Ответ. Это мне неизвестно.
Вопрос. Пока он жил в вашей квартире, вы перезванивались или поддерживали какой-нибудь другой способ связи?
Ответ. Нет, он просил ему не звонить, пока он сам этого не сделает.
Вопрос. Есть ли у вас какие-то предположения о том, кто мог желать неприятностей вашему другу?
Ответ. Понятия не имею. У него такая серьезная работа. Возможно, у него есть недоброжелатели — где-нибудь в Государственной думе, например. Но я этих людей никогда не видел, а Саша сам ничего такого не рассказывал. Да и не те, наверно, у них методы.
Вопрос. Значит, вы никого не подозреваете в причастности к его гибели?
Ответ. Сашка погиб?!
Турецкий провел еще одну малоприятную беседу с Ольгой Мелешко. Она подтвердила, что ее брат в частной жизни старался соблюдать инкогнито. С тех пор как примерно два с половиной года назад его лицо стало известно телевизионщикам, он чувствовал себя не очень комфортно. Так что это было вполне объяснимо — почему и как он оказался на Октябрьском Поле. Другой вопрос — от кого он прятался? — оставался открытым.
Судя по вещам, которые были у Мелешко с собой — предметы гигиены, небольшая смена одежды, газеты, — он находился там не менее десяти дней. Правда, соседи по лестничной клетке его присутствия не заметили. Впрочем, они слышали, что рано утром и поздно вечером двери открываются и закрываются. Но был ли это сам Мелешко, приходили ли к нему гости — также прояснить не удалось.
Алиби Мостовского было проверено и перепроверено — он не выезжал из Красной Пахры уже неделю. Мостовского отвезли назад и взяли под негласное наблюдение, но интуиция подсказывала Турецкому, что он тут ни при чем. Его изумление, когда он узнал о гибели Мелешко, было неподдельным.
Впрочем, говорить об алиби, наверно, вообще было преждевременно, потому что пока у Турецкого не было никаких доказательств того, что Мелешко умер не своей смертью. Турецкий в этом не сомневался, но Студень ответа не давал.
Вечером, уже дома, Александр Борисович, обнаружил, что с ним случилась большая неприятность. Поэтому все разговоры домашних он не воспринимал.
Жена позвала из комнаты, где смотрела телевизор:
— Саша, ты слышал, военного какого-то подстрелили…
— Ира, мне не до того сейчас, — отмахнулся Турецкий.
Вид у него был хмурый, выражение лица даже немного скорбное. Жена, кажется, обиделась, но ничего не сказала.
— Па, что случилось? — поинтересовалась Нинка.
Турецкий молча обувался в передней.
Вслед за дочерью туда вышла и жена.
— Может, все-таки объяснишь, куда ты собрался?
Но Турецкий так ничего и не сказал. Выйдя из квартиры, он отправился на Большую Дмитровку, где сразу же пошел в кабинет к заместителю генпрокурора. Меркулов сидел за столом, весь погруженный в какие-то бумаги. Было уже девять вечера, но им обоим не раз случалось и ночевать на работе.
— Костя, у меня проблема, — без обиняков сказал Александр Борисович. — Я пистолет потерял.
Меркулов поднял голову от своих бумаг и внимательно посмотрел на друга и подчиненного.
— Потерял или украли?
— Не знаю. Вчера был, сегодня нет.
— Ты им пользовался в последнее время? — спросил Меркулов.
— Еще как, — вздохнул Турецкий.
— А за последние сутки?
Турецкий кивнул.
— Это плохо, — коротко сказал Меркулов.
И все — ни где, ни при каких обстоятельствах. Турецкий удивился.
— Костя, — повторил он, — ты понял, что я тебе сказал?
— Еще бы, — отозвался Меркулов.
Тогда Турецкий махнул рукой на конфиденциальность, которой его стращал президент, и в общих чертах рассказал Константину Дмитриевичу, куда и зачем он ездил.
Меркулов покивал — снова не слишком удивляясь. И протянул Турецкому какую-то газету.
— Ты просто почтальон. Все газетки мне подсовываешь. Зачем она мне?
— Читай давай, — хмуро предложил Меркулов.
Турецкий пожал плечами и прочитал указанное место:
«Вчера вечером в Тверской области убит заместитель командующего Дальней (стратегической) авиации ВВС РФ генерал-майор Виктор Седых. Об этом сообщили источники в правоохранительных органах Тверской области. По их данным, автомобиль «Волга», в котором находился генерал-майор Седых, был обстрелян из автоматического оружия вчера вечером около 21.30 у населенного пункта Конаково. В результате Седых и водитель автомашины от полученных ранений скончались на месте. Второй пассажир находится в реанимации. По предварительным данным правоохранительных органов, автомобиль был обстрелян из автомата Калашникова и пистолета отечественного производства».
Турецкий нахмурился:
— Ну и дела… Мне жена сегодня пыталась об этом рассказать, а я ничего слышать не хотел, все думал, где оружие посеял. Теперь-то, кажется, ясно… Подстава, Костя? Или нет? — Турецкий с надеждой посмотрел на Меркулова.
Тот неопределенно покачал головой.
Надо пройтись по комнате, подумал Турецкий, кровь разогнать. Причем руки желательно за спиной держать, чтобы привычка вырабатывалась. Походи, подумай, Александр Борисович, или, как зэки говорят, покубатурь.
— Что молчишь? — сказал наконец Меркулов.
— А что говорить? — кисло улыбнулся Турецкий. — Боюсь, что я, со своей замечательной способностью вступать во всякие липкие, скользкие, гиблые и прочие места, каким-то неловким движением привел в действие чей-то защитный механизм, и теперь трупы будут сыпаться как из рога изобилия. Или, в лучшем случае, тяжелораненые.
— Ситуация нехорошая, — подтвердил Меркулов. — Ты, видно, кому-то все ноги оттоптал. Кто-то, Саша, тебя не любит.
Как бы в подтверждение этих слов у Турецкого зазвонил телефон. Он привычно глянул на дисплей — номер не определился.
— Такие звонки последнее время были от Стасова, — заметил Турецкий. — Да еще от генерального.
— Стасов в психушке, — напомнил Меркулов. — Под грязновским присмотром. Генеральный уже, наверно, дома.
— Ах да… — Турецкий включил телефон и подумал, что такому загадочному типу не составит труда и с Марса позвонить.
— Привет, — сказал хрипловатый голос. — Ну что, следак, все неймется тебе? Видишь, к чему это привело? Честного генерала завалил. Стратегические летчики без командира. Страна волнуется. Нехорошо-оо…
И в трубке раздались короткие гудки.
Тут Турецкому и в самом деле стало нехорошо.
Мудрый Меркулов внимательно смотрел на него и ничего не спрашивал.
Вообще-то подобная ситуация уже случалась. Они об этом прекрасно помнили, но вслух никто говорить не хотел. Возможно, тогда было даже хуже.
Несколько лет назад Турецкого подставили так, что мало не показалось — нашли в полном беспамятстве в собственной машине с мертвой стриптизершей, застреленной из его же пистолета. В сущности, по алгоритму событий случилось все то же самое — его пытались вывести из игры. И вывели — на какое-то время. Пришлось даже в СИЗО посидеть, слава богу, адвокат был дельный, да и вообще свой человек — Юра Гордеев. Правда, тогда была убита девушка из ночного клуба, а сейчас — заместитель командующего стратегической авиации. Всего-навсего. И это, конечно, здорово усложняет жизнь. Такое с рук ре спустят никому, ни сотруднику Генпрокуратуры, ни ФСБ, ни кому другому. И не надо говорить, что перед законом или Господом все равны. Черта с два. Все звери равны, но некоторые из них равнее. Зам командующего конечно же равнее.
— Нет, но каков расчет, а, Костя?! — почти с восхищением сказал Турецкий. — Ты только оцени. Это же надо было подгадать, кто из важных шишек будет в это самое время в Конакове!
— Городок-то небольшой, — заметил Меркулов. — Что он вообще там делал, этот генерал-летчик? Надо бы нам этим заняться. Может, его туда специально завезли?
— А кто ведет расследование, военная прокуратура?
— Да. И это неправильно. Надо попросить, чтобы это дело передали нам. Военные могут быть предвзяты.
— И что ты сделаешь? — спросил Турецкий. — Скроешь следы баллистической экспертизы? Пистолет-то у меня все равно свистнули, как ни крути. Рано или поздно это выплывет.
— Во-первых, — сказал Меркулов, — пистолет у тебя могли свистнуть раньше.
— В смысле? До перестрелки? А из чего же я тогда стрелял?
— А кто знает, что вообще была перестрелка? Сестра Мелешко? Она может молчать, если мы с ней побеседуем и объясним, что так лучше и для нее, и для репутации ее покойного брата. Рапорт же ты еще все равно не писал.
— Костя, перестань, — поморщился Турецкий. — Я тебя не узнаю. Это же должностное преступление, зачем оно тебе нужно?
— Я только рассуждаю, — педантично заметил Меркулов. — Ищу выход.
Он встал, открыл дверь и сказал секретарше:
