Ознакомительная версия.
В мире кино оказалось немногим лучше: вальяжности, даже показной, не наблюдалось. Все носились, как подстегнутые, по съемочной площадке: орали, матерились, потом наступала тишина — снимался эпизод, и снова: истерика у актрисы, которую заставляют учить слишком сложный текст, истерика у продюсера, у которого из-за истерики актрисы пропадает съемочный день, истерика режиссера, что его заставляют снимать такое… (дальше непечатно). Помощники оператора, кабельщики и осветители, буднично попивающие в это время за декорациями, реквизиторы и костюмеры, что летали с вытаращенными глазами туда-сюда по съемочной площадке, груженные кипой костюмов и странными предметами вроде напольных ваз, жестяных коробочек и громоздких кальянов. Андрей крутил головой, выискивая тех, кто работал с Алисой Канунниковой, заглядывал в полубезумные лица и спрашивал, спрашивал, спрашивал…
Он угробил на вопросы две недели, потратил бездну сил на перемещения по вечно стоящему в пробках городу, устал, ужасно устал общаться с такими странными людьми, держать лицо и стараться не смеяться истерически и не скатиться в оскорбления. Но каждодневно возвращался к Маше с совершенно четким пониманием того, что ее версия — ошибочна, что этих людей ничего не связывает, никаких общих знакомых, даже странно — Москва, господи прости, такая большая деревня.
Он вздохнул, встав в очередной пробке, и от нечего делать глядел по сторонам. Девушка, ростом и цветом волос схожая с его Машей, торопилась куда-то по своим делам и вдруг замерла, прилипнув к витрине. Андрей вытянул голову, чтобы полюбопытствовать, и замер сам. В витрине он увидел платье. И то ли общение с модной тусовкой так его взбодрило, но он впервые залюбовался тряпкой отдельно от женского тела. Впрочем, сказал он себе, выворачивая к обочине и даже не отдавая себе в том отчета, это ж разве тряпка? Это как раз то, что нужно его Маше. Белое, шелковое, в алых цветах — а он, за исключением одного случая, никогда не видел Машу ни в чем, кроме черного. «Она такое никогда не наденет, — сказал себе Андрей, припарковавшись и открыв дверь машины. — Она тебя засмеет, и правильно сделает!»
И он, как загипнотизированный, подошел к витрине. Девушка, привлекшая его внимание к платью, уже отошла, и он понял почему. Внизу, рядом со скромной надписью «Начало летних распродаж», стоял ценник. А на ценнике — две суммы: одна перечеркнутая, другая, чуть поменьше, как бы зазывала — купи меня, смотри, как я подешевело! Андрей крякнул. Даже вторая, призывная цена была ему не по карману. Но почему-то именно тот факт, что платье — дорогое, окончательно убедил Андрея в том, что «надо брать». «Одолжу у Хмельченко с получки», — сказал себе он, решительным гладиаторским жестом толкнув дверь бутика. И сразу оробел. В магазине было пусто. Пахло сладковатыми духами, и играло радио — из романтичных. Из глубины к Андрею, как к родному, бросилась девушка, столь же нежная, как и весь тутошний декор.
— Хотите преподнести что-нибудь в подарок? — восторженно спросила она, ни единым взглядом не выдав своего удивления, что такой, как он, способен отовариваться в их заведении для небожителей. Видно, он не первый, эдакий безумный Пьеро, мечтающий приодеть если не себя, то хоть свою Коломбину.
— Мне нравится платье у вас на витрине, — не стал ходить Андрей вокруг да около.
— О! Оно прелестное, правда? — лукаво улыбнулась продавщица. — У вас отличный вкус!
Андрей хмыкнул: комплимент был явно в счет будущей покупки.
— Только я точно не знаю размеров э… своей девушки, — сказал он.
— Очень отличается от меня? — спросила деловито барышня, и Андрей хотел было брякнуть «очень!», но тут она добавила: — Я имею в виду, по комплекции?
Андрей смерил ее оценивающим взглядом:
— Нет, повыше только. Но, кхм, такая же худая.
— Тогда вам точно подойдет платье в витрине. — Девушка подвела его со спины к манекену. И Андрей понял, что спина у Маши в платье будет голой. Голой, но красивой. Он вздохнул:
— Ну, упакуйте мне его, что ли…
* * *
Парой часов позже он уже разворачивал шелковистую бумагу перед Раневской.
— Как тебе?
Раневская, подняв бровки домиком, вперил в него непонимающий взгляд: зачем тебе платье, хозяин?
— Думаешь, она его будет носить? — Теперь, когда дело было сделано и карточка опустошена, Андрееву душу терзали смутные сомнения вкупе с тяжелыми предчувствиями. И что на него вдруг напало, а?
Раневская, по-деловому сунув лохматую морду под восковую бумагу, вдохнул парфюм и от неожиданности громко чихнул.
— Эй! — Андрей выдернул коробку из-под собачьего носа. — Вот только твоих слюней и шерсти мне тут не хватало!
— Что это вы там не поделили, мальчики? — Маша, улыбаясь, стояла в дверях веранды.
— Э… — Андрей вскочил, почувствовав, как краснеет. — Мы тут с Раневской решили преподнести тебе, кхм, сюрприз.
— Ого! Приятный, я надеюсь? — Сбросив босоножки, Маша голыми ступнями прошла по деревянному крашеному полу и остановилась перед «мальчиками».
Андрей быстро спрятал коробку за спину, как двоечник — дневник, исчирканный красным. Маша, почесывая Раневскую за ухом, явно с трудом сдерживала смех.
— Вы съели все продовольственные запасы? — предположила она. — Или спалили единственную сковородку, или…
— Вот. — Андрей вздохнул, тяжко, как Раневская: была не была! И вынул из-за спины белую коробку. — Это тебе.
— О, — осеклась, чуть нахмурившись, Маша. — Спасибо.
Она открыла крышку, развернула шуршащую бумагу и, увидев белый крепдешин в ярких цветах, молча подняла глаза на Андрея.
— Это, — прокашлялся он, — ммм… Платье. Примеришь? Ну, или, если тебе не нравится, не примеряй, я…
— Сейчас. — Маша быстрым шагом пересекла веранду и исчезла за дверью комнаты. Андрей растерянно переглянулся с Раневской и, вздохнув, опустился на стул, уставившись в пол в мрачноватом ожидании.
Скрипнула дверь — он поднял глаза. Маша, явно стесняясь, стояла на пороге: казалось, от нее, как от волшебной феи из детской сказки, шло легкое свечение. Андрей молчал. Маша смотрела на него, закусив губу.
— Мне не идет? — наконец спросила она.
Андрей сглотнул:
— Тебе очень идет. Тебе так идет, что хочется его сразу снять и спрятать!
— Правда? — Маша с облегчением улыбнулась. — Мне тоже так кажется. — Тут она смутилась. — Это я о том, что идет! Ну и вообще. — Она подошла к нему и села на колени, прислонившись к нему обнаженным плечом и спиной с чуть выступающей, как ангельское крыло, лопаткой. — Я считаю, что у вас с Раневской отличный вкус!
Маша в явной растерянности глядела на несколько пар обуви, перевезенной ею из дома к Андрею на дачу. Черной обуви. Имеющийся выбор не предполагал появления в ее гардеробе дорогущего, она сразу это поняла, белого платья в красных цветах. Но она знала, что платье необходимо надеть сегодня, сейчас же. Во-первых, потому, что потом она может просто не рискнуть это сделать, а сегодня ей не нужно появляться на Петровке. Во-вторых, она понимала, что, если опять выйдет к завтраку в привычной черной футболке и брюках, для Андрея это станет тяжелым ударом.
«Нельзя давить мужские порывы!» — процитировала она шепотом свою бабку. «Второго шанса может и не представиться», — говорила в свое время та Маше, подмигивая. И Маша решила не пренебрегать уроком и со вздохом выбрала единственную пару обуви, подходящую по цвету к наряду: белые спортивные тапочки.
Однако результат, как ни странно, — это Маша обнаружила уже в метро, отправившись к академику Лебедеву общественным транспортом, дабы избежать пробок, — оказался не так плох. Кедики придавали ее облику некую стильную легкомысленность и много больше соответствовали Машиному характеру, чем если бы вдруг она встала, к примеру, на элегантные каблуки.
Академик Лебедев жил в сталинском доме на Большой Полянке, столь густо увешанном по периметру мемориальными досками, что сразу же становилось ясно — простые люди в этот дом не попадали. Из двух имен, названных Анной Шварц, найти очень пожилого академика в добром здравии казалось наименее реальным. Но жизнь распорядилась так, что аспирант Лебедева, Носов, умер от лейкемии во Франции еще в начале двухтысячных. А Лебедев, судя по телефонной с ним беседе, был жив и вполне бодр. Дверь, лаковую, дорогую, но совсем не современную, открыла перед Машей приятная женщина с круглым лицом и косой, сложенной бубликом на затылке.
— Это вы с Петровки? — спросила она чуть удивленно. И Маша вспомнила — ах да, платье! Ее легкомысленный облик! И полезла за удостоверением, но женщина остановила ее плавным движением руки: — Проходите, пожалуйста.
Она провела Машу в круглый холл, от которого отходили пять дверей. Одна из них оказалась приоткрыта — за ней был виден кухонный стол с нежно-зеленым капустным кочаном. Морковка, лук. А дальше — большое окно и густая тополиная листва старого московского двора.
Ознакомительная версия.
