Ознакомительная версия.
Это была последняя запись в дневнике подсудимого, – сказала Дубровская, закрывая тетрадь. – Восемнадцатого ноября Вероника Песецкая умерла. Мне больше нечего сказать.
Когда она закончила, в зале стояла тишина...
Присяжные совещались уже шесть часов, и с каждым часом надежды Дубровской на победу таяли. Если бы судьи народа восприняли ее защиту близко к сердцу, они не стали бы так долго размышлять. Они колебались, а это означало, что в их рядах нет единодушия и вердикт будет приниматься голосованием.
Елизавета нервно ходила по коридору взад-вперед, игнорируя насмешливое выражение лица пристава, который лениво развалился за своим дежурным столом на этаже. Конечно, можно было бы выйти на улицу и немного постоять на крыльце суда, подставляя лицо жаркому летнему солнышку. Но Лиза чувствовала, что ее держит здесь какая-то непреодолимая сила. Что-то сродни суеверию, засевшее прочно в глубинах сознания, не позволяло ей удалиться, словно от этого зависело сейчас окончательное решение присяжных. И опять взад-вперед по коридору. Лиза насчитала пятнадцать каменных плит. Она измерила их шагами. Раз, два – выщербина. Три, четыре – поворот на лестницу. Может, сосчитать ступеньки? Она готова была делать что угодно, только не сидеть на месте, тупо дожидаясь момента, когда пристав пригласит в зал.
Занятая своими мыслями, она с размаху налетела на какого-то мужчину в дорогих ботинках и сразу даже не поняла, что перед ней Непомнящий.
– Ох, простите! – проговорила она, делая шаг, чтобы его обойти. Но Ярослав, по всей видимости, был настроен на разговор и поэтому сделал шаг вместе с ней. Дубровская посмотрела на него изумленно.
– Елизавета Германовна, я прошу всего лишь уделить мне пару минут, – попросил он. – Это касается вашей речи...
– Да? – спросила Дубровская довольно высокомерно. Что хорошего ей может сказать бывший друг Вероники? Она была готова к нападкам. – Говорите.
– Я слушал вас, – проговорил он, глядя на нее немного застенчиво, что было на него не очень-то похоже. – Все было гладко, но у меня сложилось впечатление, что вы говорите о какой-то другой женщине, не о Веронике.
– Вот как? – холодно произнесла Лиза, не зная, как ей воспринимать такое заявление. По всей видимости, он хотел сказать, что ее защитительная речь не произвела на него впечатления. Ну что же, это вполне можно было от него ожидать.
– Вероника, с ваших слов, была мягкой, женственной, беззащитной. Даже у меня, человека, знавшего ее лично, появились сомнения. Может, я в ней что-то не разглядел? Вы были чертовски убедительны.
– Какой же была Вероника? – спросила Дубровская, в общем-то, не совсем понимая, куда клонит ее собеседник.
Выражение лица у Непомнящего сделалось каким-то странным. Похоже, он не мог подобрать слов.
– Видите ли, – начал он растерянно. – Я понимаю, что о мертвых дурно не говорят и все такое. Но как бы вам сказать... Вероника была очень сильной личностью. Ее трудно даже было назвать женщиной в известном нам смысле слова. Конечно, она была очень красива. Глаза, фигура, словом, обольстительница... Но в ее бесподобном теле крылась сила мужчины, а в изящной головке – холодный расчетливый разум. Она могла улыбаться, кокетничать, как любая женщина, и некоторые недалекие особи мужского пола принимали подобное поведение за чистую монету. Но Вероника никогда не делала ничего просто так. Она общалась с людьми исходя из того, насколько они могут оказаться ей полезными... В этом мы очень были похожи с ней, – произнес он, печально улыбаясь своим воспоминаниям. – Но теперь я узнаю, что она, оказывается, дарила подарки какой-то своей дочери, которую раньше и знать-то не желала. Потом эта ее странная любовь или привязанность к бестолковому врачу, который уж точно не мог пленить ее ни умом, ни красотой. Какие-то ужины при свечах, поцелуи на полу в ванной... Тьфу, глупость какая-то.
– Вы в это не верите?
– Если бы речь шла не о Веронике, то поверил бы. Но Песецкая, доведись ей выслушать весь этот бред, сама смеялась бы до слез.
Дубровскую задело, что ее речь назвали «бредом», хотя собеседник, по всему видно, не хотел ее обидеть. Он делился с ней своими воспоминаниями и не выглядел при этом заносчиво и гордо. Ярослав искренне недоумевал и просил адвоката разделить с ним его сомнения.
– Тем не менее все сказанное мной – правда. Нравится вам она или нет, – пожала плечами Дубровская. – Даже если мы отбросим эмоции и оставим голые факты. Песецкая и Бойко заключили брак. С чего Вероника решилась на такой шаг? В чем, по-вашему, был ее расчет?
Ярослав скривил губы.
– Этого-то я как раз не могу разгадать. У меня была мысль, не снабжал ли ее ваш герой наркотиками. Я имею в виду болеутоляющие средства. Он же врач.
– Что за чушь! – подавилась таким предположением Дубровская. – С чего вы это взяли? По делу проводилась судебно-медицинская экспертиза, и, если бы в теле Песецкой были обнаружены следы какого-то подозрительного вещества, мы бы об этом точно узнали.
Ей было неприятно осознавать, что она стоит сейчас рядом с человеком, который предал Веронику, и рассуждает с ним о том, снабжал ли Виталий свою жену наркотиками. Если бы Бойко мог видеть их вместе, а еще хуже – слышать, он вряд ли стал бы доверять адвокату свои дневники и мысли. Во всем этом было что-то тревожное, пугающее, словно дружок Вероники теребил сейчас какие-то потаенные струны ее души, которые уже давно звучали в унисон с мелодией подсудимого.
– Вам не приходило в голову, что Вероника могла попросту измениться? – раздраженно бросила она.
– Измениться? – переспросил он озадаченно.
– Вот именно, измениться. Под влиянием серьезных жизненных ситуаций люди меняются. Они переоценивают свою жизнь: о чем-то жалеют, что-то пытаются исправить. Мне кажется, что Вероника, узнав о том, что неизлечимо больна, была потрясена, как был бы потрясен любой другой, окажись он на ее месте. Нет ничего удивительного в том, что она попыталась исправить грехи юности и оказала поддержку своей дочери, которую уже давно воспитали приемные родители. Ну а любовь... Быть может, с ее стороны это было просто доброе чувство, благодарность человеку, который поддержал ее. Мы никогда не узнаем истинных мотивов ее действий. Вероника умерла. Но дневник Виталия, на мой взгляд, проливает свет на последние дни ее жизни.
– Все равно я не могу в это поверить, – упрямо заявил Непомнящий.
– Боюсь, у вас нет другого выхода. Вы должны это принять. Кроме того, разве не вы говорили о том, что Вероника под влиянием Бойко стала совсем другой? Она устраивала вам сцены, плакала.
– Да, но если бы вы видели эти сцены! Она не собирала слезы в платок, как это сделала бы на ее месте любая впечатлительная женщина. Вероника обрушивала на меня целые потоки брани. Она не скорбела в одиночку, сидя на краешке больничной кровати. Она просто изводила меня придирками и оскорблениями. Я чувствовал в себе тогда дикое раздражение, и, если бы не мое воспитание, не позволяющее мне дурно относиться к женщинам, я устроил бы ей хорошую проборку. Болезнь болезнью, но у всего есть свои границы! Нельзя, страдая, заставлять страдать других!
– Вот видите, вы и сейчас не чувствуете своей вины, – назидательно заметила Дубровская.
– Еще как чувствую! Особенно после вашей речи, – ответил Ярослав, то ли действительно чувствуя за собой вину, то ли старательно делая вид, что ему стыдно. – С ваших слов, я кажусь самому себе настоящим мерзавцем, который бросил больную несчастную женщину на произвол судьбы.
– А это... м-м... не соответствует действительности?
– Не знаю, – честно ответил Ярослав. – Но больно уж у вас все ясно. Я – плохой. Соответственно ваш клиент – очень хороший. А допускаете ли вы, что в жизни, помимо основных цветов, есть полутона? Так и я. Я – не такой подлец, каким вы меня так старательно изображали. Я струсил, признаю. Испытание оказалось мне не по зубам. Сначала рак и эта ее операция по удалению груди. Я крепился и изо всех сил старался ее поддержать: хлопотал насчет отдельной палаты, договаривался с врачом, даже этого вашего Бойко привлек, только бы Веронике не было скучно в мое отсутствие. Конечно, я не заменил ей сиделку: не торчал круглые сутки в ее палате. Но, положа руку на сердце, много вы видели приятелей и мужей, способных взять на себя все тяготы ухода за их тяжелобольными подругами?
Дубровской совсем некстати вспомнился ее муж, и она усомнилась в том, способен ли он менять под ней судно.
– Да, таких людей немного, – сказала она с досадой. – Но, к счастью, они все-таки есть, и один из них – Виталий Бойко.
– Опять вы о нем, – поморщился Ярослав. – Помните, что я вам говорил про полутона? Так вот, этот парень – тоже не ангел, коим вы его себе вообразили. Он сумел оказаться в нужное время в нужном месте, только и всего. Ни за что не поверю, что он действовал не из-за корысти. Мои деньги он все-таки взял!
Ознакомительная версия.
