«Медик» бросил телефон, взбешенно посмотрел на Слакогуза, отшвырнул от стола стул и припечатал кулаком столешницу.
— Опсосы, падлы! Им людей не жалко…
Было видно, что его корежит злоба, он никак не мог прийти в себя. В чем-то он жестоко просчитался. Обманулся. А люди не выдерживают этого, мстят за обманутость надежд. Сильные — безжалостностью к себе, слабые — к своим домашним, близким. Любящим. Насмешки, наскоки, нападки, разночтение поступков, фактов, глумление над искренним и откровенным вживляется в плоть отношений меж людьми. Так вживляются животным электроды, прямо в мозг. И Климову показалось, что сам он нашпигован электродами — прямо раскалывается голова — опутан счетчиками, проводками, снимающими уровни его терпения и мужества. Выходит, руководство МВД и контрразведка пожертвовали Ключеводском? Всеми его жителями? Решили провести захват всей банды? Провокация чистой воды. Хотя и требования террористов провокационны, практически невыполнимы. Бред какой-то! А он тут в одиночку партизанит, всякий миг рискуя своей жизнью. Ищет ходы- выходы, подходы к штольне… Мечтает выручить людей, спасти заложников, когда они обречены, забыты, списаны со счета.
— Кровососы! — снова стукнул «Медик» по столу и посмотрел на Климова, — Все понял?
— Нет.
— А что тебе неясно? — вызверился «Медик». — Что-о? Кранты нам всем, ты понял, всем кранты! Тебе и этим, — он потыкал пальцем воздух, направляя его вниз, — червям подземным, быдлу смирному, совкам вонючим… Ненавижу!.. — Воротник душил, и он рванул его что было силы. Пуговица отлетела. Чиркнула по спинке стула, покатилась по ковру. — Да только я устрою фейерверк! Взорву газгольдеры без всякого… Один! Верно, Мишаня? — Он посмотрел на ошарашенного Слакогуза, подмигнул ему и утопил в карманах куртки кулаки. — Поставим на уши Зиновия, ага?
Слакогуз пробормотал что-то невнятное, испуганно примолк. Похоже, на такой исход он не рассчитывал. Ошибся.
Климов шевельнул плечом, зажатым пальцами телохранителя, скривился от жестокого удара в челюсть, застонал. Спросил со слезой в голосе:
— И сколько нам до смертушки осталось?
«Медик» еще больше помрачнел и глубже утопил в карманы руки.
— Время терпит.
Климов глянул на часы. Они были разбиты.
— До восьми утра?
— А ты откуда знаешь? — «Медик» даже склонил голову, слегка откинулся назад. — Засек по сбору?
— «Чистый» надоумил.
— А… — протянул «Медик» и чему-то ухмыльнулся. — Пустил слюни.
Судя по внешней скованности, по тому, как он нервно вдавливает кулаки в карманы куртки, не замечая, что пуговицам тесно в петлях, можно было предположить, что санитар Сережа, «Медик», вор в законе относится к тому типу людей, которые, обладая холодным рассудком и неизбывно ощущая его жесткую опеку, способны, тем не менее, принимать мгновенные решения, безотчетно повинуясь интуиции или капризу. Зная за собой зависимость от перемены настроения, они изо всех сил цепляются за логику суждений, боясь проявить в своих действиях слабость характера. Климов, может быть, только потому и слушал так напряженно-скрытно, что открывался ему сейчас человек, чем-то очень похожий на него самого. А когда знаешь себя, легче понять другого. Понять и повлиять на его действия.
— Значит, подождем, — с надеждой в голосе негромко сказал Климов. — Поживем-подышим.
Складывалось такое впечатление, что он, Климов, спешил преодолеть враждебность «Медика» и отчужденность Слакогуза, не слишком задумываясь, какими глазами будет смотреть на последнего.
— «Шило» взяли?
Слакогуза словно по лицу ударили, так нервно встрепенулся он на стуле.
— Доберемся.
Климов посмотрел на «Медика», тот — на него. Возникла пауза.
— Ушел на перевал, — подсказал Климов. — Дохлый номер.
— Верно, дохлый, — согласился Слакогуз. — Но только не для нас, а для него. Там везде мины.
Яд ухмылки обескровил его губы.
— Так что, Климов, — неожиданно и непривычно обратился санитар Сережа, — ты теперь один. Свидетелей, как говорится, нет. Мы все повязаны подписанной нам смертью. Тем более, что там, — он закатил глаза под потолок, — тебя клянут: Зиновий сообщил, что всех заложников — уже двенадцать человек — расстрелял ты. Палач и правая рука Зиновия. А он известная фигура. Мафиози. Ему верят. Поэтому и акцию проводит он. Руководит. Ведет переговоры.
— В бункере сидит?
— Да, в изоляции. Не любит дневной свет. Привык к ночному.
— Климов сокрушенно застонал, зажал виски руками.
— Что же делать?
— Давить ухо. — Усмехнулся «Медик», глянул на часы. — Сейчас тебя Мишаня отведет, укажет место, спрячет под замок от «Чистого», а то он тебе брюхо вспорет и кишкой удавит, шибко лютый, просто нехороший… А то, что ты босой, — он уловил взгляд Климова, досадно брошенный на ноги, — это даже лучше: ближе к Богу. Кстати, — он достал коробку спичек, сигарету, — можешь помолиться. Свечки я тебе оставил. Там, в кармане. Босиком до рая, как до бани.
«Догадливая бестолочь», — стал подниматься Климов и, не распрямляясь, сгорбленно-сутуло, двинулся к двери. На полпути что-то припомнил — тронул пальцем лоб и обернулся:
— Спички, если можно. Зажечь свечку.
— Это сколько хочешь.
«Медик» бросил ему в руки коробок и подмигнул:
— А ты мне свечечку взамен, одну хотя бы.
Отказать было нельзя.
— Зачем она тебе? — с укором спросил Климов. — Мне молиться, поминать покойницу, а ты…
— А я, — ответил «Медик», — зажгу ее тогда, когда ты принесешь мне «Магию и медицину».
Климов сник. Позволил подхватить себя под мышки и волочь к двери.
Климова втолкнули в лифт, протащили по вестибюлю, выволокли на улицу. Дождь со снегом сразу остудил лицо. Босые ступни стали зябнуть. Ранние сумерки осени со всех сторон зажали двор шахтоуправления, в глубине которого располагались гаражи, подсобки, мастерские. Если бы не свет прожекторов, мир просто-напросто предстал бы черным. Ветер, такой же сильный, как и утром, уже не разметал сырую хмарь. Наоборот, сгущал ее все больше.
Запихнув Климова в милицейский «Уаз», Слакогуз с подручными повез его до мрачного строения «дробильни» — небольшой рудничной фабрички по выработке щебня и бетона.
Фонарь, висевший под навесом центрального входа в «дробильню», освещал высокие металлические двери, выкрашенные в зеленый цвет, на фоне которых застыл часовой. Злобная ухмылочка садиста, казалось, навсегда застыла на его губах. Климов представил, как такой в потемках просит закурить, и содрогнулся: есть типы, чья внешность внушает ужас. Вроде бы ничего такого, а у человека поджилки трясутся.
— В жмурню? — спросил он Слакогуза и, услышав утвердительное «да», звякнул ключами, отомкнул замок и пропустил сначала Слакогуза, потом Климова, подталкиваемого телохранителями «Медика».
Пройдя по какому-то длинному и плохо освещенному коридору Слакогуз свернул налево, взялся за шаткие ржавые поручни и стал спускаться в узкий подвал, на бетонной стенке которого Климов усмотрел потеки крови. Под этой стеной, на одной из ступеней лестницы, валялся сломанный женский каблук.
Очутившись в подвале, Климов увидел еще один боковой ход, куда его толкнули мимо Слакогуза, задержавшегося возле металлической решетки. Слева и справа бокового хода находились глубокие ниши, в одну из которых Климова и запихнули.
Ударили так, что он упал на груду тел.
Безжизненных.
Холодных.
На расстрелянных заложников.
Климов инстинктивно вскочил на ноги. Он много видел трупов, может, больше, чем иной служитель сельского погоста или городского кладбища, но лежать на них ему не доводилось.
Под потолком потрескивали и зудели две люминисцентные лампы, и свет их отбрасывал синюшно-матовые тени на расплывшуюся рожу Слакогуза и злобные лица охранников.
— Держи, — обратился один из них к Климову и бросил ему в ноги пистолет.
Климов недоумевающе пожал плечами, осторожно наклонился, кося глазом на охранника, взял свой «Макаров», сверил номер: правильно, и серия и номер его личного оружия, подкинул на ладони, выщелкнул обойму. Не глядя, понял, что она пустая. Вернул на место: загнал в рукоять. Передернул затвор. Спустил курок. И на мгновение ослеп от вспышки, только еще выше вскинул пистолет.
Слакогуз захохотал.
— Еще разочек!
Климов услышал характерный звук сработавшего объектива и вновь зажмурился от фотовспышки.
— Гад!
Что было силы он метнул «Макаров» в Слакогуза. Метил в объектив, но попал в руку. Еле уклонился от удара в пах, отбил ногу охранника.
— Штэмп сытый!
Слакогуз потер ушибленную руку, передал фотоаппарат со вспышкой ближнему мордовороту и ехидно произнес:
