Я оцепенел. Мог только кивнуть, а Генри продолжал:
— Я запах подмышек учуял в коридорах еще несколько дней назад, просто он тогда был слабее, а вот когда эта сволочь ко мне подошла… Ведь ногу мне подставил как раз мистер Подмышки. Теперь я это понял.
— Ш-ш-ш! — опять шикнули на нас. Выступал какой-то актер, потом священник, потом раввин, а в заключение между памятниками промаршировал хор Первой баптистской церкви, что на Центральной авеню, они выстроились и стали петь. А пели они «Мой в небе край родной, мой в небе дом», «Встретимся ли мы с тобой, где святые все поют?», «Вот уж многие святые перешли к тем берегам, и грядут часы благие, скоро все мы будем там».
Такие божественные голоса я слышал разве что в конце тридцатых, когда Роналд Колман[133], одолев снежные пики, спускался в Шангри-Ла, или когда в «Зеленых пастбищах» такие рулады раздавались с облаков. Но вот райское пение смолкло, а я так расчувствовался и возликовал, что Смерть предстала передо мной в новом обличье — желанной и залитой солнечным светом, и колибри снова запорхала в поисках нектара, а стрекоза задела крылышками мою щеку и улетела.
Когда мы с Крамли и Генри выходили с кладбища, Крамли сказал:
— Хотел бы я, чтобы меня проводили на тот свет под такое пение. Вот бы петь в этом хоре! И деньги не нужны, если так поешь.
Но я не спускал глаз с Генри. Он чувствовал мой взгляд.
— Дело в том, — проговорил он, — что этот мистер Подмышки снова к нам повадился. Можно подумать, хватит уже с него, верно? Но его, видно, голод мучает, хочется творить подлости, не может остановиться. Запугивать людей до смерти для него в радость. Причинять боль — он этим живет. Он и старого Генри хочет погубить, как сгубил других. Но не выйдет. Больше я не свалюсь. Ниоткуда.
Крамли серьезно прислушивался к рассуждениям Генри.
— Если Подмышки снова появятся…
— Я вам дам знать immediament «Немедленно (исп.).». Он шляется у нас по дому. Я застал его, когда он ковырял запертую дверь Фанни. Комнату ведь запечатали, такой закон, да? Он возился с замком, а я как закричу! Спугнул его. Он же трус, ручаюсь. Оружия у него нет, зачем ему? Ногу слепцу и так можно подставить, свалится с лестницы за милую душу! Я так и наорал на него: «Подмышки! Скотина!»
— В другой раз вызывай нас. Подвезти тебя? — спросил Крамли.
— Нет, кое-кто из недостойных леди из нашего дома захватил меня с собой, спасибо им. Они меня и отвезут.
— Генри! — Я протянул ему руку. Он сразу схватил ее, будто все видел.
— Скажи, Генри, а чем пахнет от меня? — спросил я.
Генри понюхал, понюхал и рассмеялся.
— Вообще-то, теперь таких бравых парней, как раньше, не бывает. Но ты сойдешь.
Когда мы с Крамли уже порядочно отъехали, нас обогнал лимузин, выжимавший семьдесят миль в час, спеша оставить позади заваленную цветами могилу. Я замахал руками и закричал.
Констанция Реттиген даже не обернулась. На кладбище она держалась в стороне, пряталась где-то сбоку, а сейчас мчалась домой в гневе на Фанни — как та посмела нас покинуть — и, возможно, негодуя на меня, считая, что я каким-то образом навел на них Смерть, предъявившую свой счет.
Лимузин скрылся в бело-сером облаке выхлопных газов.
— Гарпии и фурии пронеслись мимо, — заметил Крамли.
— Да нет, — возразил я, — всего лишь растерявшаяся леди спешит скрыться, и ей это необходимо.
* * *
Следующие три дня я пытался дозвониться до Констанции Реттиген, но она не отвечала. Она хандрила и злилась, и в ее глазах, черт знает почему, я был связан с тем человеком, который как тень бродил по коридорам и совершал злодейства.
Пытался я позвонить и в Мехико-Сити, но Пег тоже не было. Мне казалось, что я потерял ее навсегда.
Я бродил по Венеции, присматривался, прислушивался, принюхивался, надеялся услышать тот страшный голос, учуять тлетворный запах чего-то умирающего или давно умершего.
Даже Крамли куда-то запропал. Его нигде не было, сколько я ни высматривал.
В конце этих трех дней, измученный тщетными попытками дозвониться и несостоявшимися встречами с убийцами, выбитый из колеи похоронами, я возроптал на судьбу и выкинул такое, на что раньше никогда не решился бы.
* * *
Около десяти вечера я брел по пустому пирсу, сам не зная куда, пока не пришел в нужное место.
— Эй! — окликнул меня кто-то.
Я схватил с полки ружье и, даже не проверив, заряжено оно или нет, не посмотрев, не стоит ли кто рядом, начал палить. Бах, бах! И бах, бах! И еще бах, бах, бах! Я сделал шестнадцать выстрелов!
И услышал, как кто-то кричит.
Ни в одну из мишеней мне попасть не удалось. До этого я ни разу не держал в руках ружья. Я и сам не знал, во что целюсь, впрочем, нет — знал!
— Вот тебе, сукин ты сын! Получай, гад! Будешь знать, мерзавец!
Бах, бах и опять бах, бах!
Патроны кончились, но я продолжал жать на спусковой крючок. И вдруг понял, что стараюсь впустую. Кто-то отобрал у меня ружье. Оказалось, это Энни Оукли. Она таращилась на меня так, будто видела в первый раз.
— Вы понимаете, что творите? — спросила она.
— Не понимаю и понимать не хочу, идите вы все знаете куда? — Я оглянулся. — А почему у вас так поздно открыто?
— А что делать? Спать не могу, а заняться нечем. А с вами-то, мистер, что стряслось?
— Через неделю в этот час на всем нашем несчастном земном шаре никого в живых не останется.
— Неужели вы в это верите?
— Не верю, но похоже на то. Дайте мне еще ружье.
— Да вам уже и стрелять-то неохота.
— Охота! Но денег у меня нет, так что буду палить в долг, — заявил я.
Она долго всматривалась в меня. Потом протянула ружье и напутствовала:
— Ухлопай-ка их всех, ковбой. Задай им жару, чертяка!
Я выстрелил еще шестнадцать раз и случайно попал в две мишени, хотя даже не видел их — так у меня запотели очки.
— Ну что, хватит? — раздался позади спокойный голос Энни Оукли.
— Нет! — заорал я. Но потом сбавил тон:
— Ладно, хватит. А чего это вы вышли из тира на дорожку?
— Да испугалась, как бы меня не подстрелили.
Объявился тут, знаете, один маньяк, разрядил два ружья не целясь!
Мы посмотрели друг на друга, и я расхохотался. Энни послушала, послушала, а потом спросила:
— Вы смеетесь или плачете?
— А вам как кажется? Мне надо что-то сделать. Немедленно. Скажите только — что?
Она посмотрела на меня долгим изучающим взглядом и начала убирать бегущих уток и пляшущих клоунов, гасить свет. Открыв дверь, ведущую во внутренние помещения, она встала на пороге, освещенная сзади, и проговорила:
— Если все еще хочется выстрелить, вот вам цель! — и ушла.
Только спустя полминуты до меня дошло, что она приглашает меня последовать за ней.
* * *
— И часто ты такое выкидываешь? — спросила меня Энни Оукли.
— Прости, пожалуйста, — извинился я. Я лежал на одном краю ее кровати, она — на другом, покорно слушая мои излияния про Мехико-Сити и про Пег, про Пег и про Мехико-Сити, которые так далеко, что можно сойти с ума.
— А я всю жизнь, — вступила в разговор Энни Оукли, — сплю с парнями, которым со мной либо до смерти скучно, либо они рассказывают мне про других женщин, либо курят, либо, стоит мне выйти в ванную, садятся в свои машины и смываются. Знаешь, как меня зовут на самом деле? Лукреция Изабель Клариса Аннабелла Мария Моника Брауди… Это моя мамаша так меня нарекла. А я какое имечко выбрала? Энни Оукли. Вся беда, что я тупая. Мужчины через десять минут уже не знают, как от меня сбежать. Тупица. Прочту книгу, а через час уже ничего не помню! Ничего в башке не задерживается. Я чего-то разболталась, да?
— Немножечко, — ласково сказал я.
— Казалось бы, парни радоваться должны, что им Бог посылает дуру, но им со мной быстро становится невтерпеж. Все эти годы каждую ночь на том месте, где ты лежишь, лежит какой-нибудь охламон — каждую ночь другой. А эта чертова сирена в тумане знай воет! Тебя не доводит ее вой? В иную ночь, даже если рядом валяется какой-нибудь придурок, стоит этой сирене завыть, я до того завожусь! Такой себя одинокой чувствую! А он уже ключи от машины достает и на дверь поглядывает.
Зазвонил телефон. Энни схватила трубку, послушала, сказала:
— Черт возьми! — и передала трубку мне. — Тебя.
— Быть не может, — возразил я. — Никто не знает, что я здесь.
Но трубку взял.
— Что ты у этой делаешь? — спросила Констанция Реттиген.
— Да ничего. Как ты меня разыскала?
— Мне кто-то позвонил. Какой-то голос посоветовал проверить, нет ли тебя у нее? И трубку повесил.
— Господи! — Я похолодел.
— Быстро выбирайся из тира, — приказала Констанция. — Ты мне нужен. Твой подозрительный дружок нанес мне визит.
— Мой дружок?
Под тиром ревел океан, сотрясая комнату и кровать.
