На это Сибил ответила, что нет и нет, у нее просто слабость и ей хочется спать. Тетя Лора поверила, принесла ей лекарство, фруктовый сок, тост с медом и тихонько удалилась.
Сибил подумала, увидит ли она тетю Лору снова.
Ну конечно, увидит, она не сомневалась, она заставит себя сделать то, что должно быть сделано.
Разве мама не ждала ее?
Холодный ветреный день. На Сибил надеты теплые брюки, шерстяной пуловер и кроссовки. Но сегодня она не бегала. С плеча свисала лайковая сумочка на длинной ручке.
Ее красивая лайковая сумочка с таким особенным запахом.
Сумочка, в которую перед выходом из дома она положила самый острый из тетиных кухонных ножей.
В тот день Сибил Блейк пошла не в школу, а в парк, приблизительно в три сорок пять, в ее обычное время. Она заметила длинный элегантно сверкающий черный лимузин на улице неподалеку, и там был ожидающий ее господин Старр.
Как он оживился, завидев ее! Так же, как раньше. Сибил показалось странным, что для него ничего не изменилось.
Она представила себя все еще не знающей, невинной. Легкая добыча.
Он радостно машет ей рукой.
— Здравствуйте, Сибил!
Смеет называть ее так — «Сибил».
Он поспешил к ней, хромая и опираясь на трость. Сибил улыбнулась. Не было причины не улыбаться, поэтому она это сделала. Она думала, как ловко господин Старр пользовался своей тростью, как мастерски. После травмы головы? Или была другая травма, в тюрьме?
Эти годы в тюрьме, когда было время подумать. Не раскаяться… Казалось, Сибил знала, что он не раскаялся. Но просто подумать…
Чтобы взвесить ошибки и продумать, как их исправить.
— Ну, моя дорогая, здравствуйте! Знаете, я скучал без вас, — заявил господин Старр, и в его голосе послышался упрек, хотя он продолжал улыбаться, показывая свою радость. — Теперь, когда вы здесь, не буду спрашивать, где пропадали. И с вами ваша прелестная сумочка…
Сибил вгляделась в бледное, напряженное, нервное лицо господина Старра. Поначалу ее реакция была медленной, словно она оцепенела, будто она, несмотря на то что все отрепетировала, не совсем проснулась — точно лунатик.
— И… сегодня вы будете мне позировать? На наших новых улучшенных условиях?
— Да, господин Старр.
При господине Старре была байковая сумка, альбом для рисунков, угольные карандаши. Он был без головного убора, и замечательные серебряные волосы трепал ветер. На нем была немного несвежая белая рубашка, синий шелковый галстук и уже знакомый твидовый пиджак, а также сияющие черные ботинки, напоминавшие Сибил о похоронах. Она не видела его глаз за темными стеклами, но знала по сморщенной коже у глаз, что он пристально и жадно смотрел на нее. Она была его натурщицей, а он — художник. Когда можно приступить к работе? Теперь его пальцы сжимались от нетерпения.
— Думаю, однако, что мы исчерпали возможности этого парка, не так ли? Он очень мил, но прост, дорогая. И так примитивен, — вдохновенно говорил господин Старр. — Даже морской берег здесь, в Гленкоу… Ему как бы не хватает амплитуды. Поэтому я думал… я надеялся… сегодня мы можем внести немного разнообразия в нашу работу и отправиться на побережье. Недалеко… всего несколько миль. Подальше от людей, чтобы не отвлекаться. — Видя нерешительность Сибил, он ласково добавил: — Плачу вдвойне, Сибил, конечно. Теперь вы знаете, что мне можно доверять, не так ли? Да?
Этот странный, уродливый маленький шрам на лбу господина Старра. Его нежная розовая кожа сияла в белесом свете. Сибил задумалась, было ли это то место, где вошла пуля.
Господин Старр вел Сибил в сторону обочины, где стоял лимузин, мотор работал почти беззвучно. Он открыл заднюю дверцу. Сибил, сжимая лайковую сумочку, заглянула в мягкое темное пространство. Мгновение ее сознание было пусто. Она словно стояла на вышке, готовая нырнуть в воду, но не зная, как там очутилась и почему. Знала только, что обратно пути нет.
Господин Старр улыбался с радостью и надеждой.
— Ну так что же? Сибил?
— Да, господин Старр, — сказала Сибил и села в машину.
Смягчающие обстоятельства
Потому, что это было милосердие.
Потому, что Бог даже в своей жестокости иногда бывает милосердным.
Потому, что Венера была в созвездии Стрельца.
Потому, что ты смеялся надо мною, над моей судьбой, над тем, что пророчили звезды. Над моей надеждой.
Потому, что он плакал, ты не знаешь, как он плакал.
Потому, что в такие минуты его маленькое и горячее личико было искажено, из носа текло, а глаза болели.
Потому, что в такие моменты он был на стороне матери, а не на твоей. Потому, что я хотела спасти его от этого позора.
Потому, что он помнил тебя, он знал слово папа.
Потому, что, смотря телевизор, он показывал пальчиком на мужчину и говорил: «Папа?..»
Потому, что лето было таким долгим, без дождей. Жаркими ночами ярко вспыхивала молния, без грома.
Потому, что в тишине по ночам стрекотали летние насекомые.
Потому, что днем час за часом работали сотрясающие землю машины и дробилки, спиливающие лес рядом с игровой площадкой.
Потому, что красная пыль лезла в глаза и в рот.
Потому, что он плакал: «Мама!» Да так, что разрывалось сердце.
Потому, что в последний понедельник сломалась стиральная машина, громкий шум напугал меня, грязная мыльная вода не выливалась.
Потому, что в свете лампы над головой он увидел меня, держащую мокрые простыни и кричащую: «Что же делать? Что делать?»
Потому, что снотворное, которое они мне теперь дают, сделано из муки и мела, я уверена.
Потому, что я любила тебя больше, чем ты меня. С самого начала, когда твои глаза посмотрели на меня, как огонь свечи.
Потому, что я не знала этих глаз. Да, я знала, но гнала эту мысль.
Потому, что это был позор. Любить тебя и знать, что ты не полюбишь меня так, как я хочу.
Потому, что мои заявления на работу высмеивают за грамматические ошибки и рвут на мелкие кусочки, как только я уйду.
Потому, что они мне не верят, когда я перечисляю свои специальности.
Потому, что после его рождения мое тело обезображено, боль не проходит.
Потому, что я знаю, это не его вина, и даже от этого я не могу его избавить.
Потому, что даже в то время, когда он был зачат (какие счастливые были мы тогда! Такие счастливые, я уверена! Лежа вдвоем на кровати, покрытой вельветовым покрывалом, на этой узкой шаткой кровати, слушая,
