— Иди, проследи за всем.
— Ладно, — отзывается Фрэд. — Я там поставил своих людей, но если ты так нервничаешь, будь по-твоему. Мне только нужно переговорить с тобой — всего два слова.
Ничто в поведении Фрэда не предвещает опасности. И Осано ее явно не видит, он неторопливо отходит с Фрэдом к стене зала. Возможно, я сверхчувствителен, но я чую — Осано дождался неприятностей. В голосе Фрэда присутствует некая деланная нотка, этакое синтетическое волокно. Я и последовал бы за ними, но у меня остается совсем мало времени на то, чтобы забрать из камеры хранения паспорт. Да и что я, собственно, смогу сделать, если Фрэд перейдет к угрозам.
Я успеваю пройти всего половину зала, когда начинает звонить сотовый телефон. На ходу откидываю крышку, затыкаю пальцем ухо, чтобы приглушить гул вокзала и доносящуюся из громкоговорителей тарабарщину объявлений.
Это Биби, отчаянно повторяющая мое имя.
— Да, Биби. Где ты?
— В отеле.
— Поезд же вот-вот отойдет.
— Я знаю. — В первый миг голос у нее был встревоженный, теперь в нем слышится негодование. — Фрэд велел мне ждать здесь.
— Зачем?
— Вот ты мне и скажи.
— Оставайся там, Биби. Я выясню, что произошло.
— Да что теперь толку?
Я встряхиваю головой. И сам не знаю. А потому разворачиваюсь и бегу к выходу на платформу. Не могу понять, что пошло не так. Или Биби неправильно поняла Фрэда?
— Ты просто подожди. Я мигом.
Единственное, что мне остается, — попросить Фрэда как-то выправить положение. Что еще я могу сделать? Другого поезда сегодня не будет, но, может, мы с Биби сумеем улететь самолетом? Отключаю телефон и на бегу осматриваю вокзал. Вскоре я уже стою в центре зала, верчусь, вглядываясь в коридоры, в марши ведущих наверх лестниц. У выхода на платформу никого. Возможно, все уже сели в парижский поезд.
И тут я замечаю спорящих у журнального киоска Осано и Фрэда. Бегом устремляясь к ним, я вижу сначала улыбку Фрэда, а потом уже пот на лице Осано.
А подбежав достаточно близко, слышу, как Фрэд рычит:
— И когда же ты собирался рассказать мне о твоих спонсорах?
— Ты все не так понял. Переговоры были неофициальные. — Осано пытается умаслить Фрэда, но он испуган, это видно. И не поверишь, что всего минуту назад он придирался к Фрэду и издевался над ним.
— Настолько неофициальные, чтобы не подпускать к ним твоего финансового директора? — Судя по лицу Фрэда, он собой доволен. Ему удалось напугать Осано до колик, не тронув его и пальцем. — А насчет моих десяти процентов акций у тебя какие-нибудь соображения имеются?
— Конечно. Их у тебя выкупят, по хорошей цене. То есть подробностей я не знаю, но цена их много выше рыночной.
— Какой, на хрен, рынок, Осано? Ты еле-еле начинаешь выкарабкиваться, и только благодаря мне. Единственное, чем ты располагал, это твоя марка. Плюс куча долгов, в которых ты и сейчас сидишь по уши.
— Перестань. — Осано становится страшно. Фрэд зашел слишком далеко. Теперь ему остается либо отступить, либо усилить нажим. — Успокойся, Фрэд.
Я едва ли не слышу, как Осано, не отводя глаз от Фрэда, считает секунды. Я замер в нескольких футах от них, жду, когда Фрэд заедет Осано по глупой роже.
Но Фрэд переводит взгляд с Осано на меня.
— Ты знал об этом?
— Знал. — О том, чтобы соврать, нечего и думать. И, продолжая говорить, я сам сознаю, насколько шаткими выглядят мои оправдания. — Понимаешь, дело же не в том, кто знал, кто не знал, просто он старался увеличить вес нашей марки, а от этого все бы мы только выиграли.
— Если бы не необходимость посадить тебя в поезд… — Фрэд замолкает. Не исключено, что он угрожает Осано смертью. Из вокзальных громкоговорителей льется высокий женский голос. Фрэд использует эту помеху, чтобы нагнать на Осано побольше страху, потом продолжает: —…я нашел бы время все с тобой обсудить. Очень надеюсь, что мы займемся этим завтра: датами, цифрами, всем.
— Разумеется. — Ноги Осано, пытающиеся отыскать опору, достаточно надежную, чтобы он смог повернуться и удрать на платформу, скользят по плиткам пола.
— А ты куда намылился, Джейми? — спрашивает Фрэд. — Тебя уже ждут.
Моего итальянского хватает на то, чтобы понять — по радио объявили о посадке на парижский поезд.
— Я не поеду. Биби все еще в отеле.
Фрэд качает головой.
— Это она не поедет. Билет понадобился Луизе. Ты с ней в одном купе.
Он берет меня под локоть и ведет к платформе. Я чуть ли не парю над мраморным полом. И, достигнув выхода, вижу в нескольких шагах впереди Луизу. На ней куртка «Макс Мара», до нынешнего вечера у нее такой не было. На платформе стоит свой особенный запах — гудрон, пары дизельного топлива. Но даже на этом фоне я ощущаю шлейф, оставляемый в воздухе духами Луизы. Это одна из популярных марок восьмидесятых, возможно, «Пуазон». Если так, она надушилась совсем недавно: я различаю плавающие в густом мускусном аромате оттенки корицы, кориандра, цветов мелиантуса.
Луиза машет мне рукой:
— Поторопись, Джейми.
Луиза сидит рядом со мной, уложив ладони на белую скатерть, пальцы у нее все в кольцах. Осано сидит напротив. Мы в вагоне-ресторане, настольная лампа заключает всех троих в колдовской кокон красно-оранжевого цвета. За окном, надо полагать, проносятся Альпы. Где-то невдалеке должна скользить темная стена леса, но никаких очертаний я различить не могу. Окно лишь возвращает мне наши отражения. Довольно жмурящегося Осано, меня — тощего и то одурманенного, то напрягшегося, Луизу — гипнотическую, непроницаемую. Всякий раз, как официант наполняет ее бокал шампанским, она слегка откидывается назад. Блузка ее застегнута наполовину, и при этом движении обнажается глубокая ложбинка между грудей и усыпанная веснушками белая кожа. Не знаю, откуда они взялись, солнца давно уже не было.
— Миланское шоу уже успело принести нам заказы.
Осано распространяется о том, что скоро его одежду можно будет встретить повсюду — по крайней мере, на Дальнем Востоке, но также и в нескольких европейских магазинах. После Парижа он надеется получить новых клиентов, а это значит, что стоимость акций компании пойдет вверх. Когда его новые спонсоры увидят книгу заказов, у них слюнки потекут, до того им захочется откусить от его пирога. Осано даже ладони потирает.
За столом нас только трое. Кэти с Рондой могли бы сидеть с нами, увеличивая аудиторию, перед которой разглагольствует Осано, но они вернулись в свое купе. Никто из нас толком не спал уже несколько дней. К концу ужина они только что на стол не падали. Прекрасно понимая, как они себя чувствуют, я все же сохраняю решимость остаться здесь, в ресторане. Возвращение в купе, которое я делю с Луизой, мне совершенно не улыбается. Перестук колес звучит так, словно происходит с некоторой задержкой — за мягким пощелкиванием следует удар потяжелее, чтобы удержать ритм, его нужно пропускать. Я сосредоточиваю все внимание на этой задержке.
От расчудесных качеств своей коллекции Осано переходит к расчудесным качествам женщин, ее показывавших. Луиза возбуждена, но это возбуждение умеющей владеть собой женщины — тонкая ткань незастегнутой блузки, дымящаяся сигарета в черепаховом мундштуке. Ладонь ее уже не лежит на скатерти. Мне приходится оглядеть стол, чтобы удостовериться: да, она действительно на моем колене и пальцы в кольцах сплетены с моими.
— В тебе столько стиля, — говорит Осано. — Я от моих платьев не отказываюсь, ты же понимаешь, но оживают они лишь на тебе. Ты вдыхаешь в мои идеи жизнь.
— Только Луиза? — спрашиваю я.
— Так ведь она особенная. Я всегда это чувствовал. Ну, может, недостаточно хорошо понимал. Все твердили, что мне нужна Аманда ван Хемстра, чуть с ума не свели, вот я в конце концов и перевалил мои заботы на твои плечи, — он говорит это Луизе, не мне. Постукивает себя по виску. — Но вот этим я понимал — ты должна быть рядом со мной, тебя ждет великое будущее.
Это что еще за дерьмо? Ни разу ничего подобного от Осано не слышал. Он, конечно, хвалил моделей и прежде, но это уж не похвала, а целая литургия.
— Я тоже хочу работать с тобой, Джанни, — говорит Луиза. — Мне нравится, в каком направлении ты движешься, это совершенно новое видение. И я хочу быть рядом — с тобой и с Джейми.
И ладонь ее, чуть изогнувшись в моей, отыскивает пульс, запускающий во всем моем теле переливчатую цепную реакцию. Держащую меня в состоянии и одурманенном, и напряженном. Одна сторона уравнения: вино, да, конечно, обильная еда — разумеется, и духи Луизы, ее прикосновения, ее длинное, тонкое тело, мягкая улыбка, с которой она выдыхает сигаретный дымок, — все это определенно дурманит. А другая его сторона — дерьмо, дерьмо, дерьмо — держит меня в напряжении.
Я извиняюсь. Запершись в уборной, разглядываю в зеркале свои глаза. Без всякой на то причины — разглядываю, и все. Достаю из кармана сотовый телефон: шесть оставшихся без ответа вызовов. Я слышал их все, но был слишком испуган, чтобы ответить, и чувствовал себя слишком виноватым, чтобы выключить телефон.