– Тогда приведите сюда Фатиму, которая раньше считалась моей дочерью, но запятнала это звание и опорочила благородное имя нашей семьи.
Фатима вышла вперед.
– Знаешь ли ты, зачем мы тебя сюда позвали?
– Воистину нет, о отец мой!
– Не называй меня так, а называй меня, как и все жители оазиса, просто «эмир», ибо твое поведение бросает тень не только лишь на меня, но и на всех моих благородных предков!
Заломив руки, Фатима пала перед отцом на землю и заголосила:
– Откуда это?! Кто оклеветал меня, о отец мой?! Назови его имя, и я вызову его на благородный суд перед священным камнем! О, пусть нас рассудят!
Грозный и насупленный эмир еще раз покрутил свои пышные усы. Теперь он делал это немного не так уверенно, как раньше. О коварство женщин! Все-таки трудно мужчине не поверить той, кто смотрит на него с обычным женским коварством.
Подумав, он сказал:
– Хорошо, Фатима. Допустим, слухи, ползущие по городу, это не более чем слухи. Но готова ли ты предоставить доказательства?
– Воистину готова!
– Ты знаешь, что речь идет о проверке твоей честности перед священным камнем аль-Мааса, что означает «Нелживый», и что тот, кто осмелится солгать, положив на него руку, тут же будет поражен молнией с небес?
– Воистину, это мне известно!
– Поступим же следующим образом. Снимите покровы, укрывающие камень, и пусть Фатима положит на него свою руку! Левую или правую, неважно, главное, чтобы ладонь была плотно прижата к камню.
Покровы были сняты, Фатима приготовилась произнести торжественную клятву. Но уже открыв рот, она замялась и убрала руку с камня аль-Мааса, что означает «Нелживый».
И вскричал эмир:
– Ага! Не можешь поклясться! Так значит, все-таки ты виновна?
– Нет, о отец мой, которого я все равно буду называть этим словом! Нет, о грозный, срезавший бороды себе на плащ с многих сотен голов! Не в этом дело.
– А в чем же, коварнейшая?
– Как я могу поклясться, что никогда в жизни не бывала ни в чьих объятиях, если все горожане видели, как вчера какой-то неизвестный человек опрокинул меня на землю и упал вместе со мной? Будет ли искренней моя клятва? Не поразит ли меня за это молния с небес, ведь слова мои будут неправдой?
Эмир нахмурился, но тут же перестал. Разумеется, визири докладывали ему, что случилось накануне, и о том, что неловкого декханина, не сумевшего удержать падающую дочь эмира, так и не нашли. Поэтому он сказал:
– Это не страшно. Поклянись в том, что лишь этот человек сжимал тебя, лежащую, в объятиях, а больше никто!
– Клянусь!
– Точно?
– Воистину призываю в свидетели священный камень аль-Мааса, что означает «Нелживый»!
Все замерли. Много раз горожане видели, как произнесший ложную клятву у камня бывал поражен молнией. И они ждали: разверзнутся ли небеса и теперь? Но они не разверзлись. И Фатима избежала гибели, а эмир избежал позора.
9Вторник, 17 октября, 23–47
Голос в динамиках объявил, что поезд прибыл на станцию метро «Маяковская». Стогов захлопнул книжку, сунул ее под мышку и вышел из вагона. Это был длинный день, и вот он подходил к концу. Над проходом, ведущим к эскалатору, висели электронные часы. Стогов посмотрел на большие светящиеся цифры и засунул руки поглубже в карманы. Чтобы закончиться окончательно, дню оставалось протянуть меньше пятнадцати минут.
Поднимаясь из метро, он по инерции пытался считать лампы, освещающие эскалатор, но на восьмой сбился. Вчера он сбился на девятой, а позавчера на седьмой. Здесь, на «Маяковской» жила девушка, в квартире которой он жил уже почти неделю. Если быть точным, то сегодня ему предстояло переночевать там седьмой раз. Он не был уверен, что поступает правильно, но вместо того, чтобы остановиться и хорошенько обдумать то, что делает, просто пытался, поднимаясь по эскалатору, считать лампы.
Прежде чем выйти на улицу, он натянул на голову капюшон. Сигарет почти не осталось, и он подумал, что хорошо бы купить по пути еще одну пачку. Невский был почти пуст.
Подозреваемого отпустили из отделения около часу назад. Майор лично подписал все необходимые бумаги, и парень отправился домой. Через окно служебного кабинета Стогов глядел, как он уходит. Окно было маленькое и сто лет немытое. Но даже через него Стогов запросто разглядел: снаружи подозреваемого дожидалась его узбекская возлюбленная. Тоненькая фигурка в нелепой куртке, из-под которой торчали национальные шаровары. Когда парень вышел, девушка попробовала обнять его, но застеснялась, и они просто пошли рядом, даже не касаясь друг друга руками. Наверное, теперь, когда строгий отец мертв, никто не помешает им зарегистрировать-таки их странный брак.
Рядом стоял Осипов. Он спросил:
– Ты слышал, что наш майор вернулся к жене?
– Я не слышал даже, что он от нее уходил.
– Ты что! Такая love-story! Весь отдел обсуждал.
– Ты же знаешь, обычно я не очень в курсе общественных настроений.
– Майор заподозрил супругу в неверности. И собрался разводиться. Но вот несколько дней назад кризис миновал, и любящие сердца вновь соединились.
– То-то я смотрю, он мне какие-то странные истории рассказывал.
– Странные истории?
Стогов сделал большой глоток прямо из бутылки и спросил:
– А ты мог бы встречаться с узбечкой?
Прежде чем ответить, Осипов подумал.
– Черт его знает. Встречаться, может, и мог бы. А жениться точно нет. Представь, что твои собственные дети будут узбеками, а?
Стогов хотел спросить его, а смог бы капитан вообще встречаться продолжительное время хоть с кем-то? Но не спросил. По пути в квартиру, где ему предстояло провести ночь.
(Седьмую подряд ночь.)
…Он успел подумать над этим вопросом еще раз. Мог бы он встречаться со смуглой узбекской девушкой? Или вообще хоть с какой-нибудь девушкой? Жить не сам по себе, а рядом с кем-то еще… вместе с кем-то еще… в печали и радости, болезни и здравии… пока смерть не разлучит их… смог бы или нет?
Жалко, что в школе нет такой учебной дисциплины: «Правильный способ проведения жизни». В головы маленьких людей вкладывают кучу никому не нужного фуфла типа того, что значит слово «гипотенуза», или дат Северной войны. А самому главному – тому, как прожить доставшиеся жизни, никто их не учит. Может быть, потому, что правильный ответ не известен и самим учителям.
А и правда, как? Должен я делить эту жизнь с кем-то еще или самому по себе жить все-таки лучше? Ни от кого не завися, ни перед кем не отчитываясь… никого не пуская в собственную жизнь. Считается, что свобода это очень важно, но никто не уточняет, свобода от чего? Ведь иногда (не так уж и редко) каждый из нас чувствует, что ему не нужна никакая свобода. Зато нужен кто-то, кто всегда будет рядом. Теплый и живой человек, с которым можно было бы разговаривать. Которому можно пожаловаться на то, как тебе нелегко, и который пожалеет тебя. Человек, которого можно трогать… целовать. С которым ты сможешь спать. Как теперь он спит со своей вдруг появившейся девушкой.
Сигареты он купил в небольшом полуподвальном магазинчике на углу Ковенского переулка. Прежде чем зайти в парадную, выкурил сигарету, глядя на освещенные окна квартиры. Их общей квартиры. Вот это окно – кухня… а вон то – спальня. Вот сейчас он позвонит в квартиру, она откроет ему дверь, и он пройдет внутрь. Сперва они станут сидеть на кухне… но не очень долго, потому что лежать в спальне им обоим нравится все же больше. Когда в прошлую среду он оказался в этой квартире в первый раз, то фаза с кухней продлилась от силы минут семь. Правда, тогда он был куда более пьян, чем сегодня. И, может быть, от этого более решителен. Ему казалось, что, как это обычно и бывает с ним в последние несколько месяцев, продолжения у этой истории не будет. Один вечер… плохо запомнившаяся ночь… и больше эту девушку он не увидит никогда.
Утром в пятницу, обнаружив себя снова в ее постели, он здорово удивился. А утром в субботу, обнаружив себя в той же самой постели третий раз подряд, понял, что эта история выходит не очень похожей на все то, что творилось с ним несколько последних месяцев. За окном было еще темно. Он открыл глаза и первое, что увидел, – ее белобрысый затылок. Он пододвинулся поближе и, сам не веря в то, что делает, аккуратно поцеловал ее в шею.
Подойдя к двери, он набрал на домофоне номер квартиры.
– Ты?
– Да.
Он открыл тяжелую дверь, прошел внутрь, поднялся на третий этаж. Она ждала его в дверях. Белые волосы, длинные ноги, яркий маникюр. По дому старший офицер их Управления Александра Вакулина ходила в халате, который не мог скрыть и трети всех достоинств ее фигуры.
