Возможно, не врет карлик.
Дортина дочка получила сорок юбок и сто монет. Только вот иных свадеб в Чейте не играли, а похороны случались частенько. И как знать, кого позовут хоронить строптивого Яноша?
– Погоди, Фицке, – заступилась Дорта. – Не вмешивайся в дела госпожи, Янош. А она не станет вмешиваться в дела церкви. Разве не платит она тебе восемь золотых флоринов каждый год? Разве не присылает десять кувшинов вина с каждого урожая? И сорок возов кукурузы? Разве не заботится о бедных и страждущих?
Все так. Но было ли в этой заботе хоть что-то человеческое?
– Если ты уйдешь, Янош…
Он не дослушал: развернулся и ушел. И небо шептало дождем: выбор правилен. Только силы нужны, чтобы до конца выстоять. Небо обещало помощь. Но как же оно было далеко!
На утро из замка Чейте прислали чашу, полную золотых монет. И гонец, поклонившись, сказал, что сие есть дар графини на обновление храмового убранства. Скрепя зубами Янош принял подношение. И на сей раз небо смолчало. Но человек с молчанием расстался. Тем же вечером он, сгорбившийся и несчастный, сидел над письмом, каждое слово которого давалось с мукой.
Когда же письмо было закончено, Янош перечитал его наново и, скомкав, швырнул в камин, на потеху умирающему пламени. Не доберется оно до Элиаса Лани, главы местной власти. А если и доберется, то сумеет ли сделать что-то хозяин Биче? Или же расскажет Эржбете о непокорном святоше?
Идти надо. В Пресбург.
Янош выжидал три дня. А на четвертый, когда луна иссякла, а небо стало непроглядно-черным, покинул свой дом. Он шел лесными тропами, скрываясь ото всех и на ходу придумывая, что сказать. Он почти уверился, что сумел сбежать, когда на границе, у самой Трнавы, чьи стены проступали из рассветного сумрака, его остановили.
– Куда идешь? – спросил мрачный Барно.
– Зачем ты бросил нас? – поинтересовался Хорват, кусая ножны.
– Люди спрашивают, почему пуст дом Божий? Неужто случилось страшное? – подхватил Вась. И вечно пьяная Кардошка, поднявшись с травы, зашлась хохотом.
– Убивайте, но я не вернусь! – крикнул Янош, молясь о скорой смерти. И стая сомкнулась.
Не убили. Просто били. Долго, старательно и лениво, утомившись же, связали и кинули на траву.
– Госпожа сама с тобой поговорить желает.
И страх сковал Яноша сильнее цепей.
Она сидела на высоком стуле, убранная в меха и бархат, непристойно молодая и прекрасная, как может быть прекрасен Дьявол. За левым плечом ее стояла огромная Йо Илона. За правым – Дортка, на чьем лице виднелась гримаса отвращения.
Все смотрели на Яноша. Он же глядел на бархатные туфельки, выглядывавшие из-под расшитой белыми волками юбки. На туфельках сияли алмазы и жемчуга, а в вырезе мыска виднелся белый чулочек.
Или нога? Ноги у нее столь же бледны.
– Скажи, Янош, чего тебе было мало? – тихо спросила госпожа Эржбета. – Неужто не любила я тебя? Неужто не писала в Вену, хваля как человека разумного и честного? Неужто не присылала в дом твой сыры, хлеб и вино? Чем же отплатил ты мне?
Янош прильнул лбом к каменному полу.
– За что ты предал меня?
– Я не предавал.
– Куда ты шел?
– В Пресбург, – он отвечал, поскольку боялся. И страх собственный был стыден, ибо ничто – страданья телесные пред силой духа. Янош заставил себя поднять взгляд. У ног графини восседал молодой человек со злым лицом. Светлые волосы его, смазанные воском, были длинны, а наряд – богат. На боку человека висел меч, а на шее – крупный, украшенный жемчугом крест.
Человека звали Ладиславом. И поговаривали, что сбежал он из объятий Эржбеты. Видать врали.
– Зачем ты ехал в Пресбург? Уж не для того ли, чтобы вложить в руки моего врага отравленный кинжал клеветы? Дать ему то оружие, которое пронзит мое сердце и прервет нить жизни?
– Нет, госпожа.
Она не слышала. Она была зачарована звуком собственного голоса.
– Ты собирался встретиться с Меджери Рыжим? С псом, что алчет вонзить клыки в земли моего сына? Обездолить дитя? Лишить крова и хлеба женщину?
– Подлец! – крикнул Ладислав, но графиня подняла руку.
– Ты собирался сказать ему, что я колдунья, так?
– Нет!
Она поднялась. Зашелестели юбки, зазвенели многие ожерелья, и Эржбета Батори подошла к распростертому человеку. Она стояла над ним и разглядывала. И видела пустоту, что затаилась в этом изуродованном теле.
Нельзя его убивать. Янош – священник. Хватятся всенепременно. И станут задавать вопросы. И проклятый Меджери, пусть сгниет он заживо, снова будет слухи пускать.
Уже ходят, переползают из уст в уста змеями ядовитыми, и пускай пока помнят многие о силе Батори, о славе Надашди, но на сколь надолго хватит памяти этой?
– Не ты ли писал, что я читаю Черную книгу, что была написана самим Диаволом? – спросила Эржбета, ласково проводя по волосам лежащего человека. – Не ты ли говорил, будто дает мне эта книга силу нечеловечью? Будто могу я летать, туманом обратившись. Или ходить по лучу лунного света? Будто доступно мне и прошлое, и будущее? А если так, почему не увидела я в сердце твоем гнили? Скажи.
И Янош ответил:
– Прости, госпожа. Но разве не правда это?
Сколь наглы его глаза. И сколь живы. Эржбете давно не хватает жизни. Может, в том и тайна, ускользнувшая из рук? Не женщину требуется взять, а мужчину. Чтобы душа горела ярко, будто пламя на сосновых бревнах. Чтобы жар от нее шел. Чтобы вера истекала.
– Вниз его, – приказала хозяйка Чейте. – Приготовьте.
Позже, глядя на струи крови, застывшие в черных желобах пола, она вновь увидела будущее. Дорогу, пролегшую от Вены к Чейте. Всадников. И дверь, запертую изнутри, сросшуюся со стеной.
Она вдохнула вонь и выдохнула ее же. И выбежав из подвала, понеслась в комнату, упала на кровать с рыданиями и впилась зубами в подушку. Никто из слуг не посмел приблизиться к Эржбете ни в тот, ни в последующий день. Ее меланхолия длилась недолго: вскоре в замок начали приезжать гости.
Славно постарался Ладислав.
Их было ровным счетом три дюжины. Юных, как новорожденное мартовское солнце. Они были такие разные и меж тем схожие меж собой бурлящей силой молодости.
Эржбета сидела во главе стола и разглядывала новоприбывших девушек. Старые, верные фрейлины держались в отдалении. Они стояли вдоль стен, боясь движением или выражением лица выдать страх и вызвать гнев госпожи.
– Добро пожаловать в замок Чейте, – наконец сказала Эржбета и улыбнулась. – Я рада приветствовать вас в этом доме.
Девушки торопливо присели в реверансах. Неуклюжие. Похожи на цыплят, уже растративших одно оперение, но не успевших обрести другое. Как мило.
– Ваши родители прислали вас сюда в надежде, что вы постигнете все то, что надлежит знать женщине благородного рождения. Я покажу вам мой замок. Его подвалы всегда полны. Его комнаты убраны в ожидании гостей. Слуги вежливы и воспитаны.
Они слушали внимательно, не решаясь взглянуть друг на друга. Светлые и темные. Одна даже непристойно смуглая, и подобный цвет кожи выдает низость рождения. Эржбета остановилась напротив девушки, раздумывая: отослать ее или попытаться исправить сей недостаток.
– Я научу вас правильно разговаривать, играть на лютне, читать стихи и петь…
А эта толстовата и низка. И наряд лишь подчеркивает недостатки тела. Следующая в ряду напротив, тоща и длинна, взирает свысока и узкие губы ее поджаты.
– И надеюсь, вы будете старательны.
Эта, пожалуй, красива. Вот только родинка на щеке вызывает омерзение. А Ладислав с родинки взгляда не сводит. И в глазах его иное выражение, нежели то, с каким он смотрит на Эржбету. Неужели дрогнуло железное сердце?
Позже, у себя, перебирая кольца и перстни, раскладывая на столе вереницы ожерелий, Эржбета глядела на рубины, а видела карминовые губы прелестницы. Сапфиры обретали синеву ее глаз. Жемчуг – золотистый отлив кожи. Кораллы становились румянцем, а черный алмаз – проклятой родинкой.
Ладислав вошел без стука и, положив руки на плечи, поцеловал в шею.
– Ты прекрасна, – сказал он обыкновенное. Но сейчас не было в его словах прежней искренности. Лжет? Как Ференц лжет?
– Уже ль? – она сняла тяжелые серьги и принялась разминать мочки уха. – Я не молода.
– Ты всегда молода.
