Ознакомительная версия.
Нинка выросла быстро. Турецкий мог бы сознаться, что и не заметил как. То была ребенком, ползунком, крошкой с большими белыми бантами на темечке, а тут вдруг обратилась девицей. Еще немного – и… женихи пойдут? Кто они? Кому из них достанется Нинка? Кем она вообще вырастет сама? Вопросы возникали потому, что их провоцировал другой, самый важный в настоящий момент: что будет, когда его, Турецкого, вот так, вдруг, не станет с ними? Как они смогут без него? Но почему вопрос возник именно в этой плоскости? Разве уже край?
Он наблюдал за дочерью и видел, что никакие проблемы, мучившие его, ее абсолютно не колышут. Перед ней открывалась дорога на юг, к теплому уже морю, к солнцу. Ну да, мама, конечно, стареет и потому ругается тоже с совсем немолодым папой. Иногда они даже громко кричат друг на друга. Но это все понятно. И надо делать вид, что ее их ссоры совсем не задевают. А она их обоих любит, правда, и не упускает возможности немножко поиронизировать над глупостями взрослых, но – в меру, чтоб не обиделись. И пусть они думают себе, что она еще ребенок, пусть. Они скоро убедятся, что она вполне взрослый и серьезный человек. Человечище. А прежде всего, красивая девушка. На которую все смотрят с удовольствием. Вон и тот симпатичный светловолосый дядечка, что читает газету, а на плече у него кожаная сумка, он тоже сразу обратил внимание на ее ладный и модный костюм, едва только она вошла в зал. Показалось даже, что он слегка подмигнул ей. Но пришлось нахмуриться. А то бы взрослые заметили, что она опять обращает внимание на незнакомых людей, что ей запрещалось категорически и из-за чего совсем недавно между папой и мамой вспыхнул очередной скандал, закончившийся папиными криками и мамиными слезами…
У стойки, регистрирующей вылет на Сочи, стояла очередь из двух десятков человек. Девушки в синей форме не торопились, пропуская багаж улетающих через камеры видеоконтроля. Вешали бирки, передавали друг другу документы отлетающих. Все шло своим обычным путем. И можно было еще немного подождать, не торопиться, не лететь сломя голову, отдышаться. Посмотреть в глаза.
– Ну вот и пришли, – вздохнул Турецкий, освобождаясь одновременно и от поклажи, и от тяжких мыслей. – Будем прощаться?
– Просто скажем друг другу «до свидания», – поправила жена.
– Да, верно… скажем друг другу… Ох, ребята, как вы меня сегодня напугали! Ладно, не берите в голову. Здесь курят, не знаешь? А впрочем, кто мне осмелится сделать замечание?
– Ты неисправим, – улыбнулась Ирина. – Вечный хвастун.
Турецкий достал из кармана сигареты и зажигалку, посмотрел на нее и вспомнил, как Василь Васильич там, в подвале, все хотел курить и интересовался, не забыл ли Турецкий зажигалку. Так ведь тогда и не покурил… Александр Борисович тут же отругал себя за то, что даже не поинтересовался толком, как чувствует себя майор. Не говоря уж, чтобы заехать, навестить. Стыдно, по-скотски это… Да ведь и времени практически не было. Куда оно ушло? Целая ведь неделя, по сути! Да, завтра уже суббота. Суббота…
Он закурил, затянулся и полез в другой карман. Вынул желтый плотный пакет, вскрыл его и передал жене два билета. Из внутреннего кармана вытащил обычный почтовый конверт, тоже отдал.
– Здесь тысяча долларов… На короткое время вам хватит. И если что… – Он не стал продолжать, понимая, что ни к чему хорошему такое продолжение не приведет. – Но вас там узнают и встретят, за это можете не беспокоиться. И еще… – Он оторвал от желтого пакета клочок и написал на нем телефонный номер. – Это – мой новый «мобильный». Звоните только по нему.
– Да, мы прилетим, устроимся и сразу позвоним. Ты только за нас не беспокойся. – Ирина потянулась к нему и… поправила галстук. – Что-то ты совсем того… – сказала и поджала губы.
– Что – того? – не понял Турецкий.
– Никто не следит за тобой, – неожиданно ласково сказала она.
– А, ты об этом? Я ехал всю ночь. Был далеко, на краю области, представляешь, у черта на куличках… Километров триста, наверное. Не успел даже путем отмыться. Потому и это… нервы, ты уж прости.
– Да куда ж деваться. – Она опустила глаза.
– А насчет следить, тут ты не права. И следят. И подслушивают.
– Я не в том смысле, ты же понимаешь?…
– Понимаю…
Надо было что-то сказать – теплое, искреннее, чтоб Ирина запомнила. Чтоб Нинка видела, что ее отец очень любит их с мамой. Но… Такая вот она, эта распроклятая жизнь, что ничего и не выскажешь толком. Господи, да что же он делает?! Ведь они же – самые близкие и родные, единственные на всем белом свете люди, дороже которых у него никого нет! А он переминается с ноги на ногу и не может сказать пары по-настоящему теплых, сердечных слов!
А может?…
Может, в самом деле, плюнуть на все с высокого потолка, найти этого Степана, присланного Денисом и Славкой, забрать у него авиационный билет и – послать всех к чертовой матери? А из Сочи дать Косте телеграмму: «Идите вы все… а меня не дождетесь. Вот и увольняйте к такой-то бабушке!» А?
Вспыхнувший было запал как-то сам и угас. Не оставив даже пепла.
– Нина, – сказала Ирина, – ты могла бы купить мне мороженое?
– Тебе? Мороженое?! Да ты ж терпеть его не можешь! – искренне изумилась Нинка.
– Тебе дать деньги или у тебя хватит своих? – требовательно перебила ее Ирина.
– Есть.
– Так пойди и купи! Вон там, видишь? Тетя продает. Если оно не очень ледяное, купи и себе, разрешаю. Но не глотай, как лягушка! А лижи языком. Простудишься – убью! Я не склонна шутить!
– А какое тебе мороженное?
– Господи, да любое! – Ирина, похоже, закипала от дочкиного непонимания важности момента.
– Ты бы могла мне просто сказать так: Нина, отойди в сторонку и дай мне поговорить с этим дядей.
– С каким дядей, Нина?! Ты что несешь? – возмутилась Ирина. – Он же твой отец! Ты хоть понимаешь это?
– Ой, да ну вас! – отмахнулась дочь. – Уже и пошутить с вами нельзя. Совсем вы, родители, перестали нормальные шутки понимать. Такие зануды! Ладно, я отойду, так и быть, говорите себе…
И она независимой походочкой направилась к киоску мороженщицы. Покачивая узкими бедрами и постукивая почти взрослыми каблучками.
– Далеко не ходи! – крикнула вдогонку Ирина. – Будь на виду!
– Ладно, – снова капризно отмахнулась Нинка.
Они стояли теперь совсем близко, он и она, Турецкий и его жена, Ирина Генриховна. Когда-то их связывало все, буквально… Но это было давно. Теперь они жили в разных домах, жили разными интересами.
– Который час, Саша? – тихо спросила она.
– Есть еще немного, не беспокойся, постоим, – так же тихо ответил Турецкий.
– Постоим, постоим… – согласилась она. – Когда это было? Помнишь? Сколько лет назад? Вот так же, кажется, только во Внукове. Помнишь? И тоже – в Сочи. Нинки у нас не было еще.
– Да, конечно. Помню. Как странно: не было Нинки!
– И я об этом подумала…
– Аэропорт был другой. Время – тоже другое. И – мы.
– Какая разница, Саша?
– Никакой, – вздохнул Турецкий. – Так, вспомнилось. Какие-то детали, а не общая картина… Где Нинка? Не вижу ее.
– Вон же стоит, с мороженым. Машет нам.
– А, теперь вижу. Я – «важняк», Ирина. Потому и помню в основном всякие детали. Профессиональная привычка. Иногда вообще только детали, а остального, общей картины, не вижу.
– Тогда ты не был еще «важняком», – напомнила Ирина Генриховна.
– Да, верно, сразу после практики. Например, тогда в углу, возле окна, сидела какая-то старушка в платке и лузгала семечки, а я на нее почему-то злился.
– Старушка? – удивилась она. – Не может быть. Неужели в самом деле не забыл такие вещи?
– Точно, – сказал Турецкий. – А вот о чем мы с тобой говорили, хоть убей, не помню, правда. Ты извини. Но мне было так хорошо!
Он засмеялся. Она грустно улыбнулась. Он смотрел ей в лицо и пытался вспомнить, какой она была тогда, в тот день: вот эти щеки, глаза. Все изменилось…
Он не помнил «того» ее лица и вообще не мог воскресить в памяти ее лица в молодости, потому что всегда представлял ее такой, какая она есть сегодня. А если вспоминал, то только по фотографии. Может, это тоже какая-то профессиональная привычка? А может, так, человеческое…
– Да ты не грусти, Турецкий, – сказала она.
– А кто тебе сказал, что я грущу?
– Я ведь вижу.
– Ну и что?
– А я помню, на каких тележках мороженое продавали. В вафельных стаканчиках. И мода была такая. Мини-юбки. А я ужасно стеснялась.
– Чего же ты стеснялась? Меня, что ли?
– И тебя тоже. Ты мне такой страшно серьезный казался! Шу-урик!
– А теперь?
– И теперь тоже. Неужели забыл? Юбка, светленькая такая? Вот здесь застегивалась на шести пуговицах. Одна потом оторвалась, и я полгорода обегала, пока такую же отыскала. Мне портниха, Валя, сшила ее. Ну Валя, соседка, этажом ниже. Ты должен знать. Там армяне жили, дедушка какой-то и Валя. Дедушка все время кашлял и что-то бормотал себе под нос. Потом он умер. От туберкулеза. И болонка у него была белая, с ошейником из толстых канцелярских скрепок. И она тоже потом умерла. Белая такая. Неужели не помнишь?
Ознакомительная версия.
