– По-моему, я говорил вам, чтобы вы не делали пока никакой работы, – проворчал доктор. – Так они никогда не заживут.
Рассердившись, он затянул новую повязку слишком сильно, я поморщился, он хмыкнул, но со второй рукой уже обращался нежнее.
– Ну, вот и все, – сказал он, закончив перевязку.– Дайте им отдых хотя бы на пару дней. И приходите показаться в пятницу.
– В субботу, – возразил я. – В пятницу меня не будет в Лондоне.
– Тогда в субботу утром. И не забудьте, что надо прийти. – Он допил джин и попрощался исключительно с Джоанной.
Она проводила его и, вернувшись, засмеялась:
– Он не всегда такой несимпатичный. Но, боюсь, он подозревает, что ты участвуешь в каких-то отвратительных садистских оргиях, ведь ты не сказал ему, откуда у тебя такие травмы.
– Черт возьми, а ведь он прав, – мрачно согласился я.
Я пошел спать на софу в третий раз и лежал без сна, слушая в темноте мягкое, сонное дыхание Джоанны. Каждый день она неуверенно спрашивала, не хочу ли я остаться еще на ночь в ее квартире. И я не уходил, пока оставался хоть какой-то шанс сломить ее сопротивление. Видеть знакомые очертания Джоанны, входившей в ванную и выходившей оттуда в красивом халате, и наблюдать, как она ложится в постель в пяти ярдах от меня, – это абсолютно не то, чего бы я хотел. Но я легко мог убежать и, не испытывая соблазнов, спокойно спать в квартире родителей в полумиле отсюда. Если я этого не делал, что ж, это моя вина. И я показывал это всем своим видом, когда она каждое утро с искренним раскаянием извинялась за свои предрассудки.
Утром в среду я поехал в большое фотоагентство и попросил показать мне фотографии сестры Кемп-Лоура, Алисы. Мне показали кипу фотографий Алисы в самых разных видах. Я купил один портрет, где она наблюдала за какой-то охотничьей процедурой, в жакете для верховой езды и с шарфом вокруг головы. Затем поехал к импресарио родителей, поговорил с «нашим мистером Стюартом» и попросил его разрешения воспользоваться пишущей машинкой и ксероксом.
Я напечатал сухой отчет об обвинениях Кемп-Лоура в адрес Гранта Олдфилда, отметив, что Эксминстер поверил им, считая бескорыстными, и в результате Олдфилд потерял работу, пережил тяжелый нервный срыв и три месяца находился в клинике для психически больных.
Сделав десять копий этого отчета и заявлений Лаббока и Джеймса, я поблагодарил «нашего мистера Стюарта» и вернулся на квартиру Джоанны.
Когда я показал ей фотографию Алисы Кемп-Лоур, она воскликнула:
– Но сестра совершенно не похожа на брата. Не может быть, чтобы это ее видел контролер в Челтнеме.
– Конечно, – согласился я. – Это был сам Кемп-Лоур. Ты сможешь нарисовать его с шарфом вокруг головы?
Она взяла кусок плотной бумаги и углем набросала лицо, очень похожее на то, которое я, не желая, постоянно видел во сне. Потом несколькими штрихами она нарисовала шарф и пару локонов, упавших на лоб, выделив губы, они стали полными и темными.
– Губная помада, – объяснила она. – А костюм? – Ее рука с углем остановилась у шеи.
– Брюки для верховой езды и такой же жакет, – ответил я. – Одежда, которая одинаково подходит и мужчине и женщине.
– Какой пустяк, – сказала она, глядя на меня. – Совсем не трудно: шарф вокруг головы и помада, и никто не узнал в нем Кемп-Лоура.
– Да, – кивнул я. – Но все же люди улавливали сходство.
Она нарисовала воротник, галстук и плечи жакета. Сходство девушки, одетой для верховой езды, с Кемп-Лоуром усилилось. Я почувствовал, как у меня стянуло кожу.
Джоанна сочувственно взглянула на меня.
– Ты даже смотреть на него не можешь, да? – спросила она. – И во сне разговариваешь.
Я скрутил в трубочку рисунок и похлопал им Джоанну по макушке:
– Мне придется купить тебе затычки для ушей.
Я вложил в десять больших конвертов свой отчет и заявления и написал адреса: старшему распорядителю и четырем другим влиятельным членам Национального охотничьего комитета, председателю «Юниверсл телекаст», Джону Боллертону и Корину Келлару, чтобы показать им грязные делишки их идола, Джеймсу и самому Морису Кемп-Лоуру.
– А он не может предъявить тебе иск за клевету? – спросила Джоанна, заглядывая через плечо, пока я писал.
– Не беспокойся, он не подаст на меня в суд.
Я положил девять конвертов на книжную полку, десятый без марки сверху.
– Мы пошлем их в пятницу, а один я вручу сам.
В четверг полдевятого утра Джоанна позвонила, как я ее просил.
На лондонской квартире Кемп-Лоура автоответчик предложил передать сообщение. Джоанна посмотрела на меня, я покачал головой, и она повесила трубку, ничего не сказав.
– Проклятье, – вырвалось у меня.
Я дал ей номер телефона в доме отца Кемп-Лоура в Эссексе, она соединилась и с кем-то поговорила. Закрыв трубку рукой, Джоанна сказала:
– Он там. Пошли его позвать. Надеюсь, я не испорчу дело.
Я ободряюще кивнул. Мы столько репетировали. Она облизывала губы и озабоченно глядела на меня.
– О? Мистер Кемп-Лоур? – Она умела говорить как кокни, не подчеркивая выговор, а очень естественно. – Вы меня не знаете, но мне бы хотелось вам что-то сказать. Вы можете использовать это в своей программе. Я так восхищаюсь вашей передачей, это моя самая любимая, понимаете? Она такая хорошая. Я всегда думаю…
Стал слышен его голос, перебивший поток восторгов.
– Какую информацию? – повторила Джоанна. – Ну знаете, все эти разговоры о спортсменах, что они используют таблетки, уколы и. все такое, ну вот, я подумала, а может, вы захотите узнать о жокеях, они тоже… вообще-то один жокей, которого я знаю, но я думаю, они все это делают, если правда раскроется… Какой жокей? Мм… ох… Робби Финн, вы его знаете, он говорил по телевизору в субботу, после того как выиграл в скачках. Нашпигованный таблетками до бровей, разве вы не догадались? Вы стояли так близко к нему, что я думала, вы должны… Откуда я знаю? Я все знаю… Вы хотите знать откуда… ну тут немножко дело нечестное, я как-то раз доставала для него… Я работаю у доктора в аптеке… убираю, понимаете… и он сказал мне, что взять, и я взяла. Но теперь послушайте, я не хочу неприятностей, ну, чтобы все знали, что я… Тогда, наверно, мне лучше дать отбой… Не вешать трубку? Вы не будете говорить, что я взяла?…
Почему я позвонила вам?… Ну… он больше не ходит ко мне, вот почему. – В ее голосе явно звучали ревнивые, мстительные нотки. – После всего, что я делала для него… Я хотела позвонить в какую-нибудь газету, но потом решила, а вдруг вы захотите. Я могу рассказать им, если вы не… Проверить, что значит – проверить? А, вы не можете по телефону? Хорошо, да, вы можете приехать и встретиться со мной, если хотите, приезжайте в… нет, не сегодня, я весь день на работе… да, ладно, тогда завтра утром.
Как вы найдете? Ладно, слушайте. Вы доедете до Ньюбери, потом повернете к Хангерфорду… – Она медленно объясняла, как проехать, чтобы он мог записать. – И там только один коттедж, вы не можете не заметить его. Да, я буду ждать вас около одиннадцати. Ладно. Как меня зовут?… Дорис Джонс. Да, правильно. Миссис Дорис Джонс… Ну пока.
Он положил трубку, и послышались частые гудки.
– Рыба проглотила крючок, леску и грузило, – вздохнула Джоанна.
Когда открылись банки, я пошел и взял сто пятьдесят фунтов. Как сказала Джоанна, мой план был сложный и дорогой, но именно потому, что сложный и дорогой, он давал результат высшего класса, и, в конце концов, я делал комплимент Кемп-Лоуру, копируя его метод. И вообще зачем нужны деньги, если я не могу получить за них то, что хочу, сами по себе они мне вовсе не нужны. А я хотел отплатить ему его собственной монетой.
Когда я в полдень приехал к фермеру, который обещал одолжить мне «лендровер» и автоприцеп, они уже стояли готовые во дворе, я купил у фермера два тюка соломы и тюк сена, и мы погрузили их сзади в «лендровер». Пообещав вернуть машины вечером, я поехал к владельцу лошади, с которым договорился встретиться по объявлению в еженедельнике «Лошадь и собака».
Крупная двенадцатилетняя каурая кобыла выглядела совсем неплохо. Амбициозный хозяин продавал ее только потому, что она не могла бегать так быстро, как ему бы хотелось. Он сказал, что ее имя Баттонхук. Я заплатил ему восемьдесят пять фунтов и погрузил кобылу в автоприцеп.
Тремя часами позже, полпятого, мы прибыли на лужайку перед коттеджем. Я спрятал машину и прицеп с Баттонхук в кустах позади дома. Кобыла спокойно ждала в автоприцепе, пока я носил солому в комнату с отрезками водопроводной трубы, зацементированными в оконный проем, наполнил для нее ведро дождевой водой из бочки и принес охапку сена.
Симпатичная старушка, подумал я, когда она осторожно вышла из автоприцепа и, не сопротивляясь, без шума, прошла по тропинке к входной двери, потом через холл в комнату, приготовленную для нее. Я дал ей немного сахара, почесал за ушами, и она игриво положила голову мне на грудь. Убедившись, что Баттонхук как будто довольна необычным и не очень просторным стойлом, я закрыл дверь в комнату и повесил замок. Потом обошел коттедж и проверил, крепко ли держатся в окне трубы. Они держались крепко.
