— Инна Ивановна,— раздался вдруг мужской голос.— Давайте мы о чем-нибудь другом поговорим.
Вот! Вот! — торжествующе воскликнула Кострова.— Смотри, что собой мужики представляют. Услышал про Матвея и задрожал, как заячий хвост. У тебя, Тихонов, штаны-то сухие или уже нет? Нашел кого бояться! Да грош цена Матвею без Панфилова, который ему за сладкий кусок, как цепной пес, верно служит. Только он мужик наш, милицейский, в обиду не даст.
— Инна Ивановна,— послышался сладкий до приторности женский голос.— А давайте действительно о чем-нибудь другом. Что мы все о Бодровой да о Бодровой, как будто на ней свет клином сошелся. Ну, не хочет она говорить, стесняется по молодости. А может, и не получилось у них ничего. Как будто вы сами не знаете, как бывает: с виду — мужик, а на деле — пустое место.
— Как же мне вас жалко! — я даже сразу не поняла, что это говорит Ирочка,— столько спокойного, холодного презрения было у нее в голосе.— Несчастные вы люди!
— Это я-то несчастная? — заорала Кострова.
— Конечно. Вы все злые, а счастливые люди злыми не бывают,— Ирочка роняла слова с восхитившей меня небрежностью, словно оказывала им милость, объясняя это.
— Ах ты, барыня какая! — судя по голосу Кострова уже не владела собой.— Ты чего это о себе возомнила, девка детдомовская? Думаешь, что один раз под мужиком растопырилась, так тебе уже все можно? Думаешь, Матвей на тебя как на порядочную смотрит? Как же! Размечталась! Да он для таких, как ты, специально в городе квартиру купил, чтобы в родной дом всякую грязь не тащить! Там после той, что до тебя была, еще постель не остыла, а он ей уже замену ищет. Только та-то девка умная была, все, что можно, от него получила, а ты дура влюбленная! Он на тебя и тратиться-то не станет, а попользуется и выгонит. На вокзале проституткой жизнь закончишь!
В ответ Ирочка только рассмеялась, как королева, наблюдающая за возней шутов у подножия своего трона.
— Да я тебя сейчас своими руками на куски порву! — истерически завопила, услышав этот смех, Кострова.
В зале послышался шум падающих стульев, крики женщин и звуки пощечин.
— Открой немедленно! — рявкнула я на вахтершу. Меня трясло от ярости, и я искренне пожалела, что у меня нет при себе пистолета.
Но она заметалась, не зная, что делать, а я, выбежав на крыльцо, махнула сидящим в джипе парням и снова заскочила внутрь. Малыш и Карлсон почти сразу же влетели вслед за мной. Мои зубы были стиснуты намертво, поэтому я только кивнула им на дверь, из-за которой продолжали раздаваться шум и крики. Они одним махом перескочили через вертушку и бросились туда. Вообще-то дверь открывалась в коридор, но они это проигнорировали и открыли ее внутрь. Вахтерша наконец сообразила, что меня лучше пропустить добровольно, не дожидаясь, когда очередь дойдет до нее, и я тоже ворвалась в зал.
Парни стояли перед Ирочкой, закрывая ее собой от беснующейся Костровой, на которой повисли Курицына и Тихонов, безуспешно пытаясь ее успокоить, а та орала, брызжа слюной, что-то уже совсем неразборчивое. Ирочка стояла совершенно спокойно и смотрела на нее с легкой улыбкой.
— Какая же вы нелепая и смешная женщина! — она пожала плечами.
— А-а-а,— взвыла Кострова, пытаясь вырваться, и Тихонов отпустил ей две звонкие пощечины. Так это он ее и тогда пытался таким образом в чувство привести, поняла я и успокоилась, что Ирочка здесь ни при чем.
А Кострова явно ненормальная, промелькнуло у меня в голове, когда я, выключив диктофон, убирала его в сумку,— вон у нее на губах и пена уже появилась.
— Ирочка,— я осторожно тронула ее за руку.— Ты хотела со мной о чем-то поговорить? Вот и пойдем. Где твоя сумка? Я думаю, что ты сюда уже никогда не вернешься, поэтому забери все свои вещи и пойдем,— я тихонько выводила ее из зала, ласково приговаривая: — Пойдем, Ирочка... Пойдем.— А парни шли за нами.
— Да, Елена Васильевна, да. Пойдемте,— она медленно шла, глядя себе под ноги, говорила медленно и была какая-то заторможенная.
— Где твои вещи, Ирочка?
— Здесь, в зале.
Я глянула на Карлсона, и он тут же повернул обратно.
— Эй! — послышался его нарочито гнусавый и протяжный голос, каким обычно разговаривают блатные, небось, и распальцовку как флаг вывесил, чтобы пострашнее было, подумала я.— Где ее сумка? — наверное, ее ему протянули, потому что он сказал: — Это все? Я спрашиваю, это все?
Должно быть, это было действительно все, потому что он вернулся к нам, неся сумочку, которая была в моде во времена молодости Нины Максимовны.
Вертушка была по-прежнему открыта, но вахтерши в будке видно не было, не иначе, как под стол спряталась, а рядом с будкой стояла продавщица орешков и держалась за сердце. Да и неудивительно: шум стоял — хоть святых выноси.
На улице я усадила Ирочку в машину и повернулась к ребятам.
— Спасибо! Выручили вы меня! Здорово выручили!
— Ну вот,— улыбнулся Карлсон.— А вы нас прогнать хотели. Вы сейчас куда собрались?
— Домой, и вряд ли куда-нибудь еще сегодня отправлюсь. Так что, если хотите, проводите меня и можете быть свободны.
Я действительно собиралась отвезти Ирочку к себе, потому что показывать ее сейчас Нине Максимовне было нельзя. У нее с минуты на минуту могла начаться реакция на такое нервное перенапряжение, и было бы преступлением пугать ее маму этим зрелищем. Тем более что, как я догадывалась, у них, может быть, впервые в жизни наметились какие-то разногласия, и, видимо, из-за Матвея. Я села за руль и аккуратно тронулась с места.
— Вот приедем мы ко мне, Ирочка, чаю попьем и поговорим с тобой, хорошо? Сейчас я около магазина приторможу, куплю чего-нибудь вкусненького,— я разговаривала с ней, как будто маленького ребенка успокаивала, каким она, в общем-то, и была.— Что ты к чаю хочешь? Тортик или пирожные?
Она только кивала мне в ответ головой и говорила: «Да», «Да».
Я быстро выскочила около кондитерской и купила самый большой и красивый торт, какой там был, а вернувшись к машине, застала около нее Малыша и Карлсона, которые ее бдительно охраняли.
— Вы чего? — удивилась я и запоздало поинтересовалась.— Кстати, ребята, а как вы поняли, что защищать нужно именно Ирочку?
Они недоуменно на меня посмотрели.
— Так весь город знает, что это девушка Матвея, а вы их и познакомили.
Да, оторвалась я от жизни, думала я, влезая в машину, и посмотрела на Ирочку, которая сидела, опустив глаза, и о чем-то напряженно думала.
— Ты как себя чувствуешь?
— Хорошо,— все так же заторможенно ответила она.— Только мне обидно... Мне так обидно... Мне до слез обидно,— сказала она и действительно тихонько заплакала.
Прямо из машины я вызвала на свой адрес «скорую помощь», объяснив, что девушка только что пережила сильное нервное потрясение.
В окне Варвары Тихоновны, как всегда, торчал Васька, а потом и она выглянула на шум подъехавших машин. Увидев меня, плачущую Ирочку и двух здоровых парней, она всплеснула руками. В нашем подъезде, словно нарочно, начали ремонтировать лифт. Но Малыш — а ребята вошли вместе со мной, объяснив, что охранять так охранять,— тут же подхватил Ирочку на руки и через две ступеньки понес ее наверх, и мы с Карлсоном еле поспевали за ним.
Около дверей квартиры я решительно заявила:
—- Ну, ребята, теперь окончательно все. Гуляйте.
Не успела я уложить Ирочку на диван и укрыть пледом, как послышался звук открываемой двери и в комнату в обнимку с Васькой вошла запыхавшаяся Варвара Тихоновна.
— Вот, деточка! Вот! — говорила она, протягивая Ирочке кота.— Поиграй с ним, его Васенькой зовут. А я сейчас, я мигом,— и она заторопилась на кухню.— Сейчас я вам блинчиков напеку.
— Ой! — Ирочка прижала к себе Ваську и через силу улыбнулась.— Какой ты красивый! — она начала его гладить, и он довольно замурчал.
— Да не беспокойтесь вы, Варвара Тихоновна, не надо никаких блинчиков, я торт купила,— попробовала я остановить ее.
— Ай! — отмахнулась она от меня.— Знаю я ваше покупное: вид есть, а вкуса нет.
