Последний раз он так бегал… нет, так он не бегал никогда. Только на полпути подумал, что надо было вызвать полицию, сразу у того же участка, чтобы проверили дом. Но что он им скажет? Что у него предчувствие? Нет, эти лодыри не оторвутся от кресел, пока не услышат выстрелы или звуки резни. Густав обернулся – участок уже скрылся из виду, как и еще пара кварталов за ним. Только рекламные вывески и светофоры торчали из-за домов. Нехорошее и щемящее сдавливало дыхание, поселившись где-то в груди. Лембек только захватывал ртом воздух, прерывисто и истерично. Долго он так не протянет.
Огляделся – бесконечный поток машин и ни одной маршрутки. Он попытался поймать хоть кого-то, даже мопед его устроил бы, но все проезжали мимо, а Густав так и стоял у обочины с поднятой вверх рукой. Тогда он выбежал на середину дороги и чуть не угодил под серый «Пежо», после – под черный «Фольксваген» и только через два «Мерседеса», будучи обсигналенным всеми, все же нашел того, кто согласился его подвезти.
Кварталы сменялись кварталами, дома теснили дома, все слилось воедино, пока не появились привычные улицы, пока они не въехали в его район. Густав считал номера домов, ругал старенький «Поло», что шел мучительно долго, и водителя в нем.
– Вот здесь! – Он выскочил из машины. «Поло» засвистел тормозами, загремел шестеренками и продолжил свой путь.
– Удачи! – крикнул ему водитель, но Лембек его не услышал. Он мчался к своему дому, спотыкаясь о ровный газон.
– Элла!
Влетел в открытую дверь. Истерично метался меж комнат, забегая в каждую дважды, пока не почувствовал под ногами воду.
Его жена лежала в переполненной ванне. Глаза ее были закрыты, вода доходила до носа.
– Элла!
Густав кинулся к ней, схватил под руки и вытащил из воды. Элла уже не дышала. Он побил ее по щекам, положил животом на колено, засунул пальцы в рот до гортани и надавил на живот; вода хлынула мутным фонтаном, выворачивая все ее тело, она вздрогнула и застонала. Через минуту Элла бессильно лежала на муже, судорожно дрожа. Лембек обнял ее, снял с двери полотенце и, закутав, будто ребенка, поднял.
За последние пару месяцев Джереми с дружками ограбили четыре квартиры, один продуктовый магазин и нескольких пьяных джентльменов, что сидели за стойками баров, опустошая не первый бокал. Но в такой паршивой ситуации, как сейчас, он был впервые.
– Сколько мне еще держать ее на прицеле? – кричал Пикассо, приставив пистолет ко лбу хозяйки квартиры.
Женщине было лет тридцать, она должна была уехать за город, а дома оставить деньги от вчерашней продажи машины. На нее их навел работник автосервиса, в котором перед продажей и проверяли ее авто. Но что-то пошло не так. Да кого он обманывал – все пошло не так.
Джереми бегал от входной двери к комнате и обратно. Никто из них не носил масок, на всех троих она смотрела, выпучив глаза, и уж точно могла сообщить полиции, как выглядел каждый.
– Что делать-то, черт возьми? – кричал Пикассо с дрожащей пушкой в руках.
– Не ори, – цыкнул на него Тони, складывая найденные в комоде деньги в свое портмоне, – сейчас все решим.
– Что решим? – не понял Джереми, отойдя от входной двери.
– Ты где должен стоять, Дохлый? На стреме? Вот и стой!
Пикассо и Джереми переглянулись. Никто не хотел того, что задумал Тони. Девушка плакала и мычала – ей заткнули рот шарфом после того, как обнаружили здесь.
– Пожалуйста, давай просто уйдем, Тони. – Джереми взял его за плечо. – Я уверен, она никому не скажет.
Девушка истерично закивала.
– Вот видишь?
– Я лишь вижу, что ты ни хрена не понимаешь, Джей-Джей. – Тони взял в руки подушку и сжал ее; кулаки его налились кровью, как и глаза, как и все лицо. – Форс-мажоры случаются, – сказал он сквозь зубы и подошел к жертве. – Не впервой.
Глаза девушки наполнились страхом, он был виден через ее слезы – и через слезы Джереми, который никак не мог перестать на нее смотреть.
Тони приближался к несчастной. Она отпрянула, но лишь ударилась головой о стену, к которой был приставлен стул. Тони остановился на секунду – секунда эта показалась вечностью для всех, кто смотрел на него, – а после выдохнул и опустил подушку на пронизанное ужасом лицо.
Девушка сначала кричала, потом вырывалась, тряся связанными руками и ногами, а после обмякла, затихла, да так и осела на стуле. Тони убрал подушку; волосы, что примагнитились к ней, медленно опадали на лицо убитой, закрывая его бездыханную бледность. Джереми смотрел на неподвижное тело, которое еще секунду назад было живым, и не мог поверить, что он здесь, что он с ними, в этой самой квартире, во всем этом дерьме. Он вдруг вспомнил себя на крыше, как стаскивал дрожащего Тони по скрипучей водосточной трубе, как тот дрожал и цеплялся за выступы, за выпирающие крепления и кирпичи, боясь потерять свою никчемную жизнь. Каждая жизнь в этой комнате была никчемной – может, кроме жизни этой несчастной. Лучше б он не возвращался за ним… Сколько раз, избегая любого кошмара, Джереми нарывался на что-то пострашнее! Говорят, за добро воздают добром, вспомнил он слова матери. Ни за что никому не воздают, и нет того, кто воздаст, – по крайней мере, рядом с Джереми его никогда не было.
– Чего встал, пошли давай, – хлопнули его по плечу.
Джереми вздрогнул и пришел в себя – если в тот момент его еще можно было назвать собой; он давно не помнил, кем был. Тони осторожно закрыл дверь, так же тихо, как и открыл, и, перепрыгивая через две ступени, сбежал вниз. Его длинные ноги ничуть не дрожали, лицо было твердым и спокойным, не то что лицо Джереми – по нему гулял нервный тик, от щеки к правому веку и обратно.
Кто ее теперь найдет и когда и был ли у нее кто-то – Джереми не знал. Он вообще не хотел ничего знать ни о ком.
Они молчали, когда спускались по лестнице, когда выходили из дома и садились в машину, когда увидели недоуменный взгляд Здоровяка.
Мотор загудел, испуская тарахтящие звуки; свистели колодки, пыхтела выхлопная труба, то и дело испуская черный столб дизельного перегара. Дом несчастной находился за городом, к нему они ехали пару десятков миль мимо густых лесов и широких кукурузных полей. Мимо них они пробирались и сейчас. Джереми смотрел на закатное солнце, которое уже четверть часа освещало заостренные листья, шелестевшие зеленью, пахнувшие дождем и светом; весь день пропитался им.
