Забелин посмотрел на настенные часы: двадцать минут третьего, до истечения срока подачи заявки на аукцион оставалось два часа сорок минут. Должно быть, это Клыня. Прознал, что правление откладывается.
– Все дела, – неохотно отпустил его Баландин, вслед за Забелиным глянув на часы, словно надеясь увидеть на циферблате ответ на мучившие его сейчас вопросы.
Клыня сидел за столиком в эркере, обустроенном на площадке между этажами. При приближении руководителя он нервно вскочил. На столе лежали два приготовленных конверта – побольше и поменьше, листок бумаги, ручка.
– Переживаешь?
– Не каждый ведь день. – Клыня утер пот большим платком. – А вдруг да где прокололись?
– Не дрейфь, Юра, пробьемся, – Забелин вернул ему лежащую ручку, вытащил свою. – Счастливая.
Кивнув понимающе, Клыня демонстративно отошел к лестнице.
Забелин, готовый вывести задуманную цифру, задержался.
Вчера перед сном он в последний раз разговаривал с Жуковичем. Тот звонил из ресторана, был шумен. По заверению Жуковича, «ФДН» хоть с аукциона и не снимается, но максимальная сумма, на которую собирается пойти, два миллиона рублей.
– И то, – заверил он, – это с огромным запасом. На самом деле рассчитывают взять халявно – как и мы, второй компанией – за триста тысяч. Информация точная и свежая. – Он сделал многозначительную паузу, одновременно намекающую и на источник, и на то, что доносящийся в трубку шум – это не какая-то богемная пьянка, а гул рабочего места, где, собственно, и бдит он, Жукович. – Хотя я бы все-таки чуть подстраховался, – добавил он. – Для полной, так сказать уверенности, накинь еще сто-двести тысяч. Может, даже до двух с половиной. Просто чтоб в голове не держать.
Забелин все мешкал. «ФДН» работает на «Балчуг». А «Балчуг» сидит на площадях института и спит и видит, как бы побыстрей его сжевать. Даже на чистый криминал идут. Вспомнил и горячий шепот подозрительного потомка железного Феликса: «Только не вздумай передовериться».
Внизу, у входной двери, возникло оживление – приехал Рублев. Следовало поторопиться.
Поколебавшись, он поспешно вывел «шесть миллионов», подумав, добавил «пять тысяч». (В конце концов, миллион долларов за сорок процентов – это невесть что. А там, глядишь, удастся второй компанией подешевле взять.) Вложил листок в маленький конверт, заклеил языком, вложил в больший, заклеил и его, расписавшись поспешно в трех местах по линии склейки.
– Юра, – Клыня подошел, принял переданный конверт и, торопясь, принялся запихивать его в узенький запасной карман, – держи. И дуй к Жуковичу. Да не дрожи ты так. Все по плану. В шестом часу конверты вскрывать будут? Сразу жду звонка о победе – специально мобильный включу. – С Богом, – подтолкнул он нервничающего подчиненного и шагнул навстречу поднимающемуся Рублеву.
– Пока ничего неизвестно. – Иван Васильевич подхватил Забелина под руку. – Да, неладно у нас.
…И вот уж свыше трех часов продолжается расширенное заседание. Решался ключевой, по Ленину, вопрос – о власти. Страсти, поначалу приглушенные, кипели теперь вовсю. Выступали уже по второму, по третьему разу, говорили азартно, жестикулируя, стремясь не убедить, а вдолбить в прочих свою позицию. Водораздел образовался, как и слеловало ожидать, по линии Керзон – Покровский. Большинство «свежих выдвиженцев» активно выступали за кандидатуру Покровского. Ослабленные второвской опалой, но сохранившие влияние «чистые банкиры» стояли за Керзона. Причем главным аргументом и у той и у другой стороны сделался президент банка. Его цитировали, на него ссылались.
В общем усталом гвалте все чаще косились в сторону отмалчивающегося Забелина. Он единственный, устроившись поудобнее, внимательно, без выражения слушал, но так до сих пор не произнес ни слова.
Если, конечно, не считать Баландина. Через десять минут после начала правления он намекающе попросил у Рублева разрешения выйти на минутку. С тем и пропал.
Немногословен был и сам ведущий собрание Рублев. Старый проректор, утонувший в бурном потоке раздиравших его надвое слов, давно погрузился в молчание. Во всех стратегических вопросах он привык полагаться на Второва, подпирая его своим авторитетом в самых сложных ситуациях, подобных недавнему «правительственному бунту», и теперь, поставленный перед необходимостью самому принимать решение, колебался.
– А что у нас Алексей Павлович отмалчивается? – заметил он.
Похоже, Рублев озвучил общий вопрос – все разом смолкли, повернулись в одну сторону.
– Я, вообще-то, не член… – но перед сконфуженным жестом Рублева Забелин прервал реверансы, не закончив. – Выскажусь, конечно.
Он выдержал паузу. Добрую, тягучую паузу.
– Альтернатива, по-моему, ясна. Покровский больше инвестиционщик. Теоретик, – не удержался он. – Когда Владимир Викторович выздоровеет, он, надо думать, вернется к сложным финансовым проектам и, наверное, сумеет оценить и еще раз взвесить все риски этого начинания. Но сейчас особенно важно, чтоб в отсутствие президента банк не расшатался. Нужна спокойная преемственность. В этой ситуации я, безусловно, высказываюсь за кандидатуру многолетнего заместителя Владимира Викторовича господина Керзона.
Наступило молчание, оживленное у одних, подавленное у других. Никто больше не требовал слова. Произошел эффект, который Юрий Игнатьевич Мельгунов – большой мастер полемики – определил когда-то как энергию молчания.
– Ну что ж, логично. – Иван Васильевич, пожевывая губами, ерзающими движениями принялся облегченно выбираться из глубины кресла. – Будем подводить…
И в этот момент дверь зала заседаний решительно распахнулась, и в нее с прежней озабоченной стремительностью вошел Чугунов, держа перед собой в руке сложенный вдвое лист. На листе этом сосредоточились все взгляды. И не напрасно.
– Телеграмма от Владимира Викторовича, – не доходя до Рублева, объявил торжествующий Чугунов.
Рублев принял поднесенный лист, аккуратно разогнул и при общей щемящей тишине погрузился в чтение.
Напряжение не прервал даже внезапный тихий зуммер мобильного телефона.
Рублев отодвинул кресло, значительно поднялся.
– Владимир Викторович настаивает, чтобы обязанности президента банка в его отсутствие исполнял господин Покровский.
– Полный звездец, – расслышался потрясенный голос. Как ни странно, его обладателем оказался обычно выдержанный Забелин, который таращился на верещащую что-то в его руке трубку.
– Извините, я о другом. – Он увидел устремленные отовсюду взгляды.
Рублев меж тем вернул телеграмму Чугунову:
– Приобщите к сегодняшнему протоколу. Какой человек – за полчаса до сложнейшей операции о банке думает. Глыба, – и уже более прозаически, под нарастающий заново гул, закончил: – Думаю, у нас нет оснований не согласиться с мнением нашего президента. Такого президента!
Присутствующие поспешно обступили с поздравлениями раскрасневшегося Покровского.
Забелин же устремился к выходу.
– Палыч! – догнал его голос поспешившего следом Керзона. – Во-первых, спасибо, не ждал. А потом – ты чего это?
– Да вот. – Забелин неприязненно потряс телефоном. – Поеду разбираться. Аукцион мы, оказывается, проиграли. Просто фатальное что-то.
– Что аукцион, Палыч! Мы только что банк продристали.
Еще с лестницы через приоткрытую дверь приемной Забелин увидел застывшую перед компьютером Яну, которая, презрительно прикусив нижнюю губу, интенсивно водила пилкой по холеным ногтям, будто задалась целью стесать их на нет. Вслед за тем в проеме показалась и притулившаяся подле нее нахохлившаяся фигурка, к которой и была обращена подчеркнутая Янина презрительность, – всхлипывающий Клыня. При виде входящего Забелина Клыня подскочил на месте.
– Вот… проиграли. – Он захлебнулся в собственных словах.
Поднялась поспешно и Яна:
– Алексей Павлович. Там у вас…
Из-за двери доносились всхрипы.
– Меня выгнали. Может, милицию вызвать?.. И эта пигалица прорывалась. Совсем обнаглели.
Только теперь увидел он примостившуюся в уголке, отключенную от происходящего вокруг Юлю. Она вяло поднялась ему навстречу.
– Что случилось? – не стесняясь присутствием посторонних, пренебрегая ядовитейшей Яниной ухмылкой, он обхватил ее за плечи.
– Да. То есть ничего нового, – заторможенно произнесла она. Кивнула на дверь. – Там что-то…
Смотреть на нее такую было тягостно.
– Ты подожди здесь пока. Пожалуйста…
Донесся звук рухнувшего стула, а потому, не теряя больше времени, Забелин вбежал в кабинет. И оторопел.
На подлокотниках кресла тяжело обвис Жукович. Возле него в белой рубахе и сбитом галстуке угрожающе склонился Подлесный.
– Что происходит?!
При звуке двери Жукович с надеждой поднял и тут же стыдливо спрятал опухшее лицо со стекающим из губы ручейком крови. Выдержанный обычно Подлесный, напротив, едва сдерживал злобный восторг.
