаешь, все же выкрали? Алиса исчезла в конце августа, а сейчас уже конец сентября. Месяц прошел! Они давно должны были сообщить, если предположить, что ее выкрали. (Помолчали. Да и что говорить?) А щипач тебе зачем?
– Понимаешь, Леха, он мне нужен в качестве ищейки. В милицию мы обращались, время бежит, а воз и ныне там.
– Хм! У нас же сейчас есть новые сведения.
– Да, есть, но именно эти сведения меня останавливают. Допустим, выловит их милиция, и что дальше? Посадят? Те сбегут, все начнется сначала. Я до сих пор не представляю, какова их конечная цель, почему меня не убили, зачем им Алиса? Скажу честно, если отловлю этих тварей, прикончу лично, и рука не дрогнет. Они не оставили выбора, значит, мне с милицией теперь не по пути. Я уверен, Алиса у них.
– Алиса ушла из больницы сама.
– Кто это видел? Почему она не вернулась к Кларе, раз ушла сама? Ей же больше некуда податься. Алиса пропала, от этого факта никуда не денешься. Ее надо искать. Решение я принял окончательное, так что, Леха, заставлять тебя, как говорится, идти на мокрое дело не могу. Ты вправе уйти, не хочу тебя подставлять. Потом вернешься, я возьму, но после того, КАК!..
– Доверишься вору? У тебя все гайки на месте?
– Он негодяй, Леха, а такому все равно, каким делом заниматься, мокрым или сухим, лишь бы бабки кидали. И потом, ему легче разобраться в бандитской психологии, сам из этой среды, а значит, этому сиротке будет проще отыскать мотоциклиста и его подругу.
– Ну, нет, Марк, я с тобой останусь до конца. Привык я к тебе.
– Тогда спасибо. Едем домой, устал я.
И понеслись они по ночному городу, который никогда не настраивал Ставрова на романтический лад, впрочем, его никакой город мира не заставлял лирически вздыхать, а объездил он почти всю Европу. Но этот довольно крупный город, всегда излишне суетливый и серый, где живет подавляющее большинство угрюмых людей, архитектура скупая или громоздкая и где появляется одно желание – уединиться, этот город вообще не нравился Марку Ставрову. Он смотрел в окно невидящими глазами, смотрел со скукой. Да и что там можно увидеть? То же, что и каждый день: «улица, фонарь, аптека», ну, еще магазины. Ах, да, люди… но они не интересовали Ставрова, впрочем, его давно ничего не интересовало, кроме работы и…
ПАРИЖ, ЧАСОМ ПОЗЖЕ
Володька допил вино, поставил стакан на пол и мысленно вновь вернулся к событиям сегодняшнего вечера…
– Я думал, домой к ней едем, а она… – разочарованно протянул он в ресторане.
Ресторанчик махонький, в зале полумрак, столик на троих несколько маловат по нашим меркам, белоснежная скатерть, настольная лампа. Из звуков – только томная музыка и шепчущая в трансе певица. Никакой разлюли малины, как в родных кабаках, где можно оглохнуть и повеселиться, глядя на разгул крутых, если, конечно, тебе случайно не набьют морду.
Влад на манер английского лорда картинно отправлял в рот маленькие кусочки. Зато Володька заглатывал еду с быстротой жонглера: на вилку – в рот, запил вином, на вилку – в рот, запил… Влад ехидно заметил:
– У тебя, наш Боттичелли, акулий аппетит.
Есть у него мерзкая манера: оскорблять не оскорбляя. Поначалу просто выводил из себя, но Володька виду не подавал, а потом придумал манеру общения: рубил правду-матку, прикидываясь простачком.
– Ага, – согласился Володька с тем наивным выражением, которое здорово обманывало Влада. – Кстати, бывал я в Лувре, бывал… Кроме импрессионистов смотреть не на что. Ну, Джоконда, пожалуй, куда ни шло…
– Что ж, когда тебя туда повесят, будет на что взглянуть, – успокоил Влад с надменной усмешкой.
– Естественно, – ответил с вызовом Володька.
Влад принялся переводить вполголоса их диалог, поглядывая на юного художника, дескать, милая Полин, видали ли вы что-нибудь подобное? Ну, прямо отец родной повествует о шалости сынишки. Она рассмеялась.
– Вот это не надо, – указал пальцем на Полин подвыпивший, а потому без тормозов, Володька. – Не надо снисходительно смеяться. Мне обязательно дожидаться вашей похвалы? А кто вы такие? Судите на основе чужих впечатлений или с позиции: нравится – не нравится. Мне что, надо стать покойником, чтоб богатые козлы дрались из-за моих работ, которых пока ничтожно мало? Нет уж, спасибо. Я хочу при жизни получить причитающееся. На том свете мне ваше признание будет до одного места.
– Ты, пожалуйста, руками не маши, – сдержанно сказал Влад. – А во-вторых, сбавь громкость, на нас смотрят.
– Да чихать я хотел… – но громкость убавил.
– А у вас есть авторитеты в живописи? – спросила Полин при помощи Влада.
– Не авторитеты, – уточнил Володька. – Если ты хочешь создать свой стиль, манеру, способ выражения, авторитеты пошли подальше. Они только с толку сбивают, загоняют в тиски, придуманные ими же правила, то есть догмы, а догма душит насмерть. Создай свои правила. Есть анатомия – изучи ее, чтоб писать человека. Есть ботаника – разберись и в ней. Есть земля – пойми ее. Все! Остальное дело – в твоем таланте и работоспособности.
– Но кто-нибудь из художников вам близок?
– Конечно! Врубель, Репин…
– «Бурлаки на Волге» или «Не ждали»? – спросил Влад с иронией.
– А что ты имеешь против бурлаков?
– Ничего. Просто не люблю революционной тематики, то бишь пропаганды.
– Там нет революционной тематики. Там есть люди. Но не названные тобой работы лично меня завораживают, а «Иван Грозный». Там сила, страсть, жизнь. А «тематику» определили критики, паразиты на теле творчества. Ведь эти господа ничего не создают, на чужом горбу делают карьеру и еще ломают судьбы талантливым людям. Языком трепать – не кистью махать. Один критик восторгается Рубенсом, другой ругает: много мяса и жира. Обычная вкусовщина, а где истина? Это я для Полин говорю, переводи.
– А еще кто вам нравится? – спросила она.
– Их много. Суриков, Айвазовский, Крамской… Да вы, мадам Полин, наверняка не знаете наших титанов.
– Почему же, слышала, – перевел Влад. – Но это русские художники…
– А разве плохо ценить русскую живопись? – изумился Володька. – В конце концов, я русский. Это тоже плохо?
– Я не то имела в виду… Ну, а западные классики, современные живописцы?
– Я уже говорил: импрессионисты. Остальные слащавы или того хуже – с вывертами. Хватит об искусстве, не люблю пустой треп. Скажи ей, еще хочу. – Володька повертел тарелку в руках. – Мне мало.
Полин поняла без перевода, подозвала официанта, который вытаращил глаза: Володька снимал пуловер.
– Ты что делаешь, идиот? – процедил сквозь зубы Влад и в свою очередь закатил глазоньки к потолку.
– Пуловер снимаю, жарко, – удивленно ответил взлохмаченный Володька.
– Это престижный ресторан, здесь так вести себя не принято.
– Мне подошел бы кабак попроще, – пожал плечами Володька и улыбнулся Полин во весь рот. – Интересно, она замужем? Даже если ей сорок, я б ее… приласкал. У меня полгода ни одной не было…
