Ознакомительная версия.
Глафира слушала спросонья Валентину, и ей казалось, будто бы она сама едет в этом купе. Тук-тук-тук… И все так мрачно, сонно, непонятно… Ей словно передалось настроение Валентины в тот момент, когда ту разбудили женские ночные голоса в купе.
— И что?
— Да то, что, во-первых, оказалось, что девушка не владеет русским языком, во-вторых, она словно понятия не имеет, почему она едет в Татищево, она была как будто потрясена этим названием, смотрела в полном недоумении на проводницу. Кроме того, у нее не было багажа. Никакого. Даже дамской сумки. И одета она странно. Джинсы и толстый свитер. Ничего женственного. Еще у нее седые волосы, и это при совсем юном, но изможденном лице. Очень странное выражение лица. Английская речь, можешь мне поверить. Ах, да, вот что еще. Они буквально выставили ее из поезда в Татищеве. Оставили одну ночью на перроне. Удивлюсь, если ее кто-то там ждет.
— Но почему? Это ее личное дело, к кому ехать в Татищево и нужен ли ей багаж.
— Но выражение лица!
— И что же выражало ее лицо? — Глафира вдруг поймала себя на том, что на этот раз история пассажирки с московского поезда ей почему-то совершенно не интересна.
— Удивление. Недоумение, потрясение, растерянность, страх и даже панику! Ах, да, еще кровь на виске. И руки у нее, мне показалось, какие-то… Как бы это сказать. Они не то что давно не видели маникюра, они вообще… Запущенные, потрескавшиеся, с обломанными ногтями.
— И это ты успела разглядеть ночью, когда ее разбудили?
— Нет. Я «любовалась» одной ее рукой, когда она слегка так свисала во время сна девушки.
— Ты думаешь, что она не собиралась в Татищево?
— Возможно. Еще я слышала, что у нее нет билета. Проводница сама сказала этой, другой пассажирке, которая будила «англичанку», что сама взяла ее и что якобы девушка сказала, что ей до Татищева. Я вот сейчас думаю, может, она произнесла что-то другое, а проводница не поняла? Может, по пути были станции с похожим названием, где ее ждали?
— Валя, что ты хочешь от меня?
— Сейчас, подожди… Я же не сказала тебе самого главного. В один прекрасный момент ее спросили, может ли она назвать адрес, где живет, и я еще подумала тогда, что какой смысл задавать ей вопросы, если она ничего не понимает. И тут вдруг эта девушка, словно поняв вопрос, ответила следующее. Слушай внимательно. В графстве Суррей, в Кобэме! Или что-то в этом роде.
— Но на английском слово «графство» звучит иначе.
— Вот! Вот и я о том же! Мне показалось, что эта девушка ответила уже на русском. Или смеси языков. Да она вообще еле языком ворочала. Глаша, поедем в Татищево. Я уверена, что она там, сидит себе где-нибудь на станции и недоумевает, как она там оказалась. Еще я почему-то думаю, что у нее нет денег. С ней что-то произошло. Она не в порядке. Ей надо помочь.
— Значит, предлагаешь прямо сейчас поехать в Татищево?
Глафира с тоской взглянула на подругу.
— Мне утром к Лизе.
— Да я все понимаю. Ну, хочешь, я сама позвоню ей сейчас и все объясню?
— Вот уж не надо. У нее вчера был очень трудный день. Два заседания суда, причем все дела невероятно трудные, потом юбилей одного коллеги… Она очень устала и сейчас спит без задних, как говорится, ног.
— Глаша, пожалуйста, поедем.
— Хорошо. Не знаю почему, но мне тоже стало жаль эту девушку. Дуры мы с тобой, Валя. Ненормальные. Думаю, Адам мне непременно скажет об этом, когда узнает, где и с кем я провела ночь. Подожди, я сейчас оденусь. Там как на улице, холодно?
— Для майской ночи — очень даже. И ветер. Да, если можно, возьми с собой какую-нибудь куртку для этой девушки. Думаю, что она сейчас там, на станции, мерзнет.
— А если ее там не окажется? Вдруг она нашла гостиницу или ее кто подобрал? Или все-таки встретили?
— Тогда я буду у вас в офисе целый месяц мыть полы и заваривать чай. Бесплатно, разумеется. Еще машины ваши буду мыть.
— Понятно. Значит, надо ехать.
Войдя в спальню, Глаша склонилась над спящим мужем:
— Адам… Мне надо уехать.
— Куда? — сонным голосом спросил он. — Глаша, что случилось?
— Нет, ничего пока не случилось. Просто надо проверить одну информацию. Возможно, одной девушке требуется помощь. Валя приехала, понимаешь? Не могу ей отказать. У нее просто нюх на такие вещи.
— На какие — такие? — поморщился Адам, поймал руку Глаши и потащил ее к себе. — Глафира, на улице ночь. Там не подождут?
— Она говорит, что нет. Адам, я поеду. Во всяком случае, чтобы потом ни о чем не жалеть.
— Хорошо. Если что — звони.
— Где ключи от машины?
— В кармане джинсов.
— Адам, я люблю тебя. — Глаша поцеловала мужа, открыла шкаф и принялась одеваться.
— Знаешь, у меня тоже так было… — рассказывала Глафира уже в машине. Они неслись по ночному городу, пролетая перекрестки, освещаемые всполохами оранжевых огней светофоров, на их пути встретилось всего лишь несколько машин. — Тоже вот так ехала в поезде, кстати, в московском, и в купе была девушка. Мне еще показалось, что она баскетболистка, она едва умещалась на верхней полке, колени подогнула чуть ли не к подбородку. И тоже лежала к нам спиной, мы, ее соседи по купе, так и не увидели ее лица. Спала всю дорогу. Думаю, что она просто устала. Утром, когда подъезжали к городу, она поднялась, сходила в туалет, пришла умытая, распространяя вокруг себя запах зубной пасты и мыла. Симпатичная девушка, в дорогом спортивном костюме. Посвежевшая, выспавшаяся.
— Ну, эту-то нашу девушку спортсменкой назвать трудно. Да и выглядит она так, как если бы с ней произошло что-то нехорошее. Понимаешь? Говорю же, рано поседела, вся какая-то неприбранная, с пятнами крови на виске. Может, и на одежде, я же не видела… Вот точно память ей отшибло. И она бредила. Знаешь, я читала однажды, еще в детстве, как одна женщина, когда у нее поднялась высокая температура, вдруг принялась бредить на непонятном языке, предположим, греческом, хотя никогда им не владела. Позже выяснилось, что, когда она была моложе, она работала прислугой у одного профессора, который разговаривал на греческом. Каким-то участком мозга женщина запомнила слова.
— Это ты к чему? — Глафира не отрывала взгляда от дороги. Перед тем как услышать ответ Валентины, подумала, что напрасно не сообщила Адаму, куда именно они отправляются. — Девушка тоже говорила на непонятном языке?
— Глаша, ты меня совсем не слушаешь. Она говорила на английском. И, как мне показалось, чисто. Но я не англичанка, мне трудно судить. И в то же самое время у меня было такое ощущение, словно она понимает то, что ей говорят на русском. Вот так.
— У тебя ведро есть?
— Какое еще ведро?
— А тряпка?
— Глафира!
— Думаю, ты не месяц, а все два будешь мыть полы у нас в офисе, — проворчала Глаша. — Хоть бы там какой-нибудь буфет, что ли, был… Так кофе хочется.
Проехав основную часть пути, свернули направо и покатились в сторону железнодорожного переезда. Через пять минут машина остановилась неподалеку от здания станции. Все вокруг плавало в сиреневой предутренней дымке. Татищево еще не проснулось.
— Господи, как тихо… — Глаша вышла из машины и сладко потянулась, расправляя затекшие мышцы. — Ну, давай, показывай свою «англичанку».
— Глаша, я и так нервничаю! Хоть бы она была здесь… — Валентина открыла дверь и вошла. Кошка, дремавшая в стенной нише, поднялась, вытянув лапки, и тоже потянулась, зевнула, показывая розовость язычка и беленькие зубы. После чего снова улеглась на свое место и прикрыла глаза, каким-то внутренним чутьем понимая, что опасности нет.
На скамье лежала девушка. На боку, свернувшись в клубок. Старые растоптанные кроссовки, грязные джинсы, толстый свитер, спутанные волосы неопределенного цвета с седыми прядями. В точности такая, как и описывала ее Валентина.
— Вот, это она! — с гордостью воскликнула Валентина. — Ну, что я говорила? Ее никто не встретил!
Глафира подошла и осторожно тронула девушку за плечо.
— Она совсем холодная…
2009 г., Татищево
Не припомню, чтобы мне еще когда-либо было так худо. Меня обуревали желания, одно нереальнее другого. Искупаться, выпить горячего чая, надеть свою привычную и, главное, чистую одежду, и не менее важно — оказаться уже дома, вынырнуть из этого длящегося, как мне казалось, целую вечность кошмара.
Сколько уже может сниться этот вокзал — не вокзал, станция — не станция и эта кошка — не кошка. Еще подумалось почему-то, что хорошо все же иметь шерсть. Тогда никакой одежды не нужно. Да и багажа тоже. И денег. Правда, если у тебя, у кошки, есть хороший хозяин.
Я слышала, как скрипнула дверь. По логике вещей, это должны были быть полицейские, которые растолкают меня и выпроводят из этого странного места в полицию. Или просто выгонят на улицу. Мол, нечего таким, как я (а я знала, что выгляжу самым преотвратным образом), спать на вокзале.
Ознакомительная версия.
