Климов спешно объяснил.
Через несколько минут ребята из оперативной группы отправились к Нюське-лотошнице, а допрос по горячим следам пошел на второй круг. В кабинет Климова снова ввели Шевкопляс, и она не стала отрицать того, что рассказал Червонец.
Не прошло и получаса, как привезли Нюську-лотошницу. Ввели под белы ручки.
Увидев дочь в окружении следователей, она исподлобно и тупо уставилась в угол, где сидела Шевкопляс.
— А ты чего тут?
— Ничего, — ответила дочь, и рот ее болезненно перекривился. — Привет, мамуля.
Та злобно воззрилась на Климова:
— За что ты ее взял? У, волк позорный! Мусор стриженый…
Шевкопляс убито попросила сигарету, и та заметно заплясала в ее пальцах.
— Не ори! Лучше припомни, как ты зятя зарубила…
Глаза Гарпенко на какое-то время померкли, приняли
отсутствующее выражение, но затем в них снова вспыхнул злобный огонек.
— А хоть и так! Убила и убила. Дочу потому как защищала!
Ее пальцы стали рвать на груди кофіу.
— Еханный наркоша! Будет он еще… да я его…
Шевкопляс опять уткнули лицом в стену, включили магнитофон.
— Только без крика. Отвечайте внятно, вот сюда, — Климов показал на микрофон. — Кто убил вашего зятя? Вы или дочь?
Пуговичка от кофты отлетела в угол, покрутилась там, легла у плинтуса. Мать Валентины Шевкопляс, эта патлатая бабища, на хрипе вытолкнула из себя:
— Я… я убила.
Не давая ей опомниться, Шрамко спросил:
— Где труп?
— Шакал он был! Над дочей измывался.
— Труп! Я спрашиваю, труп…
— Чево?
— Труп куда дели?
— А… — разом слабея на глазах, опустилась на придвинутый стул Гарпенко и глухо бросила: — Свиньям скормила.
Лицо ее стало белым, жесты дергаными. По всему было видно, что нервы у нее натянуты, а воля сломлена.
Воцарилась пауза.
Даже, если она берет на себя вину дочери, подумал Климов, сути дела это не меняет. Главное, все стало на свои места. Остальное уточнит прокуратура. Возможно, следствие будет вести Тимонин, ему и карты в руки.
— Хорошенькое дельце, нечего сказать, — нарушил молчание Шрамко и попросил Шевкопляс повернуться к нему лицом.
— Где и когда вы познакомились с Легостаевым? Ответы мы записываем на магнитофон.
Та передернула плечами.
— А какая разница?
— Прошу ответить на вопрос.
После глупых препирательств она покаянно дозналась, что «положила глаз» на Игоря в ташкентском госпитале, работала там прачкой. Она тогда сразу решила, что лучше жить с беспамятным, чем со своим наркошей, который превратил ее жизнь в сплошную муку.
— Не жизнь, а настоящий ад, — болезненно поморщилась, потерла виски Шевкопляс. — Нажрется всякой дряни, выйдет голый на крыльцо и мочится при людях. А на шее галстук-бабочка. Особый шик, как он считал. Свобода личности.
— Он что, издевался над вами? — без прежнего страха посмотрел в ее сторону Климов, и тень брезгливости скользнула по ее лицу:
— Да он садист был! Самый настоящий.
— А конкретней?
— Заставлял спать с кобелем, с ножом кидался, под дружков подкладывал…
Голос ее сорвался, она взяла из пачки сигарету, а Климов подумал, что беспомощность с годами превращается в ненависть. Об этом никогда не надо забывать тем, кто помыкает людьми. А еще он подумал, что страх расплаты за убийство мужа и саму Шевкопляс сделал садисткой. Как она шепнула ему ночью: «Малахольный, дурачок, с кем ты связался?» К тайнам магии стремилась приобщиться, к власти над людьми.
Подождав, когда она закурит, успокоится (спички в ее пальцах от волнения ломались), Шрамко вернулся к своему вопросу:
— Как Легостаев стал вашим мужем.
— Вы и это знаете?
— Не только.
Глубоко вдохнув табачный дым, она прикрыла веки. Несмотря на то, что держалась она уже свободней, порой с каким-то наглым равнодушием, Климов отметил на ее лице белые пятна. И, вообще, ее пока познабливало.
— Это так важно?
— Для вас — да, — уверенно сказал Шрамко и выжидательно скрестил стой взгляд с ее. — Семнадцатого августа во время ссоры был убит ваш муж, а восемнадцатого августа, на следующий день после убийства, из госпиталя исчезает Легостаев. Кто помог ему бежать и почему?
— Не ясно, что ли?
— Нет.
— Чего уж проще.
Шевкопляс еще раз затянулась сигаретой, отвела глаза.
— Он помогал мне связывать белье в узлы, а я купила лимонад, подсыпала снотворного, дала ему попить… как только он заснул, поджала ему ноги к животу, он худенький тогда был, вот такой, — она показала на свой палец, — замотала в два пододеяльника и привезла домой.
— На чем?
— Да на машине прачечной, на госпитальной… к нам многие белье сдавали… офицеры там, их жены… она скривилась, ерзнула на стуле. — Те себя любят, черную работу презирают. Ну, заодно, и я свое стирала, это нам не запрещалось.
— Так, понятно. Привезли домой…
Пленка на катушке кончилась, и Шрамко выключил магнитофон.
Шевкопляс продолжила:
— Дома у меня он оклемался, спрашивает: «Где я?» А глаза, как пуговицы: ничего не понимает. Я показала ему нож, испачканный в крови, и говорю: «Ты только что в беспамятстве зарезал человека, но этого никто не видел. Я тебя спасу».
— А он? — переживая за другого, спросил Климов.
— Заблажил…
Шевкопляс неспешно облизала губы, кончик языка уперся в угол рта.
— Что значит «заблажил»?
— Затрясся, побледнел, бросился в ноги, умолял не выдавать. Боялся, что закончит жизнь в дурдоме.
Климов с ненавистью глянул на нее: он тоже этого боялся.
— И вы, конечно, обещали?
— Да. Он был мне нужен.
— И что дальше?
— Ничего. Уехали на лесоразработки.
— За Урал?
— Червонец рассказал?
— Сейчас это не важно.
Она еще раз облизнула губы, усмехнулась.
— Да, понятно. Здесь вопросы задаете вы.
— Итак, где вы работали? Конкретно.
— За Нижневартовском, в Колекъегане. Там и новый паспорт раздобыли, — она прищурилась и отогнала дым. — Взамен утерянного выписали новый. Свидетельство о браке у нас было, вот и все.
Климов понимающе кивнул. В местах, где ощущается нехватка рук, случается и не такое.
— А как вы сделали, что он от матери отрекся?
Шевкопляс цинично хохотнула.
— Дурной глаз.
— Гипноз помог?
— И магия.
Ну да, глянув на ее беспутное лицо, с ожесточением подумал Климов, превратила парня в слякость, а теперь хохочет.
Допрос подходил к концу, когда вернулся Гульнов и, кивнув Шрамко, шепотом сообщил Климову, что Легостаева в соседней комнате.
Последним конвойные уводили Червонца. Перед тем, как отправиться в камеру, он повернулся к Климову.
— А что ж вы про сервизик-то? Забыли?
Климов усмехнулся. Кто о чем, а курица о просе.
— Ты скажи, куда мою одежду дел?
— Пропил. И в трынку просадил.
Боясь, что ему не поверят, забожился:
— Гадом буду, проиграл.
— Кому?
— Витяхе.
— Пустовойту?
— Да.
— Понятно, уточним…
— А вот сервиз…
— Ну-ну…
— Сервиз она, паскуда, Гоше-мяснику толкнула, а обещала мне.
— Нагрела, значит?
— Говорю же: падла! С кусошником связалась.
— Ай-я-яй! — покачал головой Шрамко и отошел к окну, открыл фрамугу. В кабинете было душно, сумрачно от дыма. — Обидела дружка.
Червонец замолчал и сник. Должно быть, глубоко задумался над вероломством женщин.
