Ознакомительная версия.
Турецкий наморщил лоб:
– Н-нет…
– А я ее тогда первый раз надела, юбку эту. Страшно стыдно было. Помню, как прошлась по двору, а потом мы ехали на метро, и ты предлагал мне сесть и говорил, что дорога длинная, а я еще не умела сидеть в такой юбке. Нужно было сомкнуть ноги, а на колени положить сумочку. Меня потом девчонки научили.
– Да, кажется, помню! – воскликнул Турецкий. – Ну конечно, конечно! А рядом стоял такой подозрительный тип в темных очках. Метро и черные очки! Я его на всю жизнь запомнил. Еще в уголке темных очков этикетка торчала. Мода была что-нибудь наклеить на стекло.
Она искренне рассмеялась:
– Ты все о своем, Турецкий, все о своем…
– Уж такой я, прости.
– И я все шла и смотрела в витрины, как выгляжу. И еще туфли на высоченных каблуках были. Тоже все в первый раз. О-ох! Слушай, который час?
Турецкий посмотрел на часы:
– Пора.
– Где Нина?… Нина!
Подошла Нина, наблюдавшая весь этот трогательный разговор издали. Губы у нее были перепачканы шоколадом от мороженого, которое она ела. Ирина достала из сумки платок и стала вытирать ее.
– Мама, знаешь, сколько я вешу? – весело спросила она.
– Ну и сколько?
– Сорок два! Там весы есть. Для чемоданов. Я взвесилась. Вдруг я беременная, мама?
– Господи, как ты мне надоела со своими шутками! – взбесилась Ирина Генриховна.
И, верно бы, наказала дочку, если б не заступился Турецкий. Да он бы и не успел толком заступиться, потому что увидел почти бегом приближающегося к ним Дениса Грязнова. Длинный и рыжий, он был растрепан и тяжело дышал. Нинка узнала его и обрадовалась.
– Извините, боялся опоздать, там, на повороте, авария, перекрыли движение, пришлось возвращаться и объезжать вокруг всего аэродрома. У вас все в порядке? А где?… – Денис огляделся и кивнул: – Ага, все нормально.
Проследив за его взглядом, Турецкий увидел блондина в темных очках, читавшего газету. Тот спокойно сложил газету, сунул ее в боковое отделение сумки, висевшей у него на плече, сунул также и очки в верхний карман пиджака, запахнул плащ и неторопливой походкой направился к стойке регистрации.
Ирина, ничего не поняв из мимической игры Дениса, удивилась его появлению. Но Турецкий объяснил, что с утра не успел созвониться, а билеты на рейс забрал сам из дежурной части на Петровке.
– Ты меня извини, Дениска, – сказал он скромно, – я с раннего утрa уже весь прямо какой-то затурканный…
– Затурканный Турецкий! – захохотала Нинка.
– Веди себя прилично! – улыбаясь, строго одернула ее Ирина.
– Ничего, дядь Сань, я ж понимаю, – усмехнулся Денис.
Они и не собирались посвящать женщин в причины его появления здесь. Однако, увидев Степана и оценив его внешние данные, Турецкий наконец успокоился. Дело ведь, в сущности, уже сделано, семья была, по его мнению, в безопасности, а все остальное – это уж как карта ляжет. Или камень. По выражению доминошников…
Женщины прошли регистрацию, чемоданы их уехали на тележке. Следом, помахивая сумкой, ушел и Степан.
– Ты на своей, дядь Сань? – спросил Денис.
– Да, – кивнул Турецкий. – Спасибо тебе, Дениска. Дай бог, чтобы все обошлось.
– А ты сомневаешься? – почему-то ухмыльнулся Денис. И по выражению его лица было видно, что он сам ни в чем не сомневается. Завидное качество… у этой молодежи.
Глава тринадцатая
СУЕТА СУЕТ
За всеми своими проблемами Турецкий как-то забыл, что у него есть, между прочим, и служебные обязанности, и даже практикант, которым необходимо руководить, иначе это будет никакая не практика, а черт-те что.
Но ничем руководить не хотелось, а вот на Большую Дмитровку заехать все-таки следовало бы. Но – предварительно – заскочить домой, основательно помыться, побриться, привести свой внешний вид в порядок. Кто бы ни были Славкины гости, как ты к ним в конечном счете ни относись, но хозяина же надо уважать! Уж если Ирка заметить успела, что никто за ним, Турецким, не следит, дело неважно. Он прежде не допускал, чтобы моральное состояние как-то отражалось на внешности. А у Славки наверняка будут все знакомые. И, главным образом, из высшего руководящего эшелона. Не министры, нет, с ними он якшаться не любит, да те и не поедут, уровень все же не тот, а их многочисленные замы, которые, в сущности, и решают все основные дела. Это правильно, у каждого должна быть своя компания…
А у тебя, Турецкий, – возник неожиданный вопрос – есть своя копания? А вот и нет! Потому что ты всю жизнь скитался по чужим. И везде бывал своим, так сказать. Не лишним, во всяком случае. Но и не центром притяжения. Славным парнем, гостем…
Интересное дело. Оказывается, в момент крутого поворота даже и поплакаться в жилетку некому! Один ты, получается, как перст на свете!
Нет, ну есть, конечно, люди, которые и тебе приятны, и ты – им. Но они – не твои закадычные. Костя вот разве? Так и у него, поди, есть более интересные и близкие ему по духу приятели. Не говоря уже о Вячеславе. «Саня! Ты чего? Какие вопросы?» Это все так. Но едешь ты, Александр Борисович, туда, куда тебя приглашают, а не куда приглашаешь сам.
Ну вот стукнет тебе когда-нибудь полтинник. Если, как говорится, доживем до победы. Дотопаем. И что, кого будешь приглашать? Иркиных подруг, которые конечно же явятся с удовольствием? Но тебе-то самому что от них? Интерес? Польза? Удовольствие, в конце концов? Это ее подруги. И им будет приятно поздравить мужа своей подруги, и не больше!
Тот же Славка остается. Дениска его. Ребята из «Глории», с которыми пуд соли слопать успел. Еще два-три человека. Кэтти из нью-йоркской полиции, но только она не приедет. Или старина Пит Реддвей, который примчится, стоит лишь клич издать. Хотя и не любит он покидать свое уютное огромное кресло в Гармише, в Германии. А дальше что? Тишина? Вот то-то и оно. Одинокий ты, в сущности, человек, Александр Борисович. Может, это в какой-то степени и хорошо, если что и случится, сильно жалеть некому. За исключением опять же двоих-троих…
Печальные какие-то мысли… Оборвал себя Турецкий. В чем дело? Разве вопрос уже решен окончательно? Да ведь еще пятница! Можно при желании весь мир перевернуть. Или сделать, на худой конец, так, чтоб всем им стало жарко!
Но в любом случае – сегодня уже пятница. Скоро день перевалит на вторую половину, а несделанного – до фига!… Но именно сегодняшний день и должен поставить точку. Завтра – суббота. Уже будет поздно что-либо изменять или принимать новое решение…
Он приехал домой, осмотрел квартиру глазами Ирины и остался очень недоволен собой. Чего это он вдруг так распустился? Немытая посуда в кухонной раковине. Она здесь, кажется, еще с той ночи, когда посещали с Максимом «Дохлого осла», а после ужинали здесь. Или уже завтракали?
Окурки в пепельнице – это совсем безобразие. От них в непроветриваемом помещении всегда появляется жуткий астматический какой-то смог, точнее, вонь, которую ничем не перебьешь, никаким дезодорантом.
Кстати вот, и дезодорант тоже кончился, а новый баллон купить не удосужился. А надо бы. Даже кратковременное пребывание Турецкого ранним утром в квартире оставило незабываемый и неистребимый запах перегоревшего «унбляхтера». Бедная Ирка! Каково ей было сегодня ощущать «мужской аромат» Турецкого. Да ведь кому рассказать, так тошно станет!…
И вообще, в чем дело? Пыль, запустение! В холодильнике – шаром покати. А если сегодня же, возвратившись от Славки, захочется вдруг сделать себе бутерброд на ночь, что прикажете делать? К метро бежать? Где пирожками с тухлой собачатиной торгуют? Все-таки жуткий ты мудила, господин Турецкий, прости господи!
И Александр Борисович решительно засучил рукава. Так, как мог это делать в решительную минуту лишь один он. Когда все буквально горело и плавилось в руках. Когда хлев на глазах превращался во вполне приличное жилье временно холостого человека. Когда, черт возьми, не стыдно красивую бабу позвать! Когда…
Перечислять можно было долго. Но Турецкий отлично знал: стоило ему лишь начать, как откроются бездны, именуемые «авгиевыми конюшнями», требующими немедленной чистки. Ну что ж, пахать не привыкать. И он шлепал мокрой тряпкой с какой-то отчаянной злостью, словно мстил и себе, и Эдьке Однокозову, живущему подобно зверю и гордящемуся своим бытом, и всему миру, заставлявшему – ничуть не меньше! – выполнять совершенно не мужскую работу.
В открытые окна лились свежий ветерок и дневное тепло. Уходила прочь табачная вонь. Остатками дезодоранта, найденного под унитазом, он постарался перебить ненавистный теперь дух «унбляхтера», представлявшего собой какую-то дикую смесь отрыгнутой чесночной вонищи и перепревшей солдатской кирзы. Жуть просто! Но, кажется, и это удалось.
После этого Турецкий, словно сбрасывая с себя старую шкуру, забрался под душ, где вылил на голову и плечи остатки всех гелей, какие еще имелись в ванной, и потом долго смывал пену, стекавшую с него мутными клочьями. Прямо как на пожаре, где все вокруг заливают специальной пенящейся жидкостью, а потом и сами продохнуть не могут.
Ознакомительная версия.
