— Да ладно! Серьезно?
— Она в курсе про магию и вот это все из твоего подкаста. Так что да, вполне серьезно.
***
— Ни за что не догадаешься, — говорю я тете Поле, — кто та женщина, которая приезжала говорить с опекой.
Из ее спальни слышится короткий писк. Мы одновременно замираем, прислушиваясь, но нет. Тихо.
— Ты про Елицу, что ли? Хорошая. Никогда ее раньше не видела.
— Ее фамилия — Терпигорева. Это мать моего друга, и…
— Ой, все, знаю-знаю-знаю. Из этих!
— Ага. — Я растягиваю губы в улыбке. — У нее пятеро приемных и двое своих.
— Ладно, езжай. Только не задерживайся, мне без тебя… Тревожно.
Я собираюсь за ползунками, чепчиками, шапочками и зимним конвертом. Сюда же входит все для купания, минимальный набор игрушек и так, по мелочи. Если честно, предвкушаю эту суету. Сама не вышла из возраста, когда вопишь при виде маленького костюма единорога или шампуньки с Олафом из «Холодного сердца». Так что я с готовностью надеваю наушники поверх шапки, прощаюсь с тетушкой и выхожу из подъезда.
В автобусе сажусь у окна и листаю галерею фотографий: точно, Илья уехал раньше, да и не стал бы он никого подрывать — зачем? Они и так на него плевать хотели. Просматривая дальше, натыкаюсь на скриншот с контактами Сани Сориной.
Хочу с ней поговорить. Я использовала ее материалы в своих выпусках, и было бы логичным пригласить ее в качестве гостя, тем самым завершив проект. Однажды я уже струсила: не поверила, что она на моей стороне. Но она была, раз не упоминала меня в своих статьях. А теперь у меня есть подкаст. Как и она, я пытаюсь рассказать правду. Мы коллеги. Нечего бояться.
В «телеграме» Саня онлайн — да брось, не съест же она тебя, — и я отважно набираю: «Саня, привет! Ты хотела пообщаться с кем-нибудь из подкаста “Не говори маме”. Его веду я и хочу пригласить тебя на запись последнего выпуска в качестве гостя. Скажи, пожалуйста, ты согласна?»
Практически сразу приходит: «Привет, Майя!» — и меня слегка ведет, приходится держаться за спинку переднего сиденья. Я не называла себя ни в подкасте, ни сейчас. Не могла же она прочесть пост Джона…
«С удовольствием поучаствую, напиши, когда и во сколько. Я тоже хотела с тобой познакомиться и поговорить! Сможешь встретиться со мной в центре где-то через неделю?»
«Разве что в центре Красного Коммунара», — думаю я мрачно. Но ей не нужно этого знать. Попутно отмечаю, что мы проехали колледж, остановились на светофоре, рядом пыхтит мотором здоровенный манипулятор, какими перевозят с места на место торговые киоски. С моего места наискосок видно кабину водителя и идеальный порядок в ней, но того, кто за рулем, не разглядеть. Или сгонять к Сане в Москву? Неплохой повод… Со светофора манипулятор трогается первым, я прилипаю к стеклу: в кузове у него стоит обрезанный товарный вагон, в точности владения короля Джона, даже оконце, выпиленное в задней стенке, такое же — я успеваю его разглядеть, прежде чем манипулятор обгоняет автобус. Выскакиваю на ближайшей остановке, но, разумеется, слишком поздно: уехал, сгинул, испарился.
Тут можно срезать, пройти по узкой улочке с желтыми трехэтажками. По обочинам — кронированные деревья, похожие на торчащие из земли руки со сжатыми кулаками. Наконец — мостик, заброшки гаражей: я догадываюсь о том, что увижу, — и вижу именно это.
Вагончика нет.
Я подхожу, чтобы рассмотреть проплешину в том месте, где он был, и следы от исполинских протекторов манипулятора, отпечатавшиеся в грязи. Подцепили и увезли. Давно пора, столько места пропадает — лучше бы снесли здесь все и построили новые дома. И школу. И торговый центр с кинотеатром.
Скинув Маше фотку пустыря, я сопровождаю ее стикером с «грампи кэт» и возвращаюсь к остановке, чтобы вернуться к своим обязанностям — если не накосячу и куплю все необходимое сегодня, то завтра буду освобождена от прогулок с Митей и смогу съездить в свою деревню, чтобы поговорить с Константином Гнатюком и дополнить историю Рушки.
«А знаешь, — пишет Маша, — никто не может найти Джона».
***
Наша деревня больше не напоминает Простоквашино: на месте заброшенных изб повырастали коттеджи с петушками на крышах и замковыми башенками. Оценили, видимо, люди относительную близость к городу — в детстве мне казалось, что по дороге к бабушке мы проезжаем половину страны, а на самом деле всего-то сто километров от МКАДа, — оценили и речку, и лес, и то, что эта самая близость никак здесь не ощущается. За высоченными серыми заборами не видно, что внутри, но почти на всех воротах — одинаковые наклейки, предупреждающие, что дом находится под частной охраной. Я бреду знакомой-незнакомой улицей, на которой появился асфальт, сначала к почте — она не изменилась, разве что возле входа появилась велопарковка, а напротив вырос новенький детский городок в виде игрушечного кремля. Я отхожу в сторону, чтобы пропустить черную «Инфинити», и сворачиваю к нашему дому. Мама занималась его продажей без меня. Даже не сказала, кто новые хозяева. Возможно, на его месте высится теперь такой же мощный оплот семейного достатка и благополучия…
Это «Пятера». Обычная «Пятера», которая стоит на месте бабушкиного участка и двух соседних. Я захожу внутрь — она. Выхожу — снова она. Так себе финал… Вслед за мной вылетают две кассирши, одна из которых хватает меня за сумку. Я стягиваю наушники — орали, наверное, что-то, а я не слышала.
— Девушка, сумочку покажите, пожалуйста.
Спорить не хочется. Портить то, что и так уже испорчено. Они по очереди суют нос в мою сумку, «спасибо, вы так быстро выбежали, вот мы и подумали…»
— Здесь была наша дача, — говорю, — и могла бы еще быть, если бы не дешевые и плохие продукты, которые мне даже бесплатно не нужны.
Они не извиняются. Бормочут, что с виду приличные тоже воруют, и уходят обратно.
Дом у дороги не узнать. Кто-то хорошенько над ним поработал: стены обиты вагонкой, резные наличники выкрашены ярко-голубым, флюгер-рыбак на крыше — кажется, здесь все помешались на флюгерах. Возле забора стоит серый «Логан». Я все-таки подхожу к калитке и тяну ее на себя — не заперто. Вот он, пристрой. Светлое дерево, красная черепица на крыше… Никаких следов пожара. На участке — теплица и сад. Я осторожно шагаю к дому по выложенной брусчаткой дорожке. Хозяева наверняка уже сто раз сменились, и нет здесь никакого Константина Гнатюка. Просто спрошу. Может, знают, где его искать. Спрошу — и уйду.
— Да, да! — раздается в ответ на мой стук. — Иду!
Дверь открывается. Крепко пахнет вареным мясом. Это он.
— Вы ко мне?
— Здравствуйте, Константин.
Теперь я умею определять возраст: ему лет сорок. Бритая голова, которую я запомнила с детства, пролетая мимо на велосипеде, узкие губы, запавшие глаза и дико породистый нос. Все такой же тощий, но одет чисто. Я боялась обнаружить опустившегося алкаша, а вижу обычного человека, который готовит обед у себя дома. Вот только голос у него низкий, запоминающийся. Раз услышишь — не забудешь. И я уже слышала.
Переобуваясь в тапочки, я думаю: «Папа, папа».
— Два года прошло, да… — говорит он, сидя напротив меня за накрытым клеенкой столом. — Смеяться будешь, но он как будто что-то свое во мне оставил. Вот здесь. — И касается ладонью груди. — Чужой человек, а из такого дерьма вытащил… Если бы не он, меня бы не было. Я только утром это понял, когда протрезвел, и сказали, что он… Его… Легче тебе от этого не станет, но я с того дня ни капли. Даже курить бросил. Дом этот видишь? Все своими руками. Думал мать сюда привезти, но сначала нужно было…
— Разрешите, я включу запись. — Не понимает, глядит вопросительно. — Запись. Для интервью.
Константин хмурится и неуверенно кивает. Я кладу телефон на стол между нами. Он продолжает:
— Работа… Ремонт… На работу устроился: сначала грузчиком, потом токарем, сейчас крановщик. Работы много, дома почти не бываю. Но когда возвращаюсь — всегда Леху вспоминаю. Что умер вместо меня. И все, ничего больше не надо. Хозяев дома нашел, заплатил им, чтобы честно. Немного, ну, сколько смог, остальное потом, постепенно. Теперь это все мое. А ведь приехал — дерьмо дерьмом. Ничего не помню, как в тумане.
