Ознакомительная версия.
Но не доказал.
Николай бессильно, до боли сжимал в одеревеневших руках автомат и ничего не мог сделать. Даже в рабстве не чувствовал он столько унижения и боли от собственного бессилия, как в эти минуты.
Короткая очередь, и прекрасной горбуньи не стало.
Одно порадовало Николая. Вертушка. Увлеченные спором, они совершенно забыли о маскировке, и вертолет, вынырнувший из-за горы, явился для них полной неожиданностью. Он прошелся над селом, разбрасывая тепловые ракеты и листовки с призывом сложить оружие. Инквизиторы были озлоблены до предела. Их обнаружили. Теперь не имело смысла в столь тщательно соблюдаемой маскировке. Тотчас же в разных концах аула взревели моторы ГАЗ-66, в кузовах которых находились спаренные пулеметы, и инквизиторы заняли оборону вдоль главной улицы и на выходе.
После облета аула вертушкой прошло два часа. Все это время Николай лежал на спине и смотрел на несекомых, которые сновали вокруг отверстия. Им не было никакого дела до того, что творится в мире.
А потом начался АД. Сначала в поселке воцарилась тишина. Так бывает перед грозой. Николай это помнил. Он помнил ту чудовищную грозу на берегу речки, когда молнии, кустистыми кронами вниз, ударяли в сухую землю поля, а воздух разрывался, словно старые скатерти при встряхивании. Сейчас в небе над аулом заходили в атаку две «сушки». Он видел, как из-под крыльев сорвались и понеслись к земле «карандаши» – так называли ракеты «воздух – земля». «Фломастерами» окрестили «земля – земля». Следом за первой парой появилась вторая, и они устроили настоящую «карусель». Когда первые достигли аула, в двух, а потом еще двух местах к небу взметнулись грязно-оранжевые столбы пламени и камня. Не успел еще рассеяться дым, как вторая пара отработала аул. Еще дважды они заходили на цель. Все вокруг заволокло бурым, удушливым дымом. Он расползался, подобно чернильному пятну на тетради первоклассника шестидесятых годов. Не успев рассеяться, начал подпитываться новыми взрывами. Это горели 66-е с пулеметами на станках. Две из трех установок закончили свое существование как оружие. Теперь они стали грудой искореженного металла, на котором болтались куски некогда обслуживающих их расчетов.
В ход пошли вертушки. Они проносились над аулом на предельно малой высоте, рискуя задеть винтами стены отвесно уходящих вверх гор. Они тоже работали в две пары. Гулко и дробно стучали крупнокалиберные пулеметы и бортовые пушки. Эти вообще не выбирали цель. Да когда и как ее выглядишь на такой малой высоте и в таком дыму.
Одновременно с вертолетами, с небольшим люфтом, откуда-то из-за гребня ударили ротные минометы. Отдельных разрывов Николай уже не слышал. Все слилось в один общий, громоподобный рокот.
И вдруг тишина. Все смолкло разом. В кино обычно этот момент знаменуется всеобщим «ура» и атакой нашей пехоты. Но ничего подобного не произошло. Было слышно, как трещало сжираемое пламенем дерево и во все стороны летали одиночные трассеры. Взрывались цинки с патронами. Так продолжалось минут десять. Уцелевшие стали покидать подвалы, вылезать из расщелин, собирать раненых, не успевших найти убежища при налете.
И тут появился Ка-50. Он налетел так стремительно, что никто не смог понять, откуда и с какой стороны. Он методично отрабатывал все движущееся в поле зрения своего радара. Уничтожение длилось не более трех минут. «Акула» двигался короткими бросками, как настоящий хищник. Бросок – шквал огня или одиночный выстрел. И снова бросок.
Николаю три минуты показались часом. Он собирался покинуть свое убежище еще до прилета черной смерти. Теперь же приходилось сидеть тихо, как мышь. Не дай бог, заметит. Расстрелять его, прилепившегося под козырьком в нише скалы, ничего не стоит. Наконец вертолет посчитал свою миссию выполненной и удалился, словно лорд после спектакля, невозмутимо и уверенно в себе. Какие тут могут быть другие мнения? Поднимите руки, кто против? Но никто в ауле не мог бы сейчас поднять руку.
Николай начал спуск. Спуск – это не подъем. Спускаться оказалось сложнее, чем подниматься. Впрочем, он это хорошо знал. Еще раз поблагодарил Господа за столь выгодный обмен. Опять вспомнил старика. Была слабая надежда на то, что тот уцелел. В доме каменный мешок погреба.
Он ступил на дорогу и зашагал вперед. Путь преградил завал. Целый дом свалился, образовав препятствие из щебня, торчащих во все стороны клыков стропил и непонятного теперь назначения железа. Он осторожно перебрался через завал, поводя автоматом по сторонам. Береженого Бог бережет. Вдруг кто-то чудом уцелел.
За следующим поворотом должен был быть дом старика. Дома, как такового, не было. Правда, не прямым попаданием, но его развалило. Слишком стар и дряхл его остов. Наверняка вдвое, а может, втрое старше своего хозяина. Двор завалило принесенными взрывной волной кусками жести, камня, частями оконных рам. Все это дымилось, и в воздухе носился удушливый запах взрывчатки.
У стены лежала горбунья. Николай не поверил своим глазам – горб исчез. Он перекрестился и одернул подол черной юбки на ее длинных и удивительно белых, не видевших солнца ногах.
Чуть поодаль лежал старик. Его выцветшие глаза смотрели в небо. Николай прикрыл веки одним движением. Умел. Делал это не раз до рабства своим погибшим товарищам, а еще раньше, в мирной жизни, впервые отцу.
Внезапно услышал за своей спиной голос.
– Эй, русский, иди сюда…
Николай быстро вскинул автомат, но не выстрелил.
Сбоку от горы щебня лежал Газаев. Рядом с Газаевым автомат, но он не целился. Он его вообще не трогал. Он обеими руками держался за живот.
– Пристрели, солдат… Ты?.. – только тут он узнал Николая. – Жаль. Не узнал. Взял бы тебя с собой. Что ж, если дважды выжил, жить будешь, а вот меня ждет к себе Аллах. Пристрели. Мне вера не позволяет. От солдата принять смерть – зачтется.
– От солдата, говоришь? Какой же я солдат? Я даже не пленный. Я – раб. От раба хочешь пулю получить?
– Нет. Ты солдат. Ты им был, ты им и остался. Вот почему я хотел тебя убить. Скажи, в тот раз была действительно мина?
– Да.
– И ты взорвал бы себя и меня?
– Не знаю.
– Лучше бы взорвал…
По лицу инквизитора тек пот пополам со слезами.
– Пристрели. Для меня и для Аллаха ты – солдат.
– Я бы с удовольствием оставил тебя гнить. Так же как ты меня. Но ты защитил девушку, и я тебя прощаю…
Николай дал короткую, в два выстрела, очередь. Пули впились в грудь Газаева с чавкающим звуком, словно пожирали не саму жизнь, а только плоть.
Эти выстрелы услышали двое уцелевших. По звуку определили. И как не определить опытному уху. Среди беспорядочных выстрелов нагревающихся в огне боеприпасов короткая очередь выдавала профессионала. Одного из них Николай положил сразу, как только тот, ничего не подозревая, вышел из-за угла. Со вторым пришлось повозиться. Поняв, что в ауле происходит что-то для него нехорошее – две кроткие очереди через промежуток времени, – он затаился. Но дрогнула рука, а как не дрогнуть после такого налета, и, на счастье Николая, пули прошли над головой.
Высоко берешь, гад, подумал Николай, не учили на постоянник всегда выставлять, так и шлепал сюда на дальнем. Он перебежал за кусок чудом уцелевшей стены. Оглянулся в поисках сам пока не зная чего и заметил закопченный кусок оконного стекла. Мысль сработала безупречно. Он приподнял осколок над верхней кромкой и, медленно поворачивая, как в зеркале, обозрел развалины. Ага. Вон ты где. Сейчас мы тебе устроим свидание с дедушкой.
Николай переместился вдоль стены, нашел шатающийся от взрывной волны камень и вытащил его из кладки. Образовавшаяся бойница находилась как раз против того места, где засел уцелевший. Николай тщательно прицелился, выставил автомат на одиночную стрельбу и плавно нажал на спуск. Голова араба разлетелась, как спелый арбуз.
Среди разведчиков, подходящих к аулу, разгорелся спор. Одни говорили, что никто не мог уцелеть, другие утверждали, что слышали короткие очереди и одиночный выстрел. Уже потом, обходя развалины, они найдут убитого араба у ограды, место, где снайперски стрелял Николай, и его жертву. Будет здесь и явно добитый Газаев.
А Николай уходил горной тропой, на которой разве что мог уместиться чемодан с деньгами или человек, который хочет жить. Вперввые за несколько лет, не считая побега, беглец увидел небо, почувствовал воздух, а главное, увидел то, что не видели другие. Полное море цветов…
Они устилали всю поверхность. Все пространство… Он не знал даже, как назвать это геометрически, но заполняли все… Перед ним лежала Грузия, за ним – грязь и кровь. И неизвестно еще, что на что он поменял, но, пройдя вышки, услышав лохов с грузинской границы, Николай впервые ощутил себя человеком.
Перед ним расстилалась свобода, называемая в простонародье – Грузия.
Потом его встретили не особенно любезно. Но увидели короткий пояс с серебряными наконечниками, и все всем стало ясно.
Ознакомительная версия.
