дверях.
– Значит, кое-какие вопросики, – негромко сказала она.
Егор вскинул взгляд, увидел в зеркале ее отражение и застыл.
– Вопросики… – задумчиво повторила Ника, словно перекатывая слово на языке. – Вопррр-росики! – И взорвалась, утратив напускное хладнокровие. – Ты с ума сошел? Вы что задумали, идиоты? Господи! Убить живого человека!
– Ну, не мертвого же убивать, – неуклюже пошутил Егор.
– Вас всех посадят, дебил! Докопаются, кто это сделал! Думаешь, это сложно будет? Как только он вечером домой не придет, его жена утром будет у тебя под окнами орать, что ты ее мужа прикончил!
– Тс-с-с! Тише ты! – Он шагнул к ней, схватил за плечи. – Не голоси на весь подъезд!
Ника вырвалась.
– Я сейчас на весь город буду кричать! Егор, вы обезумели? Нельзя идти на убийство!
Муж присел на край ванны.
– Почему? – с внезапным спокойствием спросил он.
– В каком смысле?
– В прямом. Почему нельзя убрать этого борова? Это не человек, а упырь. Вбить ему в грудь осиновый кол – благо. Наше с тобой дело пожирают у нас с тобой на глазах. Если бы так твоего ребенка пожирали, ты бы тоже бормотала, что убивать упыря нельзя?
Ника гневно вскинула голову:
– Вот не надо детей сюда приплетать!
– Я год вынашивал мысли о фабрике. Год! Подсчитывал, прикидывал, ни о чем другом думать не мог. А потом? Как за младенцем ухаживал, растил, всего себя вкладывал… Ладно, ты права. Не надо сравнивать. Но скажи, как на духу: ты что – видишь другой выход?
Ника опустилась на коврик, прислонилась спиной к дверному косяку.
– Должен быть, Егор, – тихо сказала она. – Не может не быть. Но то, что ты хочешь сделать… Так нельзя. Никогда, ни с кем.
Егор, помолчав, заговорил. Он объяснял убедительно, что все будет продумано, они вломятся в дом к инспектору, жена его часто уезжает, так что кроме упыря никто не пострадает, максимум – собаку придется отравить, но это необходимые издержки, кобель там злобный, весь в хозяина… А на фабрике, конечно, заниматься этим нельзя, все будет в кровище, они ее в жизни не отмоют. Значит, в его собственном доме накрыть, придушить, а потом тело потихоньку вывезти и закопать, расчленять не надо, это Санька глупость придумал, ни к чему это, земля все примет и спрячет…
Ника смотрела на Егора и пыталась понять: он сразу был таким? Или фабрика его изменила?
Он хорошо рассуждал. Взвешенно. Обрисовывал препятствия, которые могли возникнуть у них на пути, и сразу придумывал, как их преодолеть. И если отвлечься от того, что в конце этого пути три человека стояли над свежей могилой, то можно было сдаться и согласиться с ним во всем.
– …а если ты за себя боишься, так ты вообще не при делах, – ворвался в ее мысли голос Егора. Он наклонился и погладил ее по плечу. – При самом плохом раскладе я сяду, а ты останешься на хозяйстве. Тебе ничего не грозит, богом клянусь!
Ника положила свою ладонь поверх его. Теплая, живая, большая рука. От нее хорошо пахнет яблочным мылом, свежестью и чистотой.
– И ты потом будешь спать спокойно? – с тихим изумлением спросила она.
– Знаешь, я думал об этом. Да, Никуша, буду спать спокойно. И мужики мои будут. Может, месяц совесть помучает. Небольшая плата за то, чтобы нас оставили в покое.
– А если следующий инспектор будет такой же?
– Ну, когда будет, там и станем решать, – рассудительно ответил Егор. – А пока я работаю над той проблемой, которая есть. Иди спать, милая. У тебя вид уставший.
От его заботливости у Ники к горлу подкатили слезы. Представился мертвый задушенный инспектор с посиневшим лицом, глядящий на нее из ямы белыми глазами.
Она сглотнула. Поднялась. Посмотрела на Егора и сказала:
– Убивать его вы не будете. Слышишь меня? Никаких убийств.
Егор прищурился:
– Или что? Сдашь меня?
– Дай мне две недели, – сказала Ника, не отвечая на его вопрос. – Я что-нибудь придумаю.
Егор усмехнулся.
– Я не придумал, а ты придумаешь!
– Две недели, – повторила она и вышла.
«Кажется, это входит у нас в привычку. Егор дает мне испытательный срок, я доказываю, что могу справиться с чем угодно».
Но на этот раз все было по-другому.
Ника не знала, выполнит ли он свою угрозу, если по прошествии двух недель она ничего не изобретет. Пять лет назад у нее был бы ответ. Даже три года назад! Случись этот разговор три года назад, она была бы уверена, что нет, не выполнит; что этот замысел родился у ее мужа в минуту отчаяния; если и дойдет до дела, он отыграет назад.
Но что ей известно о нем теперь?
Они делили постель, работали бок о бок, были друг у друга на виду. Теперь Ника всматривалась в ретроспективу его жизни и пыталась понять, где произошел перелом.
«Какой смысл рассуждать об этом. Нужно придумать, что делать с инспектором».
Она была одна. Ни с кем нельзя поделиться. Даже Харитона в качестве доверенного лица она отвергла. Не была уверена до конца, что тот не покивает задумчиво и не скажет: «А знаешь, Никуша, вдруг Егор прав? Если уж начистоту, а?»
Пусть хотя бы в отношении Харитона у нее остаются иллюзии.
Ночью Егор заснул крепким безмятежным сном.
Ника уснуть не смогла. Она просидела до утра на кухне, вычерчивая какие-то каракули на салфетках. Пошла умываться, взглянула в зеркало и вздрогнула: краше в гроб кладут.
Егор проснулся весел, спокоен и румян. Подшучивал над ней, с аппетитом позавтракал. Всем своим видом давал понять, что Ника задумала блажь, но поскольку он ее любит, то уж, так и быть, прощает.
Ника на его шутки не отзывалась. Она сосредоточилась на своей задаче.
– Что ты так за нашего инспектора радеешь! – не удержался Егор.
Жена подняла на него изумленный взгляд.
– Дурак ты, Егор… Я тебя пытаюсь спасти. От тюрьмы и от греха.
Егор пожал плечами:
– А я тебя о помощи не просил, милая. Не забывай об этом. Спасительница фигова!
Он наклонился и поцеловал ее в лоб, смягчая свою резкость.
Ника обратилась к одному из своих знакомых, чтобы ей посоветовали частного детектива. Вечером на ее пороге появился толстый плешивый мужчина с умными глазами сенбернара на маленьком личике старой болонки. От него пахло дешевыми сигаретами. В складки туфель набилась пыль, воротничок рубашки выглядел засаленным. Меньше всего этот человек напоминал преуспевающего сыщика. Однако Ника без колебаний ввела своего гостя в курс дела, ни словом не упоминая мужа.
Надо отдать сыщику должное: он понял ее сразу.
– Значит, глубоко
